– Будьте осторожны, Ваше Величество. Надеюсь, вы найдете то, что ищете. – И я тоже, моя дорогая подруга, – я кладу ей в руку камень удачи. – Пока я не вернусь. Она отступает в безопасную Цитадель. Я задерживаюсь еще на минуту, гадая, придет ли Арон попрощаться с нами. Но он этого не делает. И я больше не медлю. Время пришло. Не успели мы отдалиться, как Верон задал мне вопрос: «Это верный путь? Вы сказали, что мы летим в Олорис». Тишина меняется – я чувствую любопытство остальных моих спутников. Все, кроме Одетты, ждут моего ответа. «Боюсь, я солгала, милорд. Мы летим на север». Первый ночной полет доставляет нас в Рогаллин Мэнор за пару часов до рассвета. На посадочной платформе горят лампы, и я едва могу разглядеть двух тяжело одетых бескрылых, ожидающих в дальнем конце рядом с кучей мантий. Леди Виржиния прислала записку, оповестив слуг о приезде своих друзей; они знают, что мы дворяне, но не более того. В этом путешествии мы не будем использовать указания на ранг или семью. У всех нас с собой непромокаемый пакет, в котором лежит набитая мехом мантия, пара легких сапог и кинжал – все для исследования Вспаханных земель. Лорды Лин и Пир, два джентльмена Пианета, несут свертки побольше, в которых, как я подозреваю, дополнительное оружие. Мы приземляемся, принимаем человеческий облик и снимаем свертки с шеи, слуги спешат вперед с мантиями. Я не привыкла летать с грузом; мышцы у основания черепа покалывает, боль растекается вниз по позвоночнику и плечам. Мы следуем за слугами в увешанный гобеленами вестибюль и обнаруживаем еще одного слугу, одетого в золотисто-зеленую ливрею дома Сигнус Ланкорфис. – Леди Нисса, – он кланяется. – Добро пожаловать обратно в Рогаллин. Ваша комната приготовлена, а для ваших друзей – гостевые комнаты на втором и третьем этаже. В каждой комнате вы найдете одежду на выбор, – его взгляд быстро скользит по нам, задерживаясь на узлах, которые мы сжимаем в руках. – Если джентльмены пожелают пройти со мной на третий этаж… – Спасибо, Глиск. Дамы и Верон, вы последуете за мной? Мы молча поднимаемся по покрытой ковром лестнице на следующую площадку. Отсюда Нисса ведет Одетту, Верона и меня по узкому коридору, а Глиск и остальные продолжают подниматься. Она указывает на дверь. – Это моя комната. Комнаты для гостей – те три двери в конце. – Спасибо, Нисса. Отправляйтесь отдыхать. Мы можем позвонить, если нам что-нибудь понадобится. Она кивает и исчезает в своей комнате, а мы идем дальше. Одетта прощается у соседней двери. Две другие комнаты расположены напротив друг друга и разделены окном, вделанным в боковую стену коридора. Я ненадолго останавливаюсь, пытаясь разглядеть, что может скрываться в темноте за домом, но до рассвета еще почти час. Все, что я вижу, – это мое собственное отражение, разбитое на осколки освинцованными стеклами. Шея все еще болит; когда я отворачиваюсь от окна, внезапный укол боли заставляет меня вздрогнуть. – Клянусь Жар-птицей, мне нужно стать сильнее. Спокойной ночи, Верон. – Подождите… – все еще стоя у меня за спиной, он кладет свой сверток и опускает руки мне на плечи. – Я думаю, что смогу облегчить ваш дискомфорт. Можно? – Если вы думаете, что это поможет. Он начинает разминать мои мышцы, крепко массирует через тонкую ткань мантии, надавливая кончиками пальцев, чтобы ослабить напряжение, не причиняя мне боли. Мои плечи опускаются, когда боль ослабевает. Это ощущение настолько приятно, что я заставляю себя положить свою руку на его, чтобы остановить. – Спасибо, Верон. Это очень… помогло. Как вы этому научились? – Наш отец заставлял нас с Валентином упражняться в переноске тяжелых грузов во время полета. Мы научились заботиться о боли и травмах друг друга. Я пристально смотрю на него. Он смеется, его темные глаза щурятся. – Все было не так плохо, как кажется. А умение перевязывать раны или просто сделать комфортно – полезный навык. – Верно, – между нами воцаряется молчание. Затягивается. – Ну что ж, спокойной ночи. Верон берет меня за руку. – Я почувствовал вашу грусть, когда мы летели. Ваш разум был окутан… – он поморщился, – серостью. Я не знаю, что сказать. Это риск, на который мы идем, когда летим с другими. Сила, которая позволяет нам общаться через разумы, также открывает наши чувства другим. Я надеялась, что спрятала свое горе достаточно глубоко, чтобы скрыть его. Но, видимо, нет. – Верон, я… – Я хотел бы помочь вам снова почувствовать себя лучше, Адерин. Если я могу что-нибудь сделать, чтобы успокоить вашу боль или помочь вам забыть свою печаль, хотя бы ненадолго, я надеюсь, вы скажете мне, – он подносит мою руку к губам и целует пальцы. Я с трудом сглатываю. – Спокойной ночи, Верон. И… спасибо, – отдернув руку, я спешу в свою комнату. Поспешно ложусь в постель, стараясь не обращать внимания на одиночество, на внезапную тоску по физическому удовольствию, которая неожиданно и нежеланно шевелится у меня в животе. Глава девятая Я просыпаюсь поздно, но до заката и нашего второго полета еще много часов. Все, кажется, на взводе; Лин и Пир о чем-то спорят, и даже Одетта разговаривает резко – по ее меркам, – когда обращается к лорду Блэкбиллу. Я ищу уединения в садах, но разглядывание неба не помогает тьме наступить быстрее. Загнанная внутрь шквалистым дождем, я прячусь в комнате, которая, кажется, обставлена для чтения и музыки; там пахнет лавандой и старыми книгами. Но я не одна: Верон сидит за клавесином, изучает ноты на подставке перед собой, медленно водит руками по клавишам. В этой жалобной мелодии есть что-то знакомое, словно воспоминание, если бы я только могла ухватиться за него. Верон замечает, что я стою у двери. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он зовет меня. – Останьтесь, пожалуйста, я нашел кое-что, что может вас заинтересовать. Он протягивает мне нотную книгу: это сборник песен, скрепленный золотой застежкой и усыпанный драгоценными камнями. В правом верхнем углу первой страницы есть надпись. Виржинии из Ланкорфиса от Ротбарта и Диандры Атратской с радостными пожеланиями в этот праздник Жар-птицы. Далее следует дата: летнее солнцестояние, за год до смерти моей матери. Я провожу пальцами по потемневшим от времени чернилам. Почерк принадлежит Ланселину; он, должно быть, вручил этот подарок. С нотами в правой руке я пытаюсь подобрать мелодию. Я сбиваюсь после первых нескольких тактов. Но когда замирает последняя нота, я вдруг вспоминаю отца, который сидел и играл именно это произведение, а мама пела. Образ в моем сознании – это определенно комната в Мерле. Кажется, в западной гостиной, хотя сейчас у нас там нет инструментов, да и вообще во всем замке. Возможно, мой отец убрал их после смерти матери. Это похоже на него – закрыть или уничтожить то, что он больше не мог видеть. Верон отошел от инструмента и начал расхаживать по комнате. – Это напоминает мне дом. У нас есть такая комната, комната для чтения, музыки и приятной беседы. Или, по крайней мере, была. Кто знает, что от нее осталось теперь? – он проводит пальцем по струнам позолоченной арфы, стоящей в углу. – Раньше я наслаждался такими днями. – Мне понравилось слушать, как вы играете. Вы очень талантливы. Он смеется и качает головой. – Я мало практикуюсь. Но это не помешало мне немного отвлечься. – Отвлечься? – Представить, что революции не было, – он возвращается к тому месту, где я стою. Подходит ко мне вплотную. – Что я вернулся домой с музыкой, книгами и красивой женщиной, с которой можно поговорить. Кровь приливает к моим щекам под его пристальным взглядом. – Верон… – Если бы я встретил вас – или кого-то вроде вас, – кого-то, кто вдохновил бы меня на правильные поступки, укрепил бы мою волю, тогда, возможно, все было бы по-другому. Я мог бы быть счастлив, – он осторожно берет нотную тетрадь из моих пальцев, и я понимаю, что держу ее между нами, как щит. – Надеюсь, вы все еще будете счастливы. Уверена, это возможно. – Так много из того, чего я хочу, невозможно, – он подносит одну руку практически к моему лицу, как будто собирается приласкать меня, – мое сердце бьется быстрее, и все, о чем я могу думать, это Люсьен, и как он целовал меня, и как я обещала провести остаток своей жизни с Ароном, не целуя и не обнимая никого больше… Верон вздыхает, поворачивается к клавишам и играет несколько нот. – И все же у меня есть долг перед моим народом. Этого должно быть достаточно. Я киваю, испытывая одновременно облегчение и разочарование. – Да, – эхом повторяю я его слова и говорю их себе же. – Долга должно быть достаточно. – Кстати, куда мы полетим? Дальше на север? – Да. Самая северная оконечность Фениана. Во Вспаханные земли. – Он хмурится, и я добавляю: – Это значит истерзанные. Израненные. Давным-давно в Солануме шла великая война, когда королевство захватил Вильм Бастард. Дворяне и бескрылые Северного Фениана отказались подчиниться даже после того, как Вильм был коронован в Серебряной Цитадели. В отместку он вспахал землю солью и перебил все население. Реки были красными от крови. По крайней мере, так сказано в истории, – я вздрагиваю, вспоминая слова Таллис, сказанные мне в Хэтчлендсе, ее готовность убивать любой ценой. – Конечно, есть и другие истории. Что земля пуста, потому что она слишком близко к пламени погребального костра. Что пламя сводило людей с ума, пока они не бросались в море… – А как только мы окажемся там? – Все зависит от того, что мы найдем. Он приподнимает бровь, выжидая. Затем качает головой и вздыхает, когда становится ясно, что я больше ничего не скажу. – Вы мне не доверяете. – Дело не в вас, Верон, – я кладу руку ему на плечо, вспоминая слова Люсьена, сказанные мне прошлым летом. – Кто-то однажды сказал мне, чтобы я никому не доверяла. Чем дольше я живу, тем лучше понимаю этот совет. Думаю, если я хочу остаться в живых, мне нужно следовать ему. – Если жизнь – это все, чего вы хотите, то да, возможно. Но совершенно никому не доверять… это значит жить в одиночестве, даже если тебя окружают люди, – он проводит рукой по своим серебристым волосам жестом, который напоминает мне Люсьена. – Я знаю, каково это, – пауза, – Адерин. – Да? Верон вдруг улыбается, но улыбка слишком яркая, слишком натянутая.