– О, ты меня достал. Горнолыжный курорт входит в бесплатные развлечения нашего университета. У них контракт с администрацией, и для нас всегда оставляют несколько номеров, если мы захотим провести там время. Ты не будешь тратить свои деньги, потому что они уже потрачены Эрнестом за год обучения. И ты ничем Мире не поможешь, если сдохнешь от голода или отравишься сигаретами. Тем более с ней Сиен, и она обещала, что от неё ни на шаг не отойдёт. Да и она понимает, что оставлять Миру одну в таком состоянии нельзя. Ей ничто не угрожает, а чтобы это продолжалось и дальше, ты должен разработать план и обдумать всё. Только вот сейчас не надо говорить, как ты винишь себя и что ничего хорошего не заслужил, то я тебе врежу, если упомянешь об этом. Да, виноват. Да, совершил очень плохой поступок. Да, ты изнасиловал и избил её. Но! У тебя есть «но», Раф, а у Всадников и Беаты его не было. Они хотели этого, а тобой управляли. И будут управлять дальше, пока ты не возьмёшь себя в руки и не начнёшь думать о будущем, а не о прошлом. Оно уже там, за гранью, а настоящее и твои предстоящие поступки могут определить многое. И если честно, то тебе нужно время для себя, потому что, повторюсь, ты выглядишь ужасно. Так что поднимай задницу и приводи себя в порядок, затем осмотрим твои раны, перевяжем их и ночью, пока нас никто не видит, свалим отсюда. Давай, чувак, пора что-то делать, а не сидеть и страдать. Страдать можешь и дальше, только вот это не принесёт тебе облегчения. Пойми, как всё исправить и наберись мужества, чтобы сознаться во всём Мире, это то, что вам обоим необходимо. Честность. Доверие. А там и снова любовь. Вперёд, Раф, я пока за рюкзаком схожу, а ты, чтобы был готов к моему возвращению, иначе я тебя за уши вытащу отсюда. Ты провонял потом, блевотиной и ещё чем-то, отчего меня сейчас вырвет. Хотя бы обо мне подумай, я тоже не железный, – поднимаясь, Белч хлопает меня по плечу, а я кривлюсь оттого, что он задел порез. Очень легко давать советы и говорить высокопарные слова, когда не ты виновник всего случившегося. Очень просто быть мудрым и знающим всё, наставлять и проповедовать, когда не ты преступник, и тебя не касаются последствия твоих поступков. Со стороны всегда всё выглядит проще, чем на самом деле. Сказать можно всё что угодно, а вот сделать нет, потому что именно ты сейчас понимаешь, как страшно двигаться, признаваться и мечтать. И я несильный, раз желаю найти самый простой способ избежать ухудшения ситуации – уйти. Но в то же время я осознаю, что Мира здесь одна не сможет. Я виноват в том, что Всадники находятся в этом месте. И если Карстен уже пытался тронуть её, то сделает это снова. Я думаю и об этом, после рассказа Миры, который вызывает жуткую и неконтролируемую ярость и жажду убивать. Ведь мне терять больше нечего, я, действительно, готов на всё. И, главное, теперь для меня даже не любовь к ней, а защита, ведь Эрнест поступит не так, как хотели бы я или она. Он знает, кто его дочь… нет, он думает, что знает, потому что Эмира Райз хранит в себе всю боль и настоящую, ранимую, разбитую и униженную хрупкую душу, которую я и люблю. Я бы всё отдал за новый шанс. Убил бы, если потребуется, только бы она двигалась дальше, оставив меня позади. И я, правда, обязан сейчас дышать, думать и искать варианты, как уберечь её от себя и от того, что я несу с собой. Но и это, мне кажется, тоже невыполнимым, потому что меня тянет туда… к ней, даже вот такого уставшего и сломленного. Я знаю, что она моё лекарство от боли, а я причина этой боли. Я знаю, что чем ближе она ко мне, тем мне лучше. Это невидимая связь, которую никто не ощущает. Она намного сильнее, чем любые доводы и обстоятельства. Как бы плохо и тошно мне ни было, рядом с ней я живу… а она умирает. И выбор в её пользу. Теперь так будет всегда. Жить ради неё. Дышать ради неё. Убивать ради неё. Моя панацея. Моё