– Bonsoir et bienvenus, Monsieur et Mademoiselle, – гулким голосом, как из бочки, сказал седовласый слуга. – Это мадам Ярдли. Она будет говорить с вами. Женщина словно бы ожила, дернулась и улыбнулась, сосредоточившись на Мэри. – Приятно познакомиться, – произнесла она с сильным акцентом. – Прошу прощения за мой английский. За меня говорит Илер. Слуга кивнул с явным воодушевлением. – Прошу в гостиную. Там нас ждут напитки и легкие закуски. Мадам очень рада принять вас. Следуйте за нами, пожалуйста. Илер, как в вальсе, развернул мадам Ярдли; та через плечо оглянулась на Мэри и кивнула. Мэри гадала, морит ли она себя голодом или же Ярдли предпочитает тощих женщин? Эспаньольцы-изгнанники говорили ей, что полковник сэр содержит любовниц. Возможно, мадам Ярдли была только для протокола. Гостиная оказалась преувеличенно элегантной, густой mal de tête[2], смесью китайского стиля и африканских мотивов. Другая люстра, еще огромнее, сверкала над гигантским китайским ковром ручной работы, таком вытертом, что ему должна была быть не одна сотня лет. В углу на постаменте стоял ассотор – барабан в рост человека. Вдоль стен стояли вырезанные из черного дерева бородатые мужчины, высокие коротконогие с узкими головами и сутулыми спинами – боги, бесы. В противоположном, по диагонали, углу от ассотора в огромной медной чаше, наполненной водой, плавали цветы. Эта элегантность противоречила всему, что ей говорили о Ярдли: мол, тот предпочитает простую обстановку и не склонен шиковать. Значки с Субботой его охранников: он все же приверженец вуду? Мадам Ярдли села в углу мягкого дивана, обтянутого soie du chine[3]. Илер ловко пробрался ей за спину, выпустил ее руку, и мадам похлопала по дивану рядом с собой, улыбаясь Мэри. – Donnez-vous la peine de vous asseoir. Пожалуйста, – сказала она, ее голос был жутковатым и детским. – Мадам приглашает вас сесть, – сказал Илер. – Месье Сулавье, сядьте, пожалуйста, вот сюда. – Пальцем с многочисленными кольцами он указал на стул, отделенный от него добрыми пятью метрами пастельно-лазурного моря ковра. Сулавье подчинился. Мэри заняла назначенное ей место. – Мадам Ярдли хочет поговорить с вами о положении на нашем острове. Последовал похожий на кукольный спектакль разговор на смеси французского и ломаного английского от мадам Ярдли, сопровождаемый гладко экстраполированным, словно Илер был медиумом, переводом на английский. Мадам Ярдли выразила обеспокоенность в связи с трудностями в отношении острова; есть ли господину Сулавье о чем рассказать? Сулавье поведал ей чуть больше, чем Мэри: доминиканцы и другие группы проявляют недовольство, войска приступили к патрулированию. Похоже, это ее устроило. Затем мадам Ярдли повернулась к Мэри. Илер – он стоял позади нее, положив руки на спинку дивана, – последовал ее примеру. Ей здесь нравится? Все ли эспаньольцы обращаются с ней хорошо? Мэри покачала головой. – Нет, мадам, – ответила она. – Меня удерживают против моей воли. Искорка беспокойства в глазах мадам, но улыбка не исчезала, словно расспрашивал ребенок. Это не навсегда, мы уверены; нынешние трудности очень огорчают всех нас. Если бы все могли жить в гармонии. Возможно, мадемуазель Чой нуаристка, раз выбрала для себя такую прекрасную внешность? – Я не хотела проявить неуважение к чернокожим. Просто сочла такую внешность привлекательной. Илер наклонился вперед, принимая более непосредственное участие в разговоре. – Вы знаете, что такое нуаризм? Мадам Ярдли интересуется, действительно ли вы своим выбором внешности поддерживаете политическое движение, благодаря которому черные всего мира обрели чувство собственного достоинства. Мэри подумала. – Нет. Я сочувствую движению, но моя внешность – исключительно вопрос эстетики. – Тогда, возможно, мадемуазель Чой – нуаристка по духу, наш инстинктивный сторонник, как мой муж, полковник сэр? Мэри признала, что это вполне возможно. Мадам Ярдли посмотрела на Сулавье и спросила: может быть, и полковнику сэру стоит изменить внешность, принять цвет, соответствующий его душе? Казалось, она насмешничает. Сулавье рассмеялся и подался вперед, размышляя над этим, – голова склонена набок, пародия на серьезные раздумья. Затем яростно затряс головой, откинулся назад и снова рассмеялся. В заключение мадам Ярдли попросила прощения за свой внешний вид. У нее пост, объяснила