– Да, да, я тоже заметила, очаровательные переливы, – радушно произнесла миссис Ганси. Они превосходно умели действовать сообща. Отличный сейв, очко в пользу семейства Ганси, команда Добрых Чувств выигрывает. Хелен сказала: – Я чуть не забыла про брускетту – она сгорит. Дик, поможешь? Команда Добрых Чувств внезапно распалась. Ганси вот-вот должен был понять, почему у него неприятности. – Да, конечно, – ответил он. – Кому-нибудь что-нибудь нужно, раз уж я иду в дом? – Если принесешь мой ежедневник, я буду очень признательна, – сказала мать Ганси. – Мне надо позвонить Мартине и убедиться, что она приедет вовремя. Брат и сестра Ганси направились в дом. Хелен сначала вынула брускетту из духовки, а потом повернулась к Ганси. Она спросила: – Помнишь, я сказала: «Предупреди меня, какого рода компромат существует на твоих дружков-приятелей, чтобы я могла всё уладить, прежде чем приедет мама»? – Кажется, это риторический вопрос, – ответил Ганси. Он принялся приправлять брускетту. Хелен продолжала: – Ты так ничего мне и не сообщил. – Я посылал тебе вырезки о наших приколах из школьного бюллетеня. – Но тем не менее забыл упомянуть, что ты подкупил директора. Ганси перестал возиться с брускеттой. – Ты это и правда сделал, – сказала Хелен, безошибочно читая его. Брат и сестра Ганси существовали на одной частоте. – И ради кого? Ради которого из своих друзей? Ради мальчишки из трейлера. – Не надо его оскорблять, – решительно произнес Ганси. – Кто тебе сказал? – Бумаги. Ты, между прочим, еще несовершеннолетний. Каким чудом ты убедил Брулио написать тебе этот документ? Я думала, что он типа папин поверенный. – Папа тут ни при чем. Его деньги я не тратил. – Тебе семнадцать. Никаких других денег у тебя нет. Ганси посмотрел на сестру. – Видимо, ты прочла только первую страницу документа. – Больше на телефоне не открылось, – сказала Хелен. – Да и какая разница? Что нового я узнала бы на второй странице? Господи. Ты отдал Чайлду этот твой склад? Устами Хелен это прозвучало совершенно отчетливо. Ну да, так оно и было. Один диплом Агленби в обмен на Монмутскую фабрику. «Скорее всего, к тому моменту тебя всё равно не будет рядом», – сказал он себе. – Во-первых, что такого он совершил, чтобы заслужить такую жертву? – поинтересовалась Хелен. – Ты что, спишь с ним? Негодование охладило голос Ганси. – По-твоему, дружба недостаточно ценна? – Дик, я вижу, что ты отчаянно пытаешься говорить с высоты морального превосходства, но поверь, у тебя не получается. Тебе не хватает не только лестницы, чтобы туда вскарабкаться, но и табуреточки, чтобы поставить лестницу. Ты понимаешь, в каком невероятно скверном положении окажется мама, если твоя глупость выйдет на свет? – Мама тут ни при чем. Это я. Хелен склонила голову набок. В норме Ганси не замечал разницу в возрасте между ними, но в ту секунду Хелен недвусмысленно казалась лощеной взрослой женщиной, а он… тем, кем был. – Думаешь, прессе не всё равно? Тебе семнадцать. Господи боже, это был семейный поверенный. Яркий пример семейной коррупции, и так далее, и тому подобное. С ума сойти, ты бы хоть выборов дождался… Но он не знал, сколько ему осталось. Он не знал, будет ли у него время после выборов. В груди у Ганси всё сжалось, стало отчаянно не хватать воздуха, поэтому он как можно быстрее оттолкнул эту мысль от себя. – Я не подумал про последствия для маминой кампании, – признался он. – Именно! Я даже не представляю, о чем ты думал. Я всю дорогу пыталась сложить два и два и не смогла. Ганси гонял по кухонной доске кусочек помидора. Ему по-прежнему казалось, что сердце у него покрыто перьями. Заметно понизив голос, он ответил: – Я не хотел, чтобы после смерти отца он отказался от всего этого. Теперь он ничего не хочет, но я подумал, что оно пригодится ему потом, когда он поймет… Хелен ничего не сказала, и Ганси понял, что сестра изучает его, вновь читает. А он просто продолжал гонять по доске помидор, размышляя… о многом. На самом деле он даже не был уверен, что Ронану, в конце концов, нужен аттестат. И он жалел о сделке с Чайлдом, пусть даже совсем не мог спать, пока не договорился с директором. Он во многом ошибался, а теперь, поскольку время истекало, было поздно что-либо поправить. Он с тоской и стыдом хранил этот секрет. К удивлению Ганси, Хелен обняла его. – Братец, – шепотом сказала она, – что с тобой? Ганси не любили обниматься, и Хелен в норме не рискнула бы помять блузку; ее изящные золотые браслеты вдавились ему в руки, и от всего этого, вместо взятого, Ганси ощутил опасную близость слез. – А что, если я его не найду, – сказал он наконец. – Глендауэра. Хелен вздохнула и выпустила брата. – Ты и твой король. Когда это закончится? – Когда я его найду. – А потом? Когда ты его все-таки найдешь? – Больше ничего не могу сказать. Ответ был не лучший, и Хелен он не понравился, но она просто сузила глаза и разгладила складки на блузке. – Прости, что испортил мамину предвыборную кампанию, – произнес Ганси. – Ничего ты не испортил. Просто мне теперь придется… ну, не знаю. Найти какой-нибудь скелет в шкафу Чайлда, чтобы он точно был посговорчивее. Хелен не то чтобы ввