– Безличное «ты»? – предположил Ной, словно не слыша ее. – Ладно, проехали. Я имею в виду – ну, вообще. Вот, скажем, ты придумываешь пять суперских рецептов, как жарить курицу. Гриль-бар. Так называется, да? – Он щелкнул пальцами. – Ну, типа, курица по-мексикански. Карри с медом. Барбекю. Э… терияки. И… что-то там с чесноком. Дальше нужны напитки. Чтоб люди к ним привыкали. Пусть думают: а-а, мне до смерти хочется курочки с карри и медом, да, и чай с лимоном, черт, да, побольше, побольше, ура! Он был очень оживлен. Блу его давно таким не видела. Этот Ной, восторженный и болтливый, несомненно, напоминал того, каким был при жизни – скейтбордист из Агленби, обладатель ярко-красного «Мустанга»… Блу вдруг поразила мысль, что, возможно, она никогда не подружилась бы с тем, прежним Ноем. Он не был плох. Просто юн… и совсем не так, как она. И думать об этом было неприятно. – … и я бы назвал его – ты готова? – «МИР КУРИЙ!» Дошло? «Куда мы сегодня едем?» «Пожалуйста, мама, в МИР КУРИЙ!» – Ной поддел коротенький хвостик Блу, так что тот стукнул ее по затылку. – Ты будешь носить маленькую бумажную шапочку. И представлять «МИР КУРИЙ»! Блу враз потеряла терпение. Она взорвалась. – Слушай, Ной, хватит, потому что… Сверху донесся каркающий смех, заставив девушку замолчать. Вниз слетели несколько сухих листьев. Блу и Ной запрокинули головы. Гвенллиан, дочь Глендауэра, растянулась на мощных ветвях. Ее длинное тело прислонялось к стволу, а ноги обвивали гладкий сук. Как обычно, она являла собой пугающее и дивное зрелище. Темные волосы, напоминающие грозовую тучу, были полны ручек, ключей и обрывков бумаги. Гвенллиан натянула на себя как минимум три платья – и все три задрала до бедер, то ли пока лезла на дерево, то ли нарочно. – Привет, покойник, – пропела она и достала из волосяной башни с одной стороны сигарету, а с другой зажигалку. – Ты давно там сидишь? – спросила Блу. – Смотри не убей мое дерево. Гвенллиан выпустила клуб дыма, пахнущий гвоздикой. – Ты говоришь как Артемус. – С чего бы это? Блу старалась не выказывать досады, но тщетно. Она и не надеялась, что Артемус заполнит зияющую дыру в ее сердце, но не ожидала, что он просто запрется в кладовке. Выпустив весьма внушительное кольцо дыма сквозь сухую листву, Гвенллиан оттолкнулась от ствола и соскользнула на нижнюю ветку. – Этого мелкого любителя ползать по кустам, твоего отца, не так легко понять, о, синяя лилия, лилия синяя. Но опять-таки, эту штуковину там, внизу, тоже понять непросто, не так ли? – Какую штуковину? Ноя? Ной не ШТУКОВИНА! – Мы видели птичку в кусте, птичку в кусте, птичку в кусте, – пропела Гвенллиан. Она соскользнула ниже, потом еще ниже, так что ее сапоги заболтались на уровне глаз Блу. – И тридцать ее друзей! С нами ты чувствуешь себя вполне живым, маленький покойничек, правда? Одна лилия с ее зеркальной силой, другая со своей зеркальной силой, а ты посередке вспоминаешь жизнь? Неприятно было сознавать, что Гвенллиан, очевидно, права. Этот веселый, полный жизни Ной с вероятностью мог возникнуть только в присутствии двух волшебных батареек. А еще неприятно было видеть, что Гвенллиан полностью испортила ему настроение. Он опустил голову, так что из виду скрылось всё, кроме вихра на голове. Блу гневно взглянула на Гвенллиан. – Ты ужасна. – Спасибо. – Гвенллиан размашисто спрыгнула наземь и затушила сигарету о ствол бука. На коре осталось черное пятно, которое Блу словно ощутила всей душой. Она хмуро уставилась на Гвенллиан. Блу была низенькой, а Гвенллиан очень высокой, но Блу очень хотелось посверлить Гвенллиан взглядом, а Гвенллиан как будто сама нарывалась, поэтому у них это как-то получилось. – Что ты хочешь от меня услышать? Что он мертвый? Ну? И что дальше? Гвенллиан придвинулась так близко, что их носы соприкоснулись. Ее шепот пах гвоздикой. – Ты когда-нибудь отгадывала загадку, которой тебе не загадывали? Калла думала, что Гвенллиан начала петь и говорить загадками из-за того, что провела шестьсот лет в гробнице. Но, глядя теперь в ее радостные яркие глаза и вспоминая, что Гвенллиан погребли живой после того, как она попыталась заколоть любимого поэта