Рассудив, что в ближайший час Фандорин мне уж во всяком случае телефонировать не сможет, я взял денег (Эраст Петрович оставил на столе целый пук кредиток), сходил на Мясницкую и купил свежих саек, замечательной московской ветчины и газет. Шкатулку взял с собой. Крепко прижимал локтем и зорко поглядывал по сторонам – не вертится ли поблизости какое-нибудь ворье. «Орлов» висел у меня на шее, в специальной сооруженной ладанке из суконного носка. Моя уставшая от потрясений душа закалилась и подчерствела. Еще несколько дней назад я вряд ли смог бы в такой день преспокойно сидеть, попивать чай, закусывать и листать газеты. Как говорится в народе, обкатали Савраску крутые горки. Про Ходынскую беду городские газеты не то чтобы умалчивали – поди-ка умолчи, когда по всей Москве вой и плач, но писали уклончиво, больше налегая на благотворительные и милосердные поступки высочайших особ. В этом ощущалась уместная деликатность и забота об авторитете августейшего дома. К примеру, «Московские ведомости» подробнейшим образом описывали посещение вдовствующей императрицей Старо-Екатерининской больницы, где ее величество подарила каждому из пострадавших по бутылке мадеры. Государь и государыня распорядились произвести похороны за казенный счет, а семьям, потерявшим кормильца, назначили воспомоществование. Поступок в высшей степени благородный, однако мне показалось, что газета чересчур уж восторгается щедростью их величеств, оставляя в умолчании причину высочайшей милости. Вряд ли москвичам тон статьи придется по вкусу. И уж совсем меня расстроила «Московская иллюстрированная газета», не придумавшая ничего лучшего как воспроизвести художественно исполненное меню грядущего торжественного ужина в Грановитой палате на три тысячи кувертов. Бульон Лукулловый Пирожки разные Холодное из рябчиков по-суворовски Жаркое: крупные цыплята на вертеле Салат Цельная спаржа Мороженное Десерт То есть я-то отлично видел, что по случаю печальных событий меню составлено самое скромное, без каких-либо излишеств: что такое один салат? Ни осетров, ни фаршированных фазанов, ни даже белужьей икры. Истинно спартанская трапеза. Это поймут и по достоинству оценят приглашенные на ужин высокие особы. Но зачем же печатать такое в газете, для многих читателей которой и колбаса «собачья радость» – лакомство? Во всем этом, по зрелом размышлении, я усмотрел не заботу о престиже власти, а нечто прямо противоположное. Очевидно, Симеон Александрович и обер-полицмейстер воспретили газетам свободно писать о случившемся, вот редакторы и исхитряются всяк на свой лад подогреть возмущение толпы. Расстроенный, я отложил газеты и стал смотреть в окно – это на первый взгляд бесполезное занятие отлично успокаивает растревоженные нервы, особенно ясным майским вечером, когда тени так мягки и золотисты, деревья еще не обвыклись со своей вновь обретенной листвой, а небо покойно и безмятежно. Довольно долго я пребывал в тихом, безмысленном созерцании. А когда силуэты домов совсем размылись, стертые сумерками, и зажглись фонари, затрезвонил телефонный аппарат. – Слушайте внимательно и не п-перебивайте, – услышал я голос Фандорина. – Вы знаете Воробьевы горы? – Да, это совсем недалеко от… – Там есть д-декоративный парк. Мы с вами видели его из лодки, помните? Помните висячий мост на канатах над оврагом? Я еще сказал, что видел почти такой же в Гималаях? – Да, помню, но к чему вы мне всё это… – Будьте там завтра утром. В шесть. Принесите камень и шкатулку. – Зачем? Что случи… – Да, и вот еще что, – бесцеремонно перебил меня он. – Не удивляйтесь, я буду наряжен монахом. Скорее всего я опоздаю, но вы, Зюкин, приходите вовремя. Всё поняли? – Да, то есть нет, я ровным счетом ничего… Раздался сигнал отбоя, и я в крайнем негодовании кинул трубку. Да как он смеет так со мной обходиться? Ничего не объяснил, ни о чем не рассказал! Как прошло его объяснение с Сомовым? Где Фандорин сейчас? Почему не возвращается сюда? И, главное, зачем я должен везти в такое странное место сокровища короны? Я вдруг вспомнил странное выражение, с которым он смотрел на меня при расставании. Что он хотел поведать мне на прощанье, но так и не решился? Он сказал: «Отныне наши дороги расходятся». Что если наши пути разошлись не только в прямом, но и в фигуральном смысле? Господи, и посоветоваться-то не с кем. Я сидел, смотрел на молчащий телефонный аппарат и напряженно размышлял. Карнович? Исключено. Ласовский? Его, надо полагать, уже отстранили от должности, да если бы и не отстранили… Эндлунг? Он, конечно, славный малый, но в таком головоломном деле проку от него не будет. Эмилия! Вот кто мог бы мне помочь. Нужно протелефонировать в Эрмитаж, стал соображать я, и измененным голосом, хорошо бы женским, подозвать мадемуазель Деклик… В эту самую минуту аппарат вдруг очнулся и отчаянно зазвонил. Ну слава Богу! Значит, Фандорин все же не такой невежа, как я вообразил. Нас просто разъединили. Я нарочно заговорил первым, чтобы он по всегдашней