Слова застревают у меня на языке. Люсьен уже вытащил кинжал. Он направляет его на меня. – Люсьен, я знаю, что она угрожает вам. Его взгляд не дрогнул. Как и его клинок. Я немного отступаю, подняв ладони. Пробую снова. – Я знаю, что у нее должна быть твоя мать или твой брат. Но вместе мы можем… – Вы ошибаетесь, Адерин, – когда Таллис подходит к нему, Люсьен качает головой. – Моя семья в полной безопасности. А вы, напротив, нет. Я не могу дышать. Это невозможно. И… и нелепо. Подумать только, даже на одну минуту, что Люсьен вступит в союз с женщиной, которая пыталась замучить его до смерти… Безумные теории тут же начинают бурлить в моей голове: это самозванец, а вовсе не Люсьен, или Таллис заставляет его притворяться, или я вижу галлюцинацию… Я бы с радостью поверила в любую из теорий или всем сразу. И все же Таллис улыбается Люсьену совершенно естественно. Кивает в знак согласия. – Очень хорошо, лорд Руквуд. Я вижу, вы человек слова. А теперь объясните ей, насколько она ошибается. Скажите ей, зачем вы здесь. – Я здесь по собственному выбору, по собственной воле. На меня не оказывают никакого давления. Я здесь для того, чтобы доказать свою преданность Таллис. – Таллис? Я не понимаю. – Ха, – он улыбается мне. – Как вы думаете, кто сказал наемникам, как добраться до судостроительного завода в Хите? Как вы думаете, кто описал лучший способ напасть на Мерл? – Нет. Нет, вы не могли… Он скрипит зубами. – Как вы думаете, кто набросал для них план замка, кто сказал им уничтожить комнаты, которые вы любите больше всего? Я смотрю на него, онемев, слишком потрясенная, чтобы двигаться или говорить, пока смех Таллис не развязывает мне язык. – Вы – ублюдок, – я отрицательно качаю головой. – Двадцать два человека погибли в Мерле. И за что? Потому что Арон разоблачил вас как предателя? Потому что я задела вашу гордость? Люсьен делает выпад вперед, и кончик его клинка оказывается на расстоянии перышка от моей шеи. – Уязвленная гордость? Так вы это называете? Арон пытался меня убить. Ибо что такое изгнание из дома и семьи, как не бесконечная смерть? А вы… – кинжал чуть опускается, и что-то похожее на сожаление мелькает на его лице. Но оно исчезает в одно мгновение. И его голос, когда он говорит, царапает меня, словно когтями. – Вы ясно дали понять, Адерин, что я для вас ничего не значу. Что моя семья, несмотря на годы службы вашему дому, ничего для вас не значит. Поэтому я отвечу тем же и отдам свою верность тому, кто вознаградит меня и моих близких, – прежде чем я успеваю среагировать, он хватает меня за волосы свободной рукой, тянет мою голову назад, я задыхаюсь от боли, и кладет свой клинок поперек моего горла. – Я уже говорил вам однажды, чтобы вы мне не доверяли. Вы должны были слушаться. Мне убить ее, Таллис? – Это довольно заманчиво, не правда ли? – Таллис подходит к Люсьену и кладет руку ему на плечо, заставляя опустить клинок. Она поворачивается ко мне, и я вижу торжествующий блеск в ее глазах. – Но убить ее здесь и сейчас, лорд Руквуд, гораздо милосерднее, чем она того заслуживает. Где же триумф? Кроме того, перерезать ей горло кажется таким… скучным. У меня есть для нее кое-что гораздо более изысканное. Люсьен отходит от меня, и я спотыкаюсь, хватаясь за оконную раму рядом, прижимая одну руку ко рту, желудок переворачивается. – И когда же? – спрашивает он. – Когда мы отнимем у нее все. Когда она увидит, как все, кто ей дорог, страдают и умирают. Когда я снова сяду на свое законное место на троне Соланума, тогда… тогда мы закуем ее в цепи и этого изувеченного принца, за которого она вышла замуж, прямо на арене, и каждый дворянин в королевстве станет свидетелем их провала и казни, – она делает паузу. – Посмотрите на меня, Адерин. Я не могу найти в себе силы ослушаться. – Смерть ждет тебя. Публичная смерть, полная боли и унижения, – она одаривает меня дружелюбной улыбкой. – Ты попытаешься избежать ее, но тебе этого не удастся. Пойдем, Люсьен. Вместе они направляются к маленькой двери, ведущей на крышу. – Ты не победишь, – мой голос слабый, но достаточно громкий, чтобы заставить их замолчать. – Твое злое деяние разоблачено. Твое и Зигфрида. И если я умру, если мы с Ароном падем, на наше место встанут другие. Она пожимает плечами. – Тогда они тоже умрут. Видишь ли, Адерин, в этом разница между мной и тобой. Между мной и почти… ну, вообще-то, всеми. Вы все такие… озабоченные. Стремитесь угодить, стремитесь поступить правильно. Или, по крайней мере, выглядите так. И поэтому, когда вам нужно нанести удар, вы колеблетесь – даже Зигфрид. Увы, мой брат иногда слабее, чем мне хотелось бы. Но я точно знаю, чего хочу, и только это имеет значение. Королевство будет моим. Мне действительно все равно, скольких своих подданных мне придется убить по пути, – еще одна яркая улыбка. – Я всегда могу найти еще. Она отворачивается, и они проходят через дверь – Люсьен не оглядывается, и я слышу, как в замке поворачивается ключ. Их предосторожности излишни. Мои ноги, которые дрожали с тех пор, как Люсьен приставил к моему горлу нож, подкашиваются. Я не смогла бы последовать за ними, даже если бы захотела. Где-то рядом раздается голос. Я моргаю, и меня охватывает