преступление. Моя. Глава 25 Рафаэль Мне безразлично, насколько роскошен и крут курорт, на который нас привёз водитель Белча. Да, как оказалось, практически у всех богатых и членов братства и сестринства есть возможность заказать для себя автомобиль с личным водителем. Есть две-три машины на каждое братство и сестринство, у кого-то они свои, заказанные родителями, а так они имеют право пользоваться услугами, предоставленными университетом. Но и это меня не трогает. Чувствую взгляды на своём расцарапанном лице, и украшенном несколькими синяками, а меня и это не волнует. В груди до сих пор всё болит, а я хочу, чтобы было ещё сильнее. Мне кажется, если бы я испытал больше физической боли, то она бы уняла душевную. И я не могу успокоиться, меня дёргает изнутри, на сердце пульсируют раны, и не хочу ничего, только исчезнуть, и это, на самом деле, трусость. Я не знаю, как себя чувствуют люди, переживающие то же самое, что и я, но моя совесть с каждой минутой всё изощрённее наказывает меня, и этого тоже мало. Мне надо что-то сделать с собой, хочется как-то изувечить себя, и контролировать подобные желания крайне сложно. Мне душно внутри. Душно, словно кислорода нет больше для меня, не завезли, и я пытаюсь глотать воздух, а он ничем не помогает. Как и говорил Белч, инструктируя меня по пути сюда, на горнолыжный курорт, мне необходимо только показать карточку университета, администраторы и хостес сразу же улыбаются нам, предлагая различные услуги, и проводят нас в комнаты на пятом этаже. Уже давно за полночь, но людей очень много. Они сидят в баре, направляются в клуб или же просто слушают живую музыку в лобби. И мне плевать. Когда-то я так желал этого, а сейчас всё кажется ненужным, противным и даже примитивным. Не знаю, что отдали за радость и улыбки все эти люди, но я их вижу актёрами на сцене, и от этого моё настроение становится в ещё более мрачным, если такое, вообще, возможно. Белч предлагает спуститься вниз и посидеть, поужинать и просто отдохнуть. А мне бы завалиться на кровать и выть. Да, хочу выть, потому что не могу справиться с ноющей раной в груди. Не могу, и всё. Но, видя его настойчивый взгляд, приходится плестись за ним обратно вниз и сносить заинтересованные взгляды на моём лице. Он ведёт меня по освещённому коридору, мимо нас проходят разряженные пары или просто группы людей, облачённые во всё дорогое и шикарное. Мне противно быть среди них, хочу в свою среду, хочу в свою помойку, потому что я никогда не смогу быть таким же, как они. Это я уже окончательно понял. – Здесь есть хорошее место, очень тихое и напоминающее огромную семейную гостиную. Мы там часто с Сиен отдыхаем от всех, и обычно там мало людей, потому что место дорогое. Сюда приезжают покататься и просто потусить на пару-тройку дней, не больше. Так что тебе там должно понравиться, – нарушая молчание, говорит Белч. – Всё равно. Это тебе надо, а не мне. – О, да, если бы не я, то ты бы уже плесенью покрылся, – хмыкая, парень первым заходит в затемнённое помещение и направляется к самому дальнему, стоящему в углу, столику с уютными креслами. Он был прав, здесь, действительно, очень мало людей, да я их и не вижу, только слышу своё сердце, отчего-то вновь скулящее и ноющее от боли. Плюхаюсь в одно из кресел и отворачиваюсь от общего зала, смотря в панорамное окно, за которым светится огоньками одна из ближайших горнолыжных трасс. – Поешь? – Предлагает Белч, указывая взглядом на меню, лежащее на столике. Отрицательно качаю головой. – Выпьешь? Закатываю глаза и зло смотрю на него. – Понял, ты в трауре. Ты говорил, что у неё было кровотечение… хм, наверное, не самый лучший вопрос, но это значит, что ты сильно там ей всё натёр и…в общем, а твой-то дружочек жив? – Заминается Белч. – Понятия не имею. Корочки были, больно было, а потом… ничего. И это, действительно, идиотский вопрос, – цокаю я. – Ты в курсе, что тебе к