своей манере не успел ошеломить меня каким-нибудь новым фокусом: – Прежде чем я выполню то, что вы требуете, извольте объяснить, – скороговоркой произнес я. – Что с Сомовым? И потом, зачем наряжаться именно монахом? Неужто не нашлось другого маскарада? Это кощунство! – Mon dieu, что вы такое говохите, Атанас? – услышал я голос мадемуазель и поперхнулся – но лишь на мгновение. Это было просто замечательно, что она протелефонировала мне сама! – К кому вы обращались? – спросила Эмилия, переходя на французский. – К Фандорину, – пробормотал я. – Какой монах? При чем здесь Сомов? Я как раз звоню из его, то есть бывшей вашей комнаты. Сомов куда-то запропастился, никто не знает, где он. Но это неважно. Карр убит! – Да-да, я знаю. – Знаете? Откуда? – В ее голосе прозвучало удивление. – Здесь все великие князья и полковник Карнович. Он уже несколько часов допрашивает Фрейби. Бедняжка полковник совсем потерял голову. На мой приезд внимания почти не обратил, сказал только: «После расскажете, это сейчас неважно». Я ему толкую про лорда Бэнвилла, а он не верит! Говорит, что у меня от потрясений психическое расстройство, представляете? Он вообразил, будто Фрейби и есть доктор Линд! Я хочу спросить у вас с Эрастом совета. Может быть, мне предпринять еще одну попытку? Объяснить Карновичу, что Фрейби – всего лишь мелкая фигура? Или, может быть, сказать про то, что вы нашли похищенные драгоценности императрицы? Тогда все эти господа сразу успокоятся и станут меня слушать. Как мне быть? – Ах, Эмилия, я сам нуждаюсь в совете, – признался я. – Бог с ним, с мистером Фрейби. Он, кажется, ни в чем не виноват, но пусть уж Карнович допрашивает его и дальше – по крайней мере, будет занят. Говорить про драгоценности не нужно. У меня другая идея… Я запнулся, потому что идея возникла только что и еще не успела как следует оформиться. Я взял со столика телефонную книжку и открыл на букву «П». Есть ли там Воробьевский парк? Перелистывая страницы, я сказал то, чего не смог бы произнести, если бы Эмилия сейчас находилась передо мной – не решился бы. – Я так рад слышать ваш голос. Только что я чувствовал себя бесконечно одиноким и потерянным, а сейчас мне гораздо легче. Надеюсь, я не слишком дерзко выразился? – Господи, Атанас, иногда со своей церемонностью вы бываете просто несносны! – воскликнула она. – Неужели вы мне так никогда и не скажете слов, которых я жду? Просто и ясно, без экивоков и увиливаний. Я сразу догадался, какие слова она имеет в виду, и во рту у меня пересохло. – Я не вполне вас понимаю, – забормотал я, эпатированный ее смелостью. – Я, кажется, и так уже сказал гораздо более, чем можно было бы счесть допустимым, учитывая… – Опять замямлил! – перебила меня мадемуазель. – Ладно, черт с вами. Я вытрясу из вас признание при встрече. А пока излагайте вашу идею. Только скорей. Сюда в любую минуту могут войти. И я рассказал ей о странном требовании Фандорина. Эмилия слушала молча. – Я собираюсь поступить иначе, – сказал я. – Давайте встретимся. Я передам шкатулку и «Орлова» вам. На рассвете я отправлюсь к назначенному месту и потребую у Фандорина объяснений. Если его ответы меня удовлетворят и я пойму, что камень ему действительно необходим для дела, я вам протелефонирую из дирекции Воробьевского парка, там есть аппарат – я только что проверил. Будьте наготове. От Эрмитажа до Воробьевых гор четверть часа езды на извозчике. Много времени из-за этой предосторожности Фандорин не потеряет. Я слышал в трубке ее дыхание, и эта тихая музыка согревала мне сердце. – Нет, – сказала Эмилия после продолжительной паузы. – Ваша идея, Атанас, мне совсем не нравится. Во-первых, я не уверена, что мне сегодня удастся покинуть Эрмитаж незамеченной. А во-вторых, я боюсь, что мы повредим Эрасту. Я верю ему. И вы тоже должны ему верить. Он истинно благородный человек. Более того, он особенный человек, я никогда в жизни таких не встречала. Если вы хотите, чтобы маленький принц был спасен, отправляйтесь на встречу с Эрастом и исполните всё в точности. Ее суждение потрясло меня, причем в самом неприятном смысле. Она даже заговорила, как Фандорин: «во-первых, во-вторых». Как умеет этот человек внушать обожание! Я дрогнувшим голосом спросил: – Вы до такой степени ему доверяете? – Да. Безоговорочно, – отрезала она, и вдруг прыснула. – Разумеется, кроме платьев и корсетов. Поразительная женщина – шутить в такую минуту! Впрочем, она тут же снова посерьезнела. – Умоляю вас, Атанас, сделайте всё, как он говорит. – Она запнулась. – И еще… Будьте осторожны. Ради меня. – Ради вас? – тупо переспросил я, чего, конечно, делать не следовало, потому что более откровенно уважающая себя дама выразиться и не смогла бы. Но мадемуазель повторила: – Да, ради меня. Если что-то случится с господином Фандориным, то, хоть он настоящий герой и особенный человек, я смогу это пережить. – Она запнулась. – А вот если что-нибудь случится с вами, то, боюсь… Она не договорила, да в этом и не было необходимости.