она, но сегодня вечером она временно прервет его. Однако будет пить только фруктовые соки и есть только хлеб и немного тропических фруктов и картофеля, возможно, куриный бульон. Илер протянул руку, мадам Ярдли накрыла ее своей, осторожно встала, кивнула Мэри и Сулавье. – Будет подан ужин, – заявил Илер. – За мной, пожалуйста. Столовая оказалась более 15 метров длиной, на дубовом паркете стоял огромный прямоугольный стол. Вдоль всех стен были расставлены стулья, словно стол можно было убрать отсюда, освободив место для танцев. Потрясение Мэри перешло в ошарашенность, когда она уселась слева от мадам Ярдли и увидела элегантный старинный сервиз на камчатой скатерти. Свежие орхидеи украшали золотистую керамическую миску в центре стола, полную фруктов – Мэри узнала манго, папайю, гуаву, карамболу, – а вокруг нее стояли дополнительные миски поменьше. Илер уселся сбоку, за спиной своей повелительницы; он явно не собирался здесь есть. Мэри стало любопытно, когда слуга ест и удовлетворяет иные человеческие потребности, если постоянно прислуживает мадам Ярдли? Мадам Ярдли медленно, с трудом устроилась поудобнее (ее лицо отразило многочисленные мелкие жалобы, прежде чем она успокоилась и была готова продолжить). Она едва заметно кивнула Мэри, будто впервые заметила ее присутствие. Глаза у нее были огромные, неподвижные. Страшно голодные. Отрешенные. И в самом деле, мадам Ярдли оглядывала стол с прежней застывшей улыбкой, рассматривая каждый пустой стул так, словно его занимал близкий знакомый, заслуживающий особого признания. Сулавье сидел напротив них. Взгляд мадам Ярдли задерживался на нем меньше, чем на пустых стульях. Она повернулась к Мэри и по-французски и по-креольски, через Илера, спросила, считает ли она Эспаньолу хорошим местом для жизни по сравнению с Лос-Анджелесом или Калифорнией. Сулавье взглянул на Мэри, чуть вздернув нос и предостерегающе щурясь. Мэри старалась не обращать на него внимания, но осторожность возобладала. Если мадам Ярдли действительно так хрупка, как кажется, возможно, почти на грани из-за чрезвычайно слабого здоровья, и сжигает ради поддержания жизни собственный белок, то Мэри рискует навлечь на себя ее недовольство, если не будет потакать ей. Она машинально проверила наличие пистолета в кармане, не нашла, но увидела, что Сулавье заметил ее движение и быстро повернулся к мадам Ярдли. – Эспаньола – прекрасный остров, здесь все близко к природе. Лос-Анджелес – очень большой город, и природы там почти нет. Мадам Ярдли на мгновение задумалась. Она никогда не бывала ни в Лос-Анджелесе, ни в Калифорнии; в молодости она посетила Майами, и ей там не очень понравилось. Непрерывная суматоха. Если она поедет на континент, то предпочтет, возможно, Акапулько или Масатлан, где училась три года. – Я никогда не была ни в Майами, ни в остальных местах, – призналась Мэри. – Жаль; ей следует чаще покидать страну, чтобы видеть, что может предложить остальной мир. Мэри признала совет мудрым. Ей самой хотелось только одно: снова вернуться в Лос-Анджелес и никогда больше не покидать пределы города. Однако это осталось невысказанным. – Я бывал в Лос-Анджелесе, – сказал Сулавье. Он не рассказывал этого Мэри; возможно, это объясняло, почему Сулавье назначили сопровождать ее. – Мой отец участвовал в создании дипломатического представительства в Калифорнии в 2036 году. Мадам на своем французском спросила его, что он думает о городе. – Очень большой, – сказал он сначала по-французски, затем по-английски. – Очень людный. В то время, думаю, еще не настолько разделенный, как сейчас, на два разных класса. – Это правда, два класса? Мэри кивнула. – Те, кто согласен на психокоррекцию, и те, кто отказывается, – сказал Сулавье. – В целом в отношении последних существует дискриминация. – Все должны пройти коррекцию? – Нет, – сказал Сулавье. – Но для хорошего трудоустройства требуются приемлемые психологический и физиологический профили. Отказ от лечения психических или физических расстройств… уменьшает шансы на то, что с вами станут работать агентства по трудоустройству. А большинство работников в США обращаются в агентства занятости ради получения более высокооплачиваемой работы. Мадам Ярдли рассмеялась – звонко, мелодично, смехом одновременно приятным и тревожащим. Она высказала следующее мнение: если всем на Эспаньоле придется