врачу надо, вдруг ты тоже что-то повредил и… – Белч, заткнись, а? Вот просто закрой свой рот и отвали от меня. Я приехал сюда, сижу и терплю тебя, когда лучше бы был у себя и думал. – И о чём же ты думал бы? Как вены себе порезать и что-то нарисовать кровью для неё? Это глупо, и никто подобного не оценит, даже Мира. Ты унижаешь себя таким образом, понимаешь? Девушки не любят видеть сломанного парня, от которого никакой пользы нет. Так что это ты прекрати неси херню, просыпайся от своей наркотической спячки и принимай верные решения, которые помогут тебе, в первую очередь. А если тебе помогут, то и ей тоже, – словно маленького ребёнка отчитывает, и ведь не понимает, как мне сложно, вообще, жить и так легко рассуждать о чужой человеческой жизни. Я не отвечаю ему, потому что нечего. Белч, делая вид, что оскорблён и обижен моим поведением, заказывает для себя бокал пива и чипсы. Так и сидим молча. В моей голове все мысли только о ней. Как она там? Что делает? Снова спит? Снова плачет? Что я могу сделать? Как я могу защитить её, когда признался в том, что забирался в их дом, ведь теперь это больше не получится? Что предпримет Карстен? Что они хотят от меня и как сильно будут манипулировать моими чувствами к Мире? Я ненавижу их намного сильнее, чем того же Скара. Ненавижу, ведь они причинили боль моей любимой и унизили её, пусть год назад. Хотя она выкарабкалась, пусть, но они тронули моё, и я отомщу. Последнее я умею делать, Флор уже знает. И я пойду дальше, на очереди Саммер и ещё несколько из них. И до Оливера я тоже доберусь. Покашливание и тихое, практически шёпотом: «Привет», стирает все мои мысли и рождает внутри страх. Поднимаю голову, как и Белч, удивлённый внезапным появлением белокурой красотки в ярком красном свитере, натянуто улыбающейся нам. – Какого чёрта, Сиен? – Обескураженно шепчет Белч. – Хм, мы… я… – Пожалуйста, не говори мне, что она… – не могу побороть тот ужас, который зарождается в голове. Я не предполагал такого хода событий, не подготовлен к нему, и я убит, а теперь ещё и появление Сиен и, скорее всего, не одной. – В кресле. У камина. Она вас не видела, – быстро произносит Сиен и садится в кресло между нами. – Вы что, издеваетесь? – Горько спрашиваю их. – Я ни при чём, Раф, клянусь своими Фаберже, вообще, не планировал всё это. Я только сказал ей утром, что привезу тебя сюда, чтобы немного растормошить и сменить обстановку. Я не хотел… блять, Сиен, ты головой думаешь? Ты хоть представляешь, что будет, если она его увидит или он её? Хочешь продолжения той ночи? Не хватило того, что случилось буквально два дня назад? – Нападает Белч на девушку, упрямо поджимающую пухлые губы. А я так хочу посмотреть на неё… хотя бы одним глазком увидеть и мысленно умолять дать шанс. Последний шанс всё исправить. Но из-за высоких спинок кресел это невозможно, да и камин расположен довольно далеко от нас. – И что дальше, Бернардо? Я должна была наблюдать, как она не ест и не хочет двигаться? Должна была терпеть этот воздух… чёрт, он пропитан её болью, а я не могу уже. Я сама на грани, меня трясёт, и я не знаю, что мне делать. Хоть к психиатру обращайся, потому что Мира молчит и даже говорить со мной не хочет. И я не в силах уже смотреть на неё, мне жалко её и его тоже жалко. Они же глупые, совсем не понимают, что стали марионетками в чьих-то руках, и этим тварям удалось вбить в их головы ненависть друг к другу. Кстати, ты ужасно выглядишь, – быстро тараторя, Сиен поворачивается ко мне. – Ты не понимаешь, что сделала. Это жестоко. К ней жестоко, потому что я для неё ужасный кошмар, насильник и отвратительное подобие Карстена. Ты даже времени ей не дала, потрясение за потрясением. Она же умом тронется. Да, неужели, ты не видишь, как всё это сложно? Да, может быть, мы глупые, но не вы были на нашем месте. Не вас подставили, не вас избили и изнасиловали. Не вас вынудили