– Элиот, что я тебе говорил? Разве это не лучше, чем таскать мебель на вонючем складе? Пойдем поедим? Элиот поморщился. – Если ты не против, я лучше не буду трогать мою долю. Мне придется некоторое время экономить. – Зайдем всё-таки выпить к Тому? – Ладно, – вздохнул Элиот. В метро Фергюс пытался уговорить Элиота продолжить аттракцион и после похорон, но Элиот, насупившись, сухо отказался. – Для меня и так уже слишком. Если мы будем продолжать, я не отмоюсь. – Ты невыносим, Элиот. Продолжим хотя бы завтра? – Нет! Завтра я хочу увидеть похороны вживую. Такое бывает только раз в жизни. Люди ехали за тысячи километров, чтобы побывать на похоронах, мы будем полными дебилами, если не пойдем, когда живем здесь, разве не так? – Окей, старина, но с тобой становится тяжко. Ты оставишь мне королеву? Элиот отошел, потом вернулся, указывая на статуэтку пальцем. – Нет проблем, только занеси ее мне завтра вечером. Самолет Сэм вылетел из Амстердама. В ушах у нее еще стояли прощальные слова маленького Тео, который взял с нее обещание скоро приехать еще и читать ему сказки. Она склонилась к иллюминатору, глядя, как удаляется сотканный из огней ковер города с его магистралями и созвездия дорог, прошитые светящимися точками. Подумать только, что эти мерцающие абстракции населены тысячами наших маленьких жизней… Она задумалась, увидит ли еще однажды Элиота, печального юношу с лучезарной улыбкой. Решила, что да, обязательно, и уснула. 33 Больше двух тысяч гостей заполнили галереи под высокими сводами Вестминстерского собора. В 9 часов зазвонил колокол Биг-Бена. Разнесся низкий, какой-то темный звук, словно поднимающийся из недр земли: чтобы приглушить его, тяжелый бронзовый язык обили кожей толщиной в палец. Снаружи толпа, прибывающая уже много часов, стояла плотными рядами. На площадях люди теснились у гигантских экранов, на которых медленно качался огромный колокол, баюкая Лондон и его боль. В 11 часов гроб с королевой снова поставили на лафет и повезли из Вестминстер-холла в собор, куда он торжественно въехал на плечах восьми солдат гвардии под пение хора детских голосов. Архиепископ Кентерберийский, глава англиканской церкви, в окружении всех епископов и высшего духовенства начал погребальную мессу. Соединенное Королевство замерло. Толпа снаружи прихлынула со всех сторон. Некоторые хором подхватывали молитвы, но большинство лишь едва двигались и не смели говорить вслух. Камеры шарили по лицам безымянных зрителей. Преобладал не религиозный пыл и не скорбь, подобная той, что царила на похоронах леди Ди, ушедшей во цвете лет, последовательно вывалянной в грязи и превознесенной СМИ. Из нее делали полузвезду шоу-бизнеса, героиню глянца, потом бунтарку с жемчугами в два ряда. А в конце концов оказалось, что она обычная женщина, как все, с сердечными и семейными проблемами, с пищевыми расстройствами, с экзистенциальными муками. В ней видели несостоявшуюся дочь, непонятую сестру, неутешенную подругу или же маленькую Мамашу Кураж. О королеве горевали глубже и шире. Не будучи членом семьи, она присутствовала в повседневной жизни каждого. Ее монограмма украшала множество общественных зданий. Ее профиль, отпечатанный на банкнотах и отчеканенный на монетах в миллионах экземпляров, лежал во всех карманах и переходил из рук в руки. Вездесущая затворница в королевских покоях, она была с британцами на протяжении нескольких поколений. Это было не столько горе, сколько общая оторопь. Ощущение, будто перевернулись песочные часы целой эпохи и утекали без надежды на возвращение последние ее песчинки. Событие транслировалось по всей планете, и его смотрели больше миллиарда человек. В центре видеонаблюдения Джун выпало следить за сектором Гайд-парк-корнер. Среди всех включенных экранов в зале один был настроен на канат BBC, передавая атмосферу и звуки церемонии. Джун силилась сквозь туман слез сосредоточиться на своей работе, то и дело всхлипывая и доставая бумажные платки из пачки. Она не представляла себе Соединенное Королевство без Елизаветы. Для нее это было в десять раз хуже Брексита. * * * В своем доме в Уайтчепеле Мэдди тоже не отрывалась от экрана. Борясь с волнением, она рассматривала костюмы участников церемонии, от парадной формы с тремя рядами медалей до черного платья и шляпки, украшенных скромной серебряной брошкой. Каждый мог вволю набраться воспоминаний под королевским стягом, накрывающим темный гроб, стоящий между четырьмя бронзовыми канделябрами. Сэм прилетела в Йоханнесбург слишком поздно и пропустила прямую трансляцию. Но она вместе с Дианой и Ричардом посмотрела по новостному каналу итоги дня. Показали фрагмент черно-белого фильма, речь принцессы Елизаветы на каникулах с родителями в Кейптауне, в день, когда ей исполнился двадцать один год. Один журналист, раздуваясь от гордости, твердил, что эта речь действительно была записана в Южной Африке и что это одно из самых первых выступлений будущей королевы, так сказать, первые ее шаги как монарха. Сэм обнаружила, что королева когда-то была