Оуэна Глендауэра, Блу подумала, что, вполне возможно, Гвенллиан была такой всегда. – Разгадать Ноя невозможно, – ответила она, – разве что сделать так… чтобы он ушел. А он не хочет! Гвенллиан хихикнула. – «Хочет» и «нужно» – это разные вещи, деточка. Она постукала сидящего Ноя по затылку мыском сапога. – Покажи ей, что ты скрываешь, покойничек. – Ты вовсе не обязан ее слушаться, Ной, – сказала Блу быстро и сразу поняла, что одновременно верит Гвенллиан и боится правды. Они все знали, что существование Ноя хрупко – оно зависело от причуд силовой линии и местонахождения его физических останков. Блу и Ганси лично видели, что Ною становилось всё труднее и труднее справляться с собственной… мертвизной. То, что Блу уже знала о Ное, пугало ее. Если было что-то похуже… она сомневалась, что хотела это знать. Ной вздохнул. – Я это заслужил. Просто… извини, Блу. В ней зашевелилась тревога. – Тебе не за что извиняться. – Да, – тихо отозвался Ной. – Не… в общем… ладно. Гвенллиан отступила на шаг, позволяя ему встать. Он поднялся – медленно, скованно, спиной к Блу. И расправил обычно сутулые плечи, словно готовясь к бою. Блу почувствовала, что Ной перестал выкачивать из нее энергию. Ощущение было, как будто она сбросила на землю тяжелый рюкзак. А потом он повернулся. Каждое лето в Генриетте проходил карнавал. За торговым центром устраивали огромную ярмарку, и несколько вечеров там мигали огни, лежала примятая трава и продавали пирожное «муравейник». Блу очень старалась полюбить карнавал – она несколько раз ходила туда с одноклассниками (их она тоже старалась полюбить), – но почему-то девушке всегда казалось, что она ждет, когда же произойдет что-нибудь настоящее. Решив, что ей не хватает адреналина, Блу попробовала прокатиться на «свободном падении». Аттракцион поднял их наверх – скрип-скроп, скрип-скроп – и ничего. Он толком не работал, и в результате они не упали, а просто опустились, точно таким же образом, как поднялись. Но, пусть даже они так и не рухнули вниз, на долю секунды у Блу что-то оборвалось в животе, как будто ее действительно отпустили лететь в пустоту. И это ощущение казалось тем более странным оттого, что тело не сдвинулось ни на сантиметр. Именно так она почувствовала себя теперь. – О… – сказала она. Пустые мертвые глаза, оскаленные зубы, душа, виднеющаяся между обнаженными костями. Это существо умерло много лет назад. Невозможно было не замечать, как разложилась душа Ноя, как отдалилась она от человеческого состояния, как истончилась от долгого времени, проведенного без биения сердца. Ной Черни умер. И ничего другого не осталось. Это была правда. Тело Блу судорожно дрожало. Она целовала это. Это тонкое, холодное воспоминание о человеке. Поскольку Ной представлял собой одну лишь энергию, он читал воспоминания Блу так же легко, как слышал слова. Она почувствовала, как он проник в ее мысли и прошел насквозь. Он прошептал: – Я же сказал – прости. Блу сделала глубокий вдох. – А я сказала, что тебе не за что извиняться. И она не покривила душой. Ее не отталкивало, что это… оно… Ной… был странным, разложившимся, пугающим. Она знала, что это… оно… Ной… странный, разложившийся, пугающий – и всё равно его любила. Блу обняла это существо. Ноя. Ее не смущало, что он перестал быть человеком. Она звала бы его – чем бы оно ни было – Ноем до тех пор, пока он сам хотел, чтобы его так звали. И Блу радовалась, что в ту минуту он мог прочесть ее мысли: девушка желала, чтобы он знал, что она абсолютно в этом уверена. Ее тело стало холодным, как лед: обвив Ноя руками за шею, она позволила ему черпать из себя энергию. – Не говори остальным, – попросил он. Когда Блу отступила, поверх мертвенных черт вновь появилось мальчишеское лицо. – Тебе надо уйти? – спросила Блу. Она имела в виду «уйти навсегда», но не смогла произнести это вслух. Он шепотом ответил: – Пока нет. Блу вытерла слезинку тыльной стороной ладони. Еще одну – с другой щеки – стер Ной. На подбородке у него появилась ямочка, как бывает у человека, собирающегося заплакать, но Блу коснулась ее пальцами, и она исчезла. Оба стремительно двигались к какому-то концу, и оба знали это.