отчаяннее бороться за выживание и страдать из-за боли. И никто из вас не имеет права вот так поступать с ней. Никто, понятно? Я отсюда ухожу, а если вы скажете ей, что я был здесь, то прикончу вас. Терять мне уже нечего, – зло шипя, поднимаюсь и собираюсь уйти, но Сиен тоже встаёт и перекрывает мне путь. – Бежишь, да, Рафаэль? Бежишь от правды? Если ты сделаешь это, то совершишь огромную ошибку в своей жизни. Вероятно, ты прав, и нам с Белчем сложно в полной мере осознать, насколько тяжело вам сейчас, но оставлять всё так, как есть, нельзя. Я ей рассказала о том, что с тобой было. Ты не смог, а я смогла. Можете оба ругаться, но Мира самый близкий человек для меня, даже больше, чем семья. Она единственная, кто помогала мне и не позволила Беате вместе с Саммер унизить меня в глазах моих родных. Она защищала меня, даже когда я считала её холодной сукой, не страдающей пороком вроде сострадания и доброты. И я ошибалась, очень часто ошибалась на её счёт, но всё это помогло мне понять – не стоит делать выводов раньше, чем узнаешь факты и всегда доверять своим ощущениям. И я доверяю им, поэтому привезла её сюда, чтобы ты посмотрел в её глаза и сказал то, что в твоей душе творится сейчас. Я уверена в том, что она справится, но ей будет сложно принять все аспекты случившегося. В данный момент Мира обдумывает мои слова о тебе и поэтому молчит. Она знает, что такое обстоятельства, и всё поймёт, ведь сама не раз была их заложницей. Она, как никто другой, поймёт тебя, Рафаэль, ей просто нужна помощь в этом. И помочь можешь только ты. – Сиен, милая, ты, конечно, отчасти верно сказала, но посмотри на него, – поднимаясь из своего кресла, шепчет Белч. – Я смотрю и вижу раздроблённое от вины сердце, доброе сердце. Я верю в него, как и в то, что Рафаэль по своей воле никогда и пальцем бы её не тронул. И то, что я видела на стене, явное подтверждение тому, как сильно болит его душа за Миру, не за себя, а за неё. И она должна об этом знать. Пока она не поймёт его, он себя не простит. Пока они оба не разберутся в каждой минуте, произошедшей с ними, ситуация будет ухудшаться. Мира во второй раз стала жертвой насилия, и не должна была так легко прощать Рафаэля, но она это сделала, потому что любит его. Если бы нет, то не страдала бы сейчас, и Рафаэль был бы уже за решёткой, потому что не имеет богатых родителей, готовых прикрыть его зад. А она терпит, изводя себя, и думает о нём. Ей плохо, потому что Рафаэля нет рядом, и Мира даже не знает, из какого ада он выбрался. Пусть это в ваших глазах будет выглядеть низко, но я считаю, что он обязан ей рассказать всё так, как было, и о том, через что ему пришлось пройти, чтобы добиться правосудия, – уверенно отвечает Сиен, возвращая своё внимание на меня. – Я знаю, что тебе сложно, но вам нужно пройти это вдвоём. Между вами очень много недосказанности и недоверия. Влюблённый человек наиболее раним и слаб в своих чувствах и в восприятии ситуации, но если любовь жива, а она жива, я уверена, то честность и откровенные признания в своих страхах и боли помогут вам. Если вы будете поодиночке, то вас раздавят. Саммер скоро вернётся, и она не оставит всё так, как есть. Флор вышибли из игры, Оливер затаился, но есть другие, их много. И кто, как не ты, сможет вычислить их и сообщить ей. Один человек ничего сделать не может, а несколько уже могут вести войну. Но для начала ты должен объявить войну несправедливости и страху, который есть в тебе, а дальше, когда с этим будет покончено, не дать им снова разрушить ваши чувства, – Сиен мягко дотрагивается до моего плеча и поглаживает его, словно подбадривая. Смотрю в её добрые и сверкающие от слёз глаза и хочу верить её словам, но я так боюсь снова что-то натворить. За неё боюсь. – Что я могу ей дать? Ничего. Зачем бороться за то, что вынудит Миру превратить свою жизнь в кошмар и борьбу за настоящее выживание и поиск