ужас: я ничего не вижу… Ракурс меняется. Я вспоминаю, где нахожусь, и понимаю, что морской туман накатил с воды, окружив башню маяка панцирем тумана, погрузив комнату в полную темноту. Кто-то зовет меня по имени. – Здесь… – в горле и во рту пересохло; я сглатываю, облизываю губы и делаю еще одну попытку. – Я здесь, наверху. Из-под лестничного пролета появляется лампа, ее свет болезненно яркий. Слишком яркий, чтобы разглядеть, кто её держит. – Адерин, вы ранены… Верон. Он стоит на коленях рядом со мной, обнимает меня руками, а я рыдаю, вцепившись в его халат, плачу так сильно, что едва могу дышать. Он похлопывает меня по спине, бормоча что-то на селонийском, и позволяет мне плакать до тех пор, пока я не становлюсь слишком измученной, чтобы продолжать. – Вы ранены? Я отрицательно качаю головой. – Что же тогда? Я не хочу описывать агонию предательства Люсьена, пытаться сравнить боль от его слов, пронзающих мое сердце, с болью, причиненной ястребами, которые разорвали мне спину. Поэтому я обращаюсь к фактам. – Люсьен был здесь. Он был с Таллис. Он… Это он привел их в Хит. И Мерл. Верон тихо ругается. – Если бы только мы прилетели раньше. Мы почти сразу же последовали за вами, но туман задержал нас. Слава Творцу, вы невредимы. Пойдемте. – Подождите, вон там, в сундуке, лежит тело. Паж, которого прислал Ланселин… Рука Верона крепче обнимает меня за плечи. – Я скажу Пианету, но мы должны вытащить вас отсюда. – Он вешает керосиновую лампу на крючок перед ближайшим окном, чтобы свет рассеивался, и смотрит на меня. – Вы можете идти? – Да. Да, конечно, – краем мантии я вытираю лицо и заправляю влажные волосы за уши. – Лучше, – Верон слегка улыбается и хватает меня за плечи. Встав, он протягивает ко мне руки и поднимает меня на ноги. – Пойдемте. Давайте найдем остальных. Верон ведет меня обратно к посадочной платформе Хэтчлендса, позволяя мне опереться на него. Зажжены два факела, свет расплывается красными пятнами в густом тумане; в этом свете мы видим двух людей Пианета, один из которых спешит позвать остальных, обыскивающих дом. Я жду молча, прислушиваясь к приглушенному туманом шуму волн на пляже далеко внизу, смутно осознавая, что Верон тихо разговаривает с остальными, собравшимися на платформе. – Ваше Величество… Лорд Пианет стоит рядом со мной. – Вы знаете?.. – Да. О Таллис, о лорде Руквуде и паже. Хэтчлендс, как вы, возможно, знаете, совершенно пуст, слуги и семья исчезли. Я предлагаю, учитывая час и то, как далеко мы все улетели, вернуться в Мерл и… – Нет. Я хочу домой, – я понимаю, и под домом подразумеваю Цитадель. Люсьен осквернил единственное место, где, как я думала, я всегда буду в безопасности. Я не могу вернуться в Мерл. Не сейчас. – Что ж… – лорд Пианет постукивает носком ботинка по каменным плитам. – Я должен посоветовать вам отказаться от полета, Ваше Величество. Вы устали, и лететь так далеко в таком состоянии… Но у меня есть маленький домик прямо через границу в Южном Ланкорфисе. Мы могли бы добраться туда без особого риска, отдохнуть несколько часов, а затем вернуться в Цитадель. Покрытая шрамами кожа на спине болит от того, что я летела так далеко и так быстро, и я не в том состоянии, чтобы спорить. – Хорошо, – я вновь вслушиваюсь в море, а Пианет предпринимает все меры, которые он считает необходимыми. Когда он говорит мне, что пора, я перевоплощаюсь и следую за ним в небо. Я не помню ни полета, ни того, как добралась до дома Пианета. Я не помню ничего из того, что я делала в течение нескольких часов, которые мы провели там. Хотя предполагаю, что, должно быть, я спала после физического истощения или после чего страшнее. Тем не менее, несмотря на отдых, мой разум и чувства остаются мутными, и я мало что осознаю, пока не оказываюсь на посадочной платформе Серебряной Цитадели, щурясь на солнце, поднимающееся над фьордом. Арон ждет меня. Как бы я ни была погружена в печаль, даже я могу сказать, что он в ярости. Он держит себя в руках, пока мы на людях, но как только мы добираемся до моих комнат, он приказывает служанкам покинуть мои покои. Летия стоит на своем, пока я не отпускаю ее; я слишком устала, чтобы пытаться избежать гнева Арона. Она колеблется, говорит, что будет ждать в соседней комнате, и закрывает за собой дверь. Арон поворачивается ко мне. – Клянусь Жар-птицей, Адерин, о чем ты думала? Неужели ты настолько утратила всякое чувство приличия, рассудка… риска, чтобы лететь в дом, где, как тебе известно, спрятан Люсьен? – он быстро расхаживает взад и вперед, движимый гневом. – Тебе известно, в какой измене он уже замешан. Ты же знаешь, что у него мало причин любить меня, каковы бы ни были его чувства к тебе. Достаточно того, что эта одержимость Люсьеном так затуманила твой разум, что ты бросилась к нему, не думая о последствиях. Но потом еще и отдаешься во власть Таллис… – он качает головой, ругается и пинает ногой стул, стоящий слишком близко. – Они могли убить тебя, Адерин. И что тогда станет с королевством, которое ты поклялась защищать? Он напоминает мне Люсьена после того, как я рассказала ему, как связалась с Зигфридом. В горле образуется болезненный комок. – Мне очень жаль. Он со злостью смотрит на меня.