– Как можно скорее. В течение часа. – Это ошибка, – говорит Арон. – Но, конечно, делай что хочешь, – он отходит от меня. Но все же я слышу его шепот. – Как ты всегда и делаешь. Я посылаю записку Одетте, откладывая нашу экспедицию на север, но до встречи с теми, кто должен сопровождать меня на посадочной платформе Цитадели, у меня не оказывается времени, чтобы увидеться с ней. Верон тоже там, и сначала я думаю, что это просто совпадение, что он улетает в другой пункт назначения – на остров, с которого они, возможно, планируют вернуть Селонию. Но он сказал мне, что вызвался добровольцем, чтобы отплатить за наше гостеприимство. Я машинально благодарю его, но мои мысли заняты домом. Каждое мгновение промедления невыносимо; я взмываю в воздух с чем-то вроде облегчения, страшась того, что могу там найти. Серый полдень быстро переходит в сумерки. Вскоре мы уже летим в звездном свете, просачивающемся сквозь разрывы облаков. Мои крылья отмахивали километр за километром, пока мое царство: горы, поля, леса, озера, города – проносилось внизу. Из Собственности Короны через Северный Бритис, а затем на юго-запад через Атратис к побережью. Простор полета успокаивает мой разум, притупляет часть беспокойства, которое я носила, словно вторую, слишком тугую кожу, большее количество недель, чем могу вспомнить. Восход Луны застает нас высоко над городом Бриндл Берн, процветающим фермерским поселением на равнине Бриндлфолл. Я отвлекаюсь от боли в крыльях и легких, пытаясь вспомнить все, что я когда-либо знала о городе: население, источник богатства, землевладение. Это не занимает много времени. Мои крылья начинают замедляться, и я начинаю дрейфовать ниже, когда ко мне подкрадывается усталость. Пока горизонт не показывается, и я не вижу океан, мерцающий между прядями тумана, и свой дом на его скалистом мысу. Несмотря на поздний час, на территории замка кипит жизнь. Люди чинят стены, заколачивают окна и перетаскивают вещи – обломки сломанной мебели, я полагаю, – в барьер, который формируется на клочке земли, соединяющей Мерл с остальной частью королевства. Ворота, которые стояли там, похоже, были разрушены. Как я ни вглядываюсь, я не вижу никаких следов известняковой статуи лебедя и лебеденка, которая стояла рядом с ними. На зубчатых стенах стоят вооруженные стражники, над замком кружат преображенные дворяне, повсюду горят факелы, отбивающиеся от теней. Дворяне выстраиваются перед нами, когда мы приближаемся. В одной из них, большой пестрой сове, я узнаю Пелиас Фезершоул, женщину, которая арендует одно из моих поместий неподалеку. «Пелиас, где лорд Ланселин?» «Полагаю, в главном зале, Ваше Величество. Но…» Я направляюсь к посадочной платформе, не дожидаясь конца ее мысли. Мои спутники следуют за мной. Я меняю форму, беру мантию у ожидающего слуги и спешу внутрь. Здесь, по крайней мере, повреждения не кажутся слишком серьезными. Разбитое окно, несколько пропавших гобеленов, пара поврежденных картин, которые были сложены у стены. Ничего такого, что нельзя было бы исправить. Но на пороге большого зала я резко останавливаюсь. Его невозможно узнать. Кошмарная версия места, где я выросла. Стены и потолок почернели от дыма, штукатурка и деревянные панели потрескались или сгорели полностью. Лохмотья длинных бархатных занавесей развеваются на изогнутых железных столбах. Все, что осталось от окон, – это искореженный свинец, окаймленный несколькими зазубренными осколками цветного стекла. Я прижимаю руку ко рту и стараюсь сдержать подступившие к глазам слезы. Ланселин сидит, сгорбившись, на полуобгоревшем дубовом сундуке, спиной ко мне. Подойдя ближе, я замечаю в его руках карандаш и блокнот. Но он не пишет. Он смотрит на пустой камин. – Милорд… Он вздрагивает. Приподнимается и кланяется. – Ваше Величество, – его кожа и волосы перепачканы пеплом, а на правой руке повязка. – Простите меня, – он жестом указывает на опустошение вокруг нас. – Мой дорогой друг… – я обнимаю его за шею, как делала это в детстве, не заботясь о том, что подумают мои придворные. – Как