куска хлеба? – Горько шепчу я. – Тебя это не остановило, когда ты влюбился в неё и строил планы, верно? Так зачем сейчас ищешь жалкие причины и демонстрируешь трусость? Это не ты, Рафаэль, это твоя боль говорит за тебя, как и страх того, что ты всегда будешь отвергнут. Но, чтобы узнать об этом, надо что-то предпринять и ковать железо, пока горячо, пока эмоции на пике, и сознание ещё не смирилось с поражением. А потом уже будет слишком поздно, ведь в некоторых случаях время совсем не играет на руку, а только расширяет пропасть, которую никогда не преодолеть. Мне пора идти, хотя вряд ли Мира, вообще, заметила моё отсутствие, но её номер – шестьсот одиннадцать. И мы здесь будем до завтрашнего вечера, не потеряй возможность изменить всё, но не тем способом, который ты выбрал первоначально, а другим – честностью. Боль не даст тебе ничего хорошего, а настойчивое и вынужденное признание во всём поможет и ей, – девушка, кивает мне и, показывая затем язык Белчу, отходит от столика, направляясь к своему. И я наблюдаю, как она подходит к одному из высоких кресел и, улыбаясь, предлагает Мире чай. Но видимо, она отказывается от напитка. – Не надо, Раф, не надо. Давай, соберёмся и уедем, так будет лучше. Сиен вряд ли осознаёт, в каком вы оба состоянии, и твоя правда в том, что мы понятия не имеем, как это «быть на вашем месте», – поворачиваю голову к Белчу. – Я боюсь, – тихо признаюсь и сажусь обратно. Ноги отчего-то начинают дрожать, раны сильнее ноют и зудят, и хочется раздирать их ещё и ещё… пока нарастающая паника и желание подойти к ней затмевают рассудок. – Когда она говорила мне о том, что сделала Беата и те ублюдки, то боль буквально разрывала меня, и я раскаиваюсь в том, что сделал и какое потрясение принёс Мире. Мне стыдно за своё поведение, очень стыдно, но в тот момент я не соображал, как это скажется на ней и на мне, лишь хотел быть наказанным самым жестоким образом и забрать у неё всю эту боль. А сейчас, осознавая всё, я боюсь своих фантазий. Я боюсь причинить ей страдания ещё более сильные, чем раньше. И самое страшное, что я понимаю, что мне никто не поможет, даже Эрнест. Он считает, что поступил правильно и ни за что не заберёт Миру отсюда, потому что если он это сделает, то ей будет хуже. Он найдёт ей того, кто поправит ситуацию и, найдя причину, по которой якобы Мира ушла из университета, чтобы не быть униженной и не принести ему проблем в бизнесе. А это означает, что я навсегда потеряю возможность защитить её от кого-то, похожего на Карстена, или же от него самого. Я не знаю… не знаю, как быть дальше, но и находиться к ней так близко, невыносимо приятно и больно. Не хочу сорваться снова и наломать дров, поэтому проще уйти. Пусть это будет выглядеть как трусость, но так я не прибавлю себе вины, которая и без того уже переливается через край чаши. Так я буду более или менее уверен, что состояние Миры когда-нибудь стабилизируется, и она не будет опасаться прикосновений и насилия с моей стороны. Прости, Белч, я не сильный, а слабый, потому что ваш мир не для меня, и я не желаю в нём за что-то бороться. Он превратил меня в чудовище на одну ночь, и я не могу позволить, чтобы это произошло снова. – И я поддерживаю тебя в твоём решении, Раф, – Белч кивает мне и приободряет вымученной улыбкой. – Мы уедем, только дай мне пару часов. Я переговорю с Сиен и попрошу её больше не подкидывать мне подобную тухлую крысу. Идёт? – Идёт. Я сейчас же спрячусь в номере и буду ждать тебя здесь через два часа. И пусть Сиен уведёт Миру, позаботится о ней и примет все её решения, даже самые безумные. Так она справляется со страхами и болью. Все эти новые правила сестринства идут от ужаса и из-за меня, так что если надо кого-то винить, то пусть им буду я, ладно? Скажи Сиен об этом. Здесь нельзя давить на раны, ведь они ещё больше начнут кровоточить, надо дать время им зажить, а дальше… не