– За понимание и сотрудничество, – сказала она. – Очень важно, – пробормотал он, пока они складывали одеяло и забирали пустые картонки из-под пива. – Чертовски верно, – сказала Кэрол. 51 Тропическая ночь, сияние звезд, стремительная езда за городом в управляемом призраками черном лимузине. Сидя напротив задумчивого расстроенного человека, не произнесшего за последние полчаса ни слова, Мэри Чой наблюдала, как уносятся назад ухоженные поля, мелькают деревни, пролетает под машиной черная асфальтовая дорога. Лимузин плавно поднимался на крутые склоны по петляющей горной трассе. Она достаточно часто дотрагивалась до своего пистолета, чтобы ощущать его как нечто знакомое и не очень обнадеживающее; если придется его использовать, она, весьма вероятно, все равно погибнет. Так зачем Рив дал его ей? Потому что ни один зои не любит ощущать собственное бессилие. Ей вспомнился рейд на селекционеров в Комплексе, любовница Шледжа, бешено стреляющая из флешетника. – Уже близко, – сказал Сулавье. Он наклонился, чтобы посмотреть в окно, потер руки, склонил голову и растер глаза и щеки, готовясь к чему-то неприятному. Потом поднял голову и посмотрел на нее, грустно, пристально. – Близко – что? – спросила Мэри. Он ответил не сразу. Потом отвернулся. – Кое-что особенное, – сказал он. Мэри сжала зубы, чтобы обуздать нервную дрожь. – Хотелось бы знать, во что я ввязываюсь. – Вы? Ни во что, – сказал Сулавье. – Вас втравило во все это ваше начальство. Вы обслуга. Американцы еще используют это слово? – Он посмотрел на нее с властным высокомерием, задрав нос. – Вы не хозяйка своей судьбы. Я тоже. Вы выполнили свои обязательства, как и я. Вы следуете своим путем. Как и я. – Звучит ужасно зловеще, – сказала Мэри. И снова задумалась, не достать ли пистолет и не заставить ли Сулавье остановить лимузин и выпустить ее. Просто задумалась, никаких действий. Ей не удалось бы надолго затеряться в сельской местности; сегодня не составляло труда найти одинокого затерявшегося человека или даже отсеять кого-то из толпы; это не представляло трудности даже в Эспаньоле, двадцать лет отстающей от остального мира. Сулавье на креольском что-то спросил у лимузина. Лимузин ответил приятным женским голосом. – Еще две минуты, – сказал [Мэри]. – Вы едете в дом полковника сэра в горах, что за горы – не важно. Она почувствовала облегчение. Это не походило на смертный приговор; скорее на дипломатические карточные игры. – Тогда почему вы расстроены? – спросила она. – Он – избранный вами руководитель. – Я верен полковнику сэру, – сказал Сулавье. – Я совсем не прочь посетить его дом. Я расстроен из-за таких, как вы, – тех, кто против него. Мэри серьезно покачала головой. – Я не сделала ничего, направленного против него. Сулавье пренебрежительно отмел этот довод взмахом руки и резко сказал: – Вы – часть всех его неприятностей. Он в кольце врагов, в осаде. Такой человек – такой благородный – не заслуживает того, чтобы в благодарность его облаивали и травили дикие псы. Мэри смягчила голос: – Я причина его неприятностей не больше, чем вы. Я прибыла сюда в поисках подозреваемого. – Он друг полковника сэра. – Да… – Ваши Соединенные Штаты обвиняют полковника сэра в укрытии преступника. – Я не верю… – Тогда не верьте ничему, – сказал Сулавье. – Мы приехали. – Лимузин проехал между широкими каменными и бетонными колоннами и едва не врезался в вовремя распахнувшиеся перед ними тяжелые кованые железные ворота, разойдясь с ними на считаные дюймы. Тьму со всех сторон пронизали лучи фонарей. Сулавье достал удостоверения личности. Дверь лимузина автоматически открылась, и трое охранников направили на пассажиров винтовки. Они смотрели на Мэри с злобно-умудренным прищуром, проницательно, крайне скептически. Сулавье протянул им документы, и они обратили взгляды на Мэри, приглушенно переговариваясь между собой с оттенком мужского восхищения и недоверия. Сулавье вышел первым, протянул ей руку и требовательно пошевелил пальцами. Она вышла, не приняв его помощи, и заморгала в свете фонарей и лучей прожекторов. Это дом? Вокруг сторожевые вышки, как в тюрьме или в концентрационном лагере. Она повернулась и увидела жуткий гибрид пряника с готикой, обрамлявший широкий двор, частично выложенный плиткой, частично заасфальтированный. Огромная постройка была украшена множеством вырезанных из дерева и камня завитушек с острыми кончиками и чугунными завитушками, окрашенными в зеленовато-синий цвет, с белыми оконными и дверными рамами, похожими на клоунские глаза и рты. Мэри заметила, что все охранники в черных беретах, сдвинутых набок, и все одеты в черное и красное. У каждого к широкому лацкану был приколот значок размером с палец – скелет с рубиновыми глазами в цилиндре и фраке. Переговорив с группой охранников, Сулавье шагнул к ней. – Пожалуйста, отдайте мне ваше оружие, – спокойно сказал он. Она без