я могу винить вас за все это, – я смахиваю слезу, бегущую по щеке. – Я просто рада, что вы в безопасности. Сколько?.. – Двадцать два убитых, восемьдесят пять раненых. Хотя не все из них, как ожидается, выживут. Впрочем, могло быть и хуже: нас предупредил о нападении уцелевший после пожаров в Хите. Длинная галерка используется в качестве лазарета, – он проводит дрожащей рукой по лицу. – На нас напали наемники, и дворяне, и бескрылые. Их корабли прибыли незадолго до рассвета, – это объясняет разрушения в Хите; они хотели убедиться, что у нас не будет кораблей, чтобы преследовать их. – В конце концов мы их прогнали. Они бежали к своим кораблям, а затем – в туманные берега. Но мы действовали недостаточно быстро, – Ланселин вздыхает и оглядывает зал. – Такое бессмысленное разрушение. Как будто они знали, куда ударить, чтобы причинить нам наибольшую боль. Библиотека. Гостиная комната вашей матери. Ваша комната… Я крепче сжимаю его руку, но не спрашиваю Ланселина, что именно случилось с моей комнатой. Я не думаю, что смогу вынести это. – А как насчет поместий и деревень вокруг Мерла? Были ли другие нападения? – Я разослал пажей и всадников. Все, кроме одного, уже доложили. Никаких следов врага, хотя я приказал всем прибрежным поместьям и городам вызвать подкрепление. – Паж, который не вернулся, куда его послали? Ланселин делает глубокий прерывистый вдох. – Хэтчлендс. Поместье Ланселина. Дом Люсьена. Я с трудом сглатываю. – Кто там, Ланселин? – Он опускает взгляд. – Моя жена. Мой младший сын, Савьер, конечно. Я жду, наблюдая, как мой дворецкий мечется между чувством вины и страхом. Пока он не добавляет: – И Люсьен. Я знаю, что это было неправильно, миледи. Измена. Но что бы он ни сделал… он все еще мой ребенок. Я уже отступаю от него. – Но они знают, Ланселин. Таллис и Зигфрид знают, что он значит для меня. Если они найдут его там… – Подождите, Ваше Величество… – но я не останавливаюсь ни перед Ланселином, ни перед лордом Пианетом. Я должна добраться до Хэтчлендса. Даже с воздуха я узнаю дом по рисунку, который Люсьен хранил в своей комнате в Цитадели. Я летела быстро, чтобы добраться сюда, опережая всех, кто следовал за мной, доводя себя до изнеможения. Но сейчас я колеблюсь, кружа вокруг дома и парка, раздумывая, снижаться ли мне на посадочную площадку или выбрать менее видное место. Интересно, почему дом выглядит таким… заброшенным. Свет не падает из окон. Никаких слуг на посадочной платформе. Но, возможно, в этом нет ничего удивительного. Нет никаких признаков нападения, и до рассвета еще несколько часов; все домочадцы могут спать в своих постелях. Паж, посланный Ланселином, мог задержаться. Я могла бы просто вернуться в Мерл. Но Ланселин захочет знать, что его семья точно в безопасности. И я не могу быть так близко к Люсьену и не попытаться увидеть его. Я наклоняюсь и расправляю крылья, ловя ветер, чтобы замедлиться, спускаюсь к озеру, которое занимает большую часть платформы. Расправив перья, я пару минут плаваю в воде, но не могу успокоиться. Вдоль стены, которая идет от платформы к главному входу на первый этаж, висят крючки с мантиями; я перевоплощаюсь, выхожу из воды и прикрываюсь. Дверь в дом оставлена без присмотра и не заперта. Я вхожу в холл и оглядываю все вокруг: мраморный пол, обшитые деревянными панелями стены, лестница, ведущая на галерку. Никакой мебели, кроме круглого стола, недавно отполированного – в воздухе витает сладкий запах пчелиного воска, – и длинных часов с маятником, стоящих в углу. Его ровное тиканье едва нарушает тишину. Даже мое дыхание кажется слишком громким. Люсьена нигде нет. Никого нет. Есть комнаты, выходящие в коридор; все они погружены в темноту, но у двух приоткрыты двери. Я подкрадываюсь к ближайшей из них, когда кто-то шепчет мое имя. – Адерин. Люсьен стоит на галерке второго этажа, освещенный лунным светом, льющимся через большое окно над входной дверью. Мой пульс учащается. Но прежде чем я успеваю заговорить, он прикладывает палец к губам и жестом приглашает меня следовать за ним. Когда