молода, всего на три года старше ее теперешней, хотя уже немного зазнавалась от перспективы власти. Ей вспомнилось, как она сама прилетела в Лондон под снегом, такая уязвимая и неуверенная в себе. Она снова поискала в планах толпы зрителей, хотя и тщетно, серую в пятнах парку Элиота. Он наверняка был там, среди этих миллионов людей, а ей хотелось остаться в его памяти, и пусть это воспоминание немного болит, чтобы он ее не забыл. Нур решила смотреть трансляцию в больнице Святого Георгия, в палате миссис Биглет. Ночью ей снилось, что старая дама умоляет ее прийти, и, как ни глупо это могло показаться, она исполнила ее желание. Хан был зачарован необычайной пышностью королевских похорон. Он внимательно слушал имена королей и глав государств, отдающих королеве последние почести. – Это ведь была великая королева, правда, мама Нур? Нур кивнула, а миссис Биглет между тем – бледная, с сомкнутыми веками – выглядела постаревшей Спящей Красавицей, неспособной проснуться. Биг-Бен прозвонил конец траурной мессы. К выходу из собора подъехал катафалк. В последний раз тяжелый гроб из дуба пронесли на живых плечах и поставили в кузов автомобиля. Длинная вереница «бентли» и «роллс-ройсов» припарковалась друг за другом. Каждый раз, когда очередной лимузин подъезжал к воротам, лакей распахивал дверцы. Члены королевской семьи рассаживались маленькими группками, и тот же балет возобновлялся перед следующей машиной. Длинный кортеж двинулся на запад. Мотоциклы и полицейские машины с включенными мигалками открывали ему путь, а вертолеты в небе сопровождали его всю дорогу, километров сорок, до последнего пристанища королевы. Камеры засняли въезд машин в Виндзорский замок, но не далее – следовало уважать личную жизнь семьи. Ей оставили эту долю скорби, что таится от посторонних глаз. Когда гроб опустили в склеп, новый король взял горсть красной земли из серебряной чаши и бросил ее на крышку. Мягкий стук комьев земли по дереву был слышен лишь в радиусе нескольких метров; однако именно в эту минуту произошло еще одно событие, незначительное, но повторившееся десятки тысяч раз. В столовой коттеджа Катрин Стириделос в Лиль-Адане маленькая пластмассовая королева, привезенная из Лондона, вдруг сломалась. Одновременно в квартале Уайтчепел три фигурки, в желтом, зеленом и розовом, стоящие в разных местах гостиной Мэдди Ирлингтон, тоже перестали махать. В ту же секунду механизм фигурки Эммы Гарди сработал в последний раз. На третьем этаже корпуса Гросвенор, в отделении интенсивной терапии больницы Святого Георгия, на сестринском посту, тоже замерла маленькая королева. То же случилось и в Амстердаме с фигуркой маленького Тео. И у мистера и миссис Сингх в Лондоне, в квартале Тоттенхэм, застыла фигурка, стоящая рядом с бронзовой статуэткой бога-слона Ганеши, под крышей маленького алтаря из расписного дерева. В лавочках Камдена, в киосках у станций метро, в торговых галереях аэропортов, во всех магазинах Соединенного Королевства она замерла. От Гонконга до Дурбана, от Сиднея до Мехико, на маленьких островах и в сердце континентов движение маленькой ручки в перчатке разом остановилось. Будь она за стеклом или в дальнем углу шкафа, на столике, на этажерке или на буфете, в гостиной или в детской, рядом с компьютером в офисе или с букетом цветов на подоконнике, повсюду в мире в ту минуту, когда жалкая горстка земли была брошена на крышку из полированного дерева, под которой покоилось тело усопшей королевы, ее пластмассовое изображение перестало махать рукой. Всемирная эпидемия микроскопических остановок сердца. На следующий день продажи батареек достигли невиданных цифр. И в этот же самый момент миссис Биглет, чье лицо до сих пор оставалось подобным мрамору, заметалась во сне, потом проснулась по-настоящему и пришла в себя. – Где я? – прошептала она замогильным голосом. Хан испугался и, обежав кровать, прижался к Нур, а та тотчас встала, чтобы позвать дежурную медсестру. – Вы уверены? – спросила та, когда вошла, запыхавшись, в палату. Еще не вполне веря своим глазам, она поздоровалась со старой дамой, быстро посмотрела ее зрачки, пощупала пульс, проверила показания на электронных мониторах. Потом попросила Нур увести Хана на минутку в коридор. – Где я? – повторила миссис Биглет. – Здравствуйте, миссис Биглет. У вас был шок, вы не помните? – Я хочу домой. – Не так быстро, – весело отозвалась медсестра, придирчиво оглядывая капельницу и электроды кардиографа. – Мы вас немного понаблюдаем, вы еще и встать не можете. Доктор зайдет к вам завтра утром. – Я хочу пить. Медсестра привела изголовье кровати в полусидячее положение, помогла пациентке попить воды и позвала в палату Нур и Хана. – Смотри, мама Нур, она больше не работает, – заметил Хан, показывая на фигурку королевы, которую он поставил на тумбочку у изголовья. Старая дама с трудом различала их против света из окна. Нур, видя, что она шарит ощупью в поисках очков, взяла их и надела на больную. – Миссис Фезаль? – удивилась миссис Биглет. – Вы не на работе?