промедления полезла в карман, достала пистолет и отдала Сулавье, который с некоторым любопытством осмотрел оружие, прежде чем передать дальше. – И вашу щетку, – сказал он. – Она в багаже. – Как ни странно, это раскрытие и разоружение словно бы приободрили ее. Оно избавило ее от очередного уровня принятия решений. Обстановка становилась достаточно сложной, чтобы разорвать цепь ожидаемых от нее эмоций. – Мы не простофили, – сказал Сулавье, когда охранники вытащили из багажника ее дипломат и вскрыли его ударами прикладов. Один высокий мускулистый охранник с умной бульдожьей физиономией осторожно взял щетку, поднес к свету фонаря, развинтил и понюхал нано внутри. – Велите им не трогать это, – попросила Мэри. – Оно может повредить кожу, если к нему прикоснуться. Сулавье кивнул и переговорил с охранниками на креольском. Охранник-бульдог снова собрал щетку и сунул в полиэтиленовый пакет. – Идемте, – распорядился Сулавье. Его нервозность, похоже, прошла. Он даже улыбнулся ей. Когда они подошли к ступеням парадного крыльца, он сказал: – Надеюсь, вы оценили мою любезность. – Любезность? – Я позволил вам до последней минуты чувствовать себя вооруженной, хитроумной. – О. – Резные дубовые двери при их приближении распахнулись. За ними скользнули в свои пазы бронированные стальные пластины. – Благодарю вас, Анри, – сказала она. – Не за что. Вас снова проверят на наличие оружия, довольно тщательно. Заранее приношу извинения. Мэри чувствовала себя социально, если не пространственно дезориентированной. Голова слегка кружилась. – Спасибо за предупреждение, – сказала она. – Пустяки. Вы встретитесь с полковником сэром и его женой. Поужинаете с ними. Не знаю, буду ли я сопровождать вас. – У вас тоже будут искать оружие, Анри? – Да. – Он пристально поглядел на нее, высматривая признаки иронии. Не нашел; она не ерничала. Мэри остро ощутила опьянение опасностью. – Но не так тщательно, как обыщут вас, – заключил он. Едва они вошли, две женщины в черном и красном крепко взяли ее под руки и повели в раздевалку. – Разденьтесь, пожалуйста, – потребовала низкая мускулистая налитая женщина с суровым лицом. Мэри подчинилась, и они охлопали ее по плечам и бедрам, наклоняясь, чтобы посмотреть, нет ли подозрительных пятен на коже. С недовольным бормотанием ощупали серую складку между ягодицами. Доктор Самплер наверняка узнает об этом, подумала Мэри, уже не зная, смеяться ей или плакать. Они быстро вертели ее; пальцы теплые, сухие. – Вы не черная, – сказала низкая женщина. Затем механически улыбнулась. – Мне нужно проверить ваши интимные места. – Разумеется, машина… детектор… – начала Мэри, но женщина оборвала ее протесты, резко мотнув головой и потянув за запястье. – Без машин. Ваши интимные места, – сказала она. – Нагнитесь, пожалуйста. Мэри наклонилась. Кровь застучала в висках. – Это стандартная процедура для всех приглашенных на ужин гостей? Ни одна из женщин не ответила. Низенькая натянула резиновую перчатку, выдавила из тюбика на палец полупрозрачный гель и быстрыми профессиональными движениями проверила гениталии и анус Мэри. – Одевайтесь, пожалуйста, – приказала она. – У вас полный мочевой пузырь. Когда вы оденетесь, я отведу вас в туалет. Мэри быстро оделась, дрожа от вновь открытого в себе гнева. Дезориентация прошла. Она надеялась, что каким-то образом заставит Ярдли пожалеть о том, что ей пришлось сейчас перенести. Вновь выведя Мэри в коридор, низенькая отвела ее в уборную, подождала, пока она справит нужду, и проводила ее в ротонду. Вместе с присоединившимся к ней Сулавье, чье лицо было невозмутимым, а руки спокойными, они остановились под огромной люстрой. Мэри не разбиралась в здешнем убранстве, но подозревала влияние Франции – вероятно, начала девятнадцатого века. Серо-голубые стены с белой отделкой. Мебель скорее вычурная, чем удобная; атмосфера, в которой превалировали богатство и богатое на гнет прошлое. Не такого она ожидала в доме Ярдли; ей скорее представлялся охотничий домик или темные тона английского кабинета. – С нами встретится мадам Ярдли, урожденная Эрмион Лалуш, – сказал Сулавье. Охранники неловко топтались позади, низенькая – почти у локтя Мэри. – Она из Жакмеля. Истинная госпожа нашего острова. Мэри подумала: в Эспаньоле нет господ. Она едва не сказала это вслух; Сулавье посмотрел на нее тепло, с легкой обидой, словно услышал. Затем робко улыбнулся и застыл. В ротонду вошла болезненно худая черная женщина с высокими скулами и ясными широко распахнутыми глазами, ниже Мэри по меньшей мере на пятнадцать сантиметров. На ней было длинное зеленое платье с высокой талией, а ее рука в перчатке спокойно, вяло опиралась на подставленную руку седого мулата в черной ливрее. Мулат улыбнулся и кивнул Сулавье, охранницам, Мэри – всем любезно и подобострастно. Мадам Ярдли словно бы ничего не замечала, пока не оказалась прямо перед ними.