доказывать, что они психически здоровы, остров сдует, как ураган сухое дерево. Вся жизненная сила Эспаньолы, заявила она, проистекает из отказа поддаться практичности, позволить реальности слишком глубоко проникнуть в мысли. Полузакрыв глаза, вцепившись одной рукой в камчатую скатерть и край стола, мадам Ярдли смотрела на Мэри так, словно та своим несогласием могла спровоцировать сбросить гостью со стула. Застывшая улыбка исчезла. Мэри снова кивнула. Улыбка вспыхнула вновь, как мерцающий огонек свечи, и мадам Ярдли с готовностью посмотрела на Илера. Слуга тут же достал из кармана электронный генератор звуков; прозвучали три пронзительные трели. Через десять секунд появились еще слуги – мулаты и один азиат, все довольно низкорослые, как дети, но вполне зрелые, – с суповыми тарелками и большой супницей. Суп – слегка приправленный пряностями куриный бульон – ели в молчании. Мэри стало любопытно, не придется ли им всем разделить диету госпожи Ярдли. Она не спросила, присоединится ли, возможно, когда принесут более существенную еду, к ним позже полковник сэр. Сулавье словно бы не замечал ее взглядов и спокойно хлебал суп, довольный тем, что на время опасность возникновения неловкости уменьшилась. Когда с супом была покончено, мадам Ярдли позволила Илеру осторожно промокнуть ей губы. Прекрасный вкус, сказала она, словно дыхание самой жизни. Мэри любопытно, почему она постится? – Да, – подтвердила Мэри. Мадам Ярдли объяснила, что ее несчастный муж повсюду встречает противодействие, даже от своей жены. Она постится, чтобы убедить его соблюдать международные законы, а не играть в изгоя, и чтобы навсегда прекратить отправку эспаньольских войск в зарубежные страны для участия в иностранных войнах. Он наконец согласился, и потому она наконец прерывает свой пост. Для Эспаньолы важно, заключила она, стоять на более высоких нравственных позициях, чем окружающие страны. У острова есть шанс стать великим раем, небесами на Земле. Но эта мечта не осуществится, пока его народ грешит против других народов Земли или поощряет себя к прегрешениям против соотечественников. Это идеалистическая, возможно, безнадежная мечта? – Надеюсь, нет, – сказала Мэри. Слуги обносили стол вином. Мэри согласилась, чтобы ей налили чуточку; Сулавье с некоторым энтузиазмом взял полный бокал темно-красной жидкости. Мадам Ярдли пить не стала. Ей налили мутного тускло-янтарного сока. Она снова заговорила, но теперь она поднесла руку ко рту Илера. – Кажется, я припоминаю нужные слова, – сказала она прямо. – Я велю мужу хорошо обращаться с этой женщиной. С ней обращаются плохо. Она не виновата, что оказалась среди нас. Дайте ей то, чего она хочет. Он говорит, у нас нет того, что вам нужно. – Так мне сказали, – согласилась Мэри. – Ты веришь? – спросила мадам Ярдли. Мэри с сомнением покачала головой. – Похоже, меня отправили сюда напрасно. Свеча беспокойства в глазах мадам Ярдли разгорелась ярче. Выражение ее лица стало матерински добрым и радостным. Подкрепившись супом, она нашла в себе силы наклониться вперед и сказала: – Что вам нужно – оно здесь. У нас есть человек по имени Голдсмит. Думаю, вы сможете увидеть его, возможно уже завтра. Мэри осторожно поставила свой бокал, ее пальцы дрожали от гневного потрясения. Сулавье удивился не меньше. 52 При здоровой психике то, что выполняет функцию осознания в каждом из нас в любой данный момент, – это базовая структура личности и любые субличности, а также способности и таланты, которыми они сочли необходимыми воспользоваться или с которыми решили посовещаться; не «сознательная» часто в данный момент (будь то секунды или десятилетие или даже вся жизнь) попросту либо неактивна, либо не используется для консультаций. Большая часть ментальных органонов – ибо именно это слово я использую для обозначения отдельных элементов психики – способны в какой-то момент проявиться в сознании. Главные исключения из этого правила – неразвитые или подавленные субличности и те органоны, которые связаны исключительно с функциями организма или поддержанием физической структуры мозга. Иногда эти основные органоны появляются как символы в мозговой активности более высокого уровня, но приток информации к этим основным органонам почти полностью однонаправленный. Они не комментируют свою деятельность; они автоматы столь же старые, как и сам мозг.