я начинаю подниматься по лестнице, вздрагивая при каждом скрипе половиц, Люсьен поднимается по следующей лестнице на третий этаж. Он ждет, пока я поднимусь, затем сворачивает в дверь слева. К тому времени, как я поднимаюсь по второй лестнице, он уже в конце ряда смежных комнат; я вижу его силуэт на фоне другого большого окна. Почему он не позволяет мне догнать его? Ускорив шаг, я спешу через комнаты к окну. Комната, в которую я вошла, пуста, тупик. Я медленно поворачиваюсь, озадаченная, удивляясь, как Люсьен каким-то образом испарился. До тех пор, пока мое внимание не привлекает гобелен, висящий на одной из стен; он колеблется, как будто его колышет ветерок. И действительно, когда я отдергиваю гобелен, в стене появляется маленькая дверца. А дальше – каменная лестница, спиралью уходящая наверх. – Люсьен? – Здесь, наверху. Теперь он говорит громче. Я иду на звук его голоса и вхожу в круглую комнату, стены которой почти полностью стеклянные. Единственная прочная секция обрамляет еще одну маленькую дверь, за которой, как я полагаю, ступени, ведущие на крышу. Мы стоим в башне маяка – дома у моря часто строятся такими. Маяки выше зданий, которые они освещают, в окнах башен есть ниши, в которые вешают масляные лампы, чтобы направлять преображенных дворян домой. Лампы сегодня не горят, но лунного света, пробивающегося сквозь стекло, вполне достаточно. Люсьен, наконец, ждет меня. – Адерин, – он наклоняет голову, но больше не делает никаких движений. – Что вы здесь делаете? – в его голосе слышится сдерживаемое напряжение, но он не улыбается и не сердится. Кажется, он не обеспокоен тем, что я обнаружила его здесь, где ему не положено быть. Насколько я могу судить, на его лице написано безразличие. – В Мерле произошло нападение. И в Хите. Ваш отец… – я прижимаю руку к груди в тщетной попытке унять учащенное биение сердца. – Он беспокоился о вас. О вас, вашей матери и о брате, – Люсьен по-прежнему ничего не говорит. Просто наблюдает за мной, презрительно приподняв брови. Мои ногти впиваются в ладони, когда я делаю шаг вперед, – он послал пажа, но ответа не получил… Наконец Люсьен опускает взгляд. – Я знаю о нападениях. И о паже. – Вы знали? Тогда почему вы не отослали его обратно в Мерл? Он отходит от меня к большому дубовому сундуку, стоящему у изогнутой стены, поднимает крышку сундука и жестом указывает внутрь. Голос Арона, говорящий мне, что я совершаю ошибку, эхом отдается в моей голове. Люсьен прислонился к стене, скрестив руки. Я подхожу к открытому сундуку и заглядываю внутрь. – О, клянусь Жар-птицей… – мальчик лежит, свернувшись калачиком на дне сундука. Мертвый: его невидящие глаза смотрят в пустоту, а руки уже скрючены в когти. На шее у него кожаная веревка. Я пытаюсь освободить его, но прикосновение его кожи – холодной, как талая вода, – заставляет меня вздрогнуть и отдернуть руку. Я заставляю себя попробовать еще раз. На этот раз веревка развязывается, открывая его должностную эмблему: герб Атратиса. Люсьен не двигается. – Как? – я хочу зажать уши руками, чтобы заглушить подозрение, которое хохочет в моей голове. – Пожалуйста, скажите мне, что это были не вы… – Верно, – голос доносится из-за моей спины. – Это была я. Там, на лестнице, одетая в такую же темную мантию, как и я, стоит Таллис. Глава восьмая Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как я видела ее в последний раз. Едва ли мне хватит времени, чтобы забыть холодную красоту ее лица или то, как ее серебристые волосы разделены единственной черной прядью. Но все же я сомневаюсь в том, что видят мои собственные глаза. Как она может быть здесь с Люсьеном? Если только… если только она не взяла в заложники семью Люсьена. Она приехала сюда после нападения на Мерл, нашла Люсьена, взяла в заложники его мать и брата, убила пажа. Это единственное объяснение пустому дому, ее присутствию и странному поведению Люсьена. Таллис, похоже, безоружна, как и я. Но она одна, а нас двое, и у Люсьена за поясом кинжал. Я поворачиваюсь к нему. – Быстро… остановите ее, пока она…