знаю, что будет дальше, но, надеюсь, понимание когда-нибудь придёт и ко мне, – поднимаюсь из кресла и бросаю жалобный взгляд на другой конец комнаты. Я чувствую её, и оттого, что боюсь подойти к ней, мне плохо. Даже воздух в этом месте удушающий, чувствую в нём смешавшиеся её аромат, вонь крови и боли. Не могу так… не могу больше. Глава 26 Мира – Я приготовила тебе постель и заказала еду в номер, если вдруг захочешь перекусить, – когда я выхожу из душа, Сиен указывает рукой на сэндвичи, чай на подносе, стоящем на столике в номере, а затем на расправленную кровать. – Как рука? – Нормально. Одним порезом больше, одним меньше, какое это имеет значение, – без каких-либо эмоций пожимаю плечами и сажусь на постель, поправляя махровый халат, предусмотренный обслуживанием гостей в этом отеле, как, в принципе, и в любом другом, где я бывала. – Мира, – она тяжело вздыхает и выключает основной свет, оставляя лишь настольную лампу. – Тихо так, Сиен. Меня это пугает. И в то же время я ничего не чувствую, даже боли особой нет в груди. Сначала я злилась, затем не могла поверить в то, что ты рассказала, а теперь… – не могу закончить фразу и пожимаю неоднозначно плечами. – Ты начала говорить со мной, и это меня радует. Ты помни, Мира, что я твоя подруга, волнуюсь о тебе, но всегда пойму, и поддержу. Может быть, отругаю и накричу, если наберусь смелости. Я люблю тебя. Отдыхай, – девушка, стараясь не дотрагиваться до меня, потому что неприязнь к любым прикосновениям вновь накатывает отвратительными воспоминаниями, дарит мне улыбку и выходит из номера, оставляя одну. Мне не хочется ничего обсуждать ни с ней, ни с кем-то ещё. Снова пусто и тихо, а это плохо. Слёзы теперь тоже плохо, ведь я больше не могу плакать, но делаю это неосознанно, когда вспоминаю его сдавленный крик… «не я это… то был не я». И вновь больно. Вероятно, я тоже виновата, как и в первый раз. Мой характер и чувство превосходства над остальными, которое мне вбивали с рождения и научили жить им, сыграли со мной злую шутку. Но я не умею иначе… ведь боюсь быть слабой и уничтоженной, хотя сейчас именно такой и выгляжу, но для себя, а не для других. Я понятия не имею, как относиться ко всему этому, и мне… боже, так стыдно за свои желания, мне противно от них. Слёзы снова катятся по щекам, когда пальцем касаюсь пореза на ладони, и я вспоминаю кровь… его кровь. Рафаэля. Почему он? Почему не получилось у меня чувствовать ничего к тому же Карстену, ведь было бы проще? Он сделал со мной практически то же самое, что и Рафаэль, только вот первого я ненавижу всей душой, а вот о втором думаю. Как он? Помог ли ему Белч? Страдает ли он? Что, действительно, правда, а где он приукрасил, чтобы выставить себя жертвой обстоятельств? Мои мысли и чувства спутаны и постоянно меняются. То ярость, тихая и убивающая, то жалость, ядовитая и болезненная. И ведь было бы лучше, если бы Рафаэль уехал, и его больше не было бы в моей жизни. Тогда я бы смогла забыть о нём и обо всём случившемся, как о страшном сне, но, увы, нам придётся встретиться в тюрьме королевства, которое мне опротивело. Я так желаю передать своё место той же Саммер, но понимаю, что тогда Сиен пострадает. Она уже готовится к новой войне, и… нет, я думаю не об этом, обманываю себя, заставляя вернуться к жизни. А зачем? Зачем всё это мне нужно? Если сбежать? Взять и сбежать от отца и его желаний? Как быстро он найдёт меня? – Не хочу… – шепчу я, закрывая глаза и стирая слёзы. Мне бы спать лечь, да вот выспалась, и нет больше спасения во сне, остаётся только сидеть и смотреть вперёд, осмысливая всё произошедшее. Я ведь не ошиблась во Флор, сразу раскусив её, а он, мон шер, был глуп и слеп, глух и слаб к наигранной доброте. С одной стороны, мне неприятно, что Сиен защищает его, заставляя меня увидеть всё иначе, чем я помню. С другой же, я не хочу быть обманутой в который раз. Наверное, те, кто