– Пир, сколько у нас времени? Пир щурится, пытаясь оценить расстояние между штормом и островом. – Он движется быстро. Возможно, нам следует пролететь оставшийся путь. Лин качает головой. – Мы не сможем приземлиться, если земля будет покрыта еще большим количеством этой проклятой дряни, – он кряхтит и ругается, вырывая свою мантию из хватки одного из колючих кустов. – Здесь никто не может жить. Это… – он замолкает, глядя на меня, и его смуглая кожа становится еще темнее. Безнадежно? Бессмысленно? Все смотрят на меня. Первые капли дождя падают на нас, приближается буря, и я отворачиваюсь. Это пустынное место среди камней и колючек не дает возможности спрятаться от правды: я не найду здесь союзников. Надежда, за которую я цеплялась, исчезает. Моя челюсть болит, когда я стискиваю зубы. Пытаясь сдержать слезы разочарования, которые ослепляют меня, пытаюсь проглотить проклятия, которые хочется кричать поднимающемуся ветру. – Адерин? – звучит голос моей кузины. Но я не могу ответить. Я не могу позволить им услышать отчаяние, страх и горе, которые, как мне казалось, я спрятала… Одетта хватает меня за плечо. И ее прикосновения достаточно. Это напоминает мне о том, кто я. О моих обязанностях. Я не могу сломаться. Ни здесь, ни сейчас. Мой пульс замедляется. Я делаю глубокий вдох, вытираю слезы с лица и поворачиваюсь к остальным. – Давайте подождем в пещере, пока пройдет дождь. А потом полетим домой, – никто не отвечает, но они все равно следуют за мной. Мы успеваем укрыться в пещере как раз вовремя, загнанные внутрь раскатом грома. По крайней мере, здесь достаточно места; пещера уходит прямо в склон холма, а ее потолок исчезает в тени над головой. – Лин, вы ведь взяли свечи? – мой голос неожиданно громко отдается эхом. Лин достает из мешка на шее трутницу и несколько свечей и зажигает фитили, но они лишь углубляют темноту. Дождь обрушился стеной, заслонил море, громко плещущееся о каменный пол. Вместе мы пробираемся дальше. Достаточно далеко, чтобы увидеть, что, хоть пещера и сужается к своего рода естественной арке, конца не видно. – Тоннель? – Может быть, – отвечает Лин. Он пробует пол ногой. – Склон не слишком крутой. Мы могли бы пройти немного дальше, если желаете. Пока остальные пытаются устроиться поудобнее, собирая мох и папоротники из расщелин скал, чтобы развести костер, мы с Лином медленно идем вперед. Пламя наших свечей мерцает, откуда-то дует легкий ветерок. Стены в этой части пещеры более плоские и лишены растительности. Я провожу кончиками пальцев по поверхности скалы, нащупываю длинные, правильные порезы, которые могли быть сделаны лезвием стамески. Выступающий прямоугольник, который мог бы быть основанием колонны. Возможно, арка все-таки не естественного происхождения. Я поднимаю свечу повыше, и что-то бросается мне в глаза. – Лин… – он подходит и встает рядом со мной. – На что это похоже, по-вашему? – Трудно сказать… может, щит? – он наклоняет голову, щурится, потом идет к противоположной стене. – Гм… Там, наверху, кажется, еще один. Странно… Я всматриваюсь, чтобы разглядеть детали резьбы – если это она. Возможно, это не имеет никакого отношения к Покаянным. И даже если это так, остатки того потерянного общества, которое когда-то жило на этой бесплодной скале, мне не нужны. Мы пролетели над Сиадой; весь остров – это валуны и заросли ежевики. Если этот тоннель когда-то и вел в более гостеприимное место, то место это давно потеряно. И все же мне хотелось бы побольше света. Я крадучись пробираюсь вперед, увлекаемая тоннелем… По пещере разносится крик. Я поворачиваюсь, но что-то – кто-то – падает на меня, сбивая с ног и выбивая свечу из руки. – Засада! – ревет Лин, роняя свечу и отталкивая нападавшего от меня. Но там еще несколько фигур – больше, чем я могу сосчитать в тусклом свете, – прыгающих с веревок, каким-то образом закрепленных наверху. Я могу только разглядеть Лина и Пира, обнаживших мечи, они прорубают себе путь к выходу из пещеры, пытаясь помочь остальным. Пир поворачивается, выдергивая свой клинок из чьей-то ноги, и кричит, чтобы я превращалась в птицу. Но я не уйду одна. Блэкбилл зовет Одетту – или кого-то другого, не