считает подобных мне людей плохими и жестокими, сейчас могут порадоваться, потому что и нам больно бывает. Не от хорошей жизни мы превращаемся в чудовищ, а только чтобы защитить себя от подобного исхода. Взять хотя бы Флор. Её не насиловали, не издевались над ней без её согласия, не заставляли наблюдать за казнью и продолжать жить дальше. Она сама этого хотела и была наказана так, как и желала. Сейчас мне её не жаль, потому что виню во всём. Эти проклятые гены мамочки, создавшие очередного ублюдка. От Саммер подобного можно было ожидать, Беата её многому научила. Но я другая. Отличная от них, и поэтому мне так сложно поверить, больно дышать и жить дальше. Мои мысли прерывает громкий стук в дверь, от которого я вздрагиваю и, моргая, поворачиваю голову. Скатываюсь с постели и беззвучно подхожу к двери. Наверное, Сиен решила проверить меня, заметив свет, или что-то ещё ей взбрело в голову. Проще не открывать, я не выдержу вновь её слов о том, как меня любят, когда и в это я не в силах верить. Но всё же надавливаю на ручку и распахиваю дверь, намереваясь отправить подругу в свой номер, и удивлённо оглядываюсь. Коридор пуст, никого нет. Делаю шаг босыми ногами и наступаю на что-то выпуклое. Я стою на конверте, большом конверте, и в нём что-то лежит. Нет… нет… очередной шантаж? Очередная борьба и вынужденный поиск сил, чтобы защищаться? Я не смогу. Ловлю себя на том, что мне даже не страшно из-за той информации, которая лежит в этом конверте. Пусть делают что хотят. Пусть подставляют меня. Пусть унижают. Пусть выдумывают. Мне нужно время на мою боль и тот ад, который прохожу одна. Хватаю конверт и хлопаю дверью. Швыряю его на столик, и он, открываясь от силы, с которой я всё это делаю, рассыпает листы. И только хочу развернуться, чтобы вновь углубиться в свои страдания и в поиск верного решения, как замечаю очень странные рисунки. Медленно возвращаю внимание на бумагу и опускаюсь на колени, поднимая один из листов. Комиксы. Всё внутри переворачивается. «Ночь ей к лицу», – надпись над нарисованной картинкой, на которой девушка, немного похожая на меня, или же я так хочу считать, лежит на кровати, а за руку её держит парень с татуировками, которые я помню уже разодранными ножом. Дыхание сбивается. Пальцы дрожат. По спине пролетает холодок от ужаса, когда до меня доходит, что находится в конверте. Тот самый комикс, который рисовал и продавал Рафаэль. Мне бы не трогать, не разрушать себя окончательно, не приближаться к этому. Увы, я поступаю иначе. Высыпаю все листы на пол и разгребаю их руками, раскладывая вокруг себя. И везде, то он, то я. Фразы, которые он говорил, мои вопросы, моя улыбка. Всё. От начала и до самого конца. Но меня волнует именно конец, и я ищу его, отбрасывая от себя рисунки, и добираясь до последнего. Та ночь, разрушившая нас обоих. Ищу предысторию и читаю о том, что Сиен не лгала. Хронометраж событий сохранён. Затем следует то, что было после моего отъезда. Его боль. Его отчаяние. Его страх. Его ломка и опасность оказаться в наркологической клинике. Желание ещё принять ту гадость, которая растворилась в его крови. Его слёзы. Его раскаяние. Его правда. И каждое слово. Каждый его взгляд с листов бумаги вызывает жалость и слёзы, капающие на рисунки. Хочу верить… так страшно. Его мысли. «Я должен жить… бороться обязан с этими генами. Не просил их. Ненавижу их. Её люблю. Люблю так, что хочу подохнуть от боли. Хочу доказать ей. Защитить её. Ради неё бороться с собой. Ради моей принцессы», – слова на разных картинках. На том, как он узнаёт о наркотике в крови. На том, где он сидит и ждёт результаты анализов. На том, где Рафаэль возвращается и начинает своё расследование. На том, где его пытаются убедить в том, что это он руководил процессом обвинения меня. И всё это продолжается до тех пор, пока он не кричит где-то в пустоте и темноте о том, какой же он ублюдок.