разобрать – и сражается с одним из нападавших, пока второй не наносит ему удар по голове. Нащупав маленький нож в мешочке, висящем у меня на шее, я карабкаюсь на выступ скалы и осматриваю пещеру. – Одетта? – я нигде не вижу свою кузину. – Одетта… Человек в капюшоне бросается на меня с мечом. Я спрыгиваю со скалы и хватаю обнаженную кожу его запястья, ожидая, что он закричит, а мое прикосновение испепелит его кожу. Но он этого не делает. Просто хватает меня за другую руку свободной рукой, сжимая так сильно, что становится больно. Мы сражаемся, его клинок приближается к моему лицу, пока я не ударяю его между ног, и он отшатывается. Раздается пронзительный крик: Нисса, из носа которой хлещет кровь, прижата к стене врагом, но прежде чем я успеваю дотянуться до нее, кто-то прорезает мечом воздух передо мной, и Пир снова кричит мне, чтобы я изменила форму, а Верон… Без предупреждения Верон преображается. Это, кажется, не причиняет вреда нашим нападающим – если они бескрылые, то, стоя так близко к преображенному дворянину, они должны корчиться на полу и кричать, – но это их просто шокирует. Их внимание приковано к бьющимся крыльям Верона и злобно загнутому клюву. Только на мгновение, но этого достаточно. Я бросаюсь на ближайшего ко мне человека, отправляю его клинок в полет, а его самого оставляю распростертым на земле. Хватаю меч. Спешу поставить ногу ему на грудь и острием меча упираюсь в шею. – Сдавайтесь, или он умрет! Ближайшие ко мне фигуры в масках отступают. Наконец я вижу Одетту. Но у ее горла нож, а руки связаны. Я ничего не могу сделать. Я роняю украденный меч. Лин и Пир кладут оружие и поднимают руки, в то время как Верон снова принимает человеческий облик и поднимает с пола свою мантию. Блэкбилл поддерживает Ниссу; она зажимает нос, кровь все еще сочится сквозь пальцы. Нападавшие толкают нас друг к другу, угрожая острием меча. – Огни, – звучит голос человека, который явно привык командовать. Некоторые люди в масках вытаскивают трутницы и свечи. Я моргаю от внезапного яркого света, прикрывая глаза от пламени. Когда я оглядываюсь, напротив меня стоит медноволосая женщина. На ней доспехи, каких я никогда раньше не видела; отблески свечей отражаются на нагруднике и нарукавниках, которые, кажется, сделаны из перекрывающих друг друга радужных чешуек. Остальные стаскивают маски, открывая взору мужские и женские, пожилые и молодые лица. Но у всех, кроме женщины, которая, кажется, ведет их, на щеках нарисовано созвездие Кости желаний, и их кожа мерцает в тусклом свете. – Кто ваш предводитель? – рычит медноволосая женщина. Никто не отвечает, и Одетта вскрикивает, когда тот, кто держит ее, еще сильнее дергает ее голову назад. – Ответьте мне. – Вы, предательская мразь, – рычит Лин. – Если вы думаете, что Таллис спасет вас от… – Вы думаете, мы дворяне? – женщина сплевывает на пол. – В последний раз спрашиваю: кто ваш предводитель? Страх покрывает мою кожу жабьими бородавками, но я зашла так далеко, и, если эта женщина та, за кого я ее принимаю, то я пришла за ней. И я не стану рисковать Одеттой. Я крадусь вокруг высокой фигуры Верона. – Я их предводительница. Кто вы? – Можете звать меня Дамарин. Я возьму одного из вас на допрос. Это можете быть вы или она. – Допрос с последующим чем? – Все зависит от того, что мы выясним, – она пожимает плечами. – Я ничего не обещаю. Мы можем вернуть вас сюда и позволить вам уйти. А может, и нет. Мы в меньшинстве, и мы окружены. На самом деле выбора и нет. – Хорошо, – я делаю шаг вперед, и Одетту освобождают. – Ваше Величество, нет… – Лин двинулся ко мне, но был остановлен двумя мечами, нацеленными в грудь. – Ох… – Дамарин ходит вокруг меня, – королева, не так ли? Свяжите ее. А остальных я оставлю здесь под стражей, пока мы не решим, что с вами делать. Если вам дорога жизнь этой женщины и ваша собственная, не пытайся сбежать. И не пытайтесь следовать за ней, вы потеряетесь в мгновение ока. Там, в темноте, лабиринт тоннелей и ущелья – она усмехается. – А еще в этих тоннелях и ущельях живут существа. Раш, – она кивает на одну из пожилых женщин, – свяжи им ноги, но не причиняй вреда, пока они будут сотрудничать. Один из людей Дамарин дергает меня за запястья и крепко связывает их веревкой. Еще один затыкает мне рот; грубая, кисловатая на вкус ткань заставляет мой желудок вздрогнуть. По крайней мере, моя мантия скрывает то, как дрожат мои колени. Дамарин берется за другой конец веревки и идет вперед. Я поворачиваюсь вполоборота, пытаясь в последний раз взглянуть на своих друзей, но она двигается слишком быстро. Если я не последую за ней, то упаду. – Адерин, – зовет Верон, – не дайте им… – его крик обрывается стоном боли, словно его ударили. Неужели стражники Дамарин уже ослушались ее приказа? Я оглядываюсь через плечо, натягивая веревку. Но уже слишком поздно. Мы прошли через арку в конце пещеры. Изгиб тоннеля скрыл Верона и остальных от моего взгляда. Дамарин ругается и дергает за веревку, снова таща меня вперед. Мне приходится спешить, чтобы не отстать, и когда свет угасает, мои ноги ступают на такое количество острых камней в песчаном полу, что я жалею о сброшенных ботинках. Еще несколько минут мы идем в каких-то сумерках. Но потом тропинка сворачивает еще левее. Нас поглощает тьма. Глава десятая Глаза оказываются бесполезными. Это не ночная тьма, освещенная каким-то слабым мерцанием звезд, даже когда они скрыты облаками. Это отсутствие света, какого я никогда не видела. Тяжелая, удушающая пустота. Ослепшая, я прислушиваюсь. К шагам Дамарин. К звону капающей на камень жидкости. К отдаленному ворчанию, которое могло быть шумом моря, бьющегося об остров, или чем-то совершенно иным. К собственному неровному дыханию. Наше путешествие в темноте все продолжается и продолжается. Кажется, мы спускаемся. По крайней мере, вначале. Затем пол выравнивается, и Дамарин снова ускоряется. Сиада не так велика, чтобы нам потребовалось больше трех-четырех часов, чтобы пройти весь остров. И все же попытки вести счет своим шагам оказываются тщетными. Как бы я ни была слепа, я теряю счет времени, направления, расстояния, всего. Мои ноги устают. Я начинаю натыкаться на невидимые препятствия: спотыкаюсь о камни или теряю равновесие в какой-нибудь заполненной водой колее. Каждый раз Дамарин проклинает мою неуклюжесть. Каждый раз она дергает за веревку, чтобы поднять меня, снова и снова, пока мои запястья не начинают болеть. Холодный воздух, пропитанный серой и вонью морских водорослей, обжигает мне горло, и я боюсь, что задохнусь с кляпом во рту. А что, если Арон был прав, и Покаянные – если это они – просто хотят убить меня? Может быть, Дамарин ждет подходящего момента, чтобы отпустить веревку, исчезнуть и оставить меня здесь одну. Возможно, таков был ее план с самого начала. Я буду блуждать в темноте, пока не упаду и не сломаю себе шею или не умру от обезвоживания и голода. Сначала шепот тихий. Едва различимый, на грани слышимости. Но по мере того, как он становится все громче и настойчивее, я понимаю, что он зовет меня, хотя и говорит на незнакомом мне языке. Зовет меня, зовет в тень. Я замедляю шаг. Веревка ослабевает, и на мгновение я паникую, что Дамарин оставила меня, пока не чувствую ее пальцы на своем лице. Она вытаскивает кляп. – Выпейте, – вода хлещет мне в рот и по подбородку, и я глотаю столько, сколько могу. – Пожалуйста, где… – Никаких вопросов, – кляп снова оказывается у меня во рту. Дамарин дергает за веревку и снова толкает меня вперед. – Если услышите голоса, не обращайте на них внимания. Я стараюсь. Я пытаюсь сосредоточиться на глухом стуке сапог моей похитительницы по каменному полу пещеры. На быстрый стук своего сердца. Но это трудно. Еще два раза, по крайней мере, мы останавливаемся, и она дает мне воды. Каждый раз, когда мы снова начинаем идти, становится все труднее это делать. Шепот возвращается, громче, чем раньше, и паника затуманивает мой разум. Передо мной вздымаются образы из прошлого. Мой дядя, король Албарик, его кожа гниет от яда, созданного моим отцом и введенного Зигфридом и Таллис. Сам отец приказал мне на последнем издыхании остаться в Мерле. В моей галлюцинации он снова оживает, он ругает меня слабым и дрожащим голосом. «Ты видишь, что случилось, Адерин, что ты потеряла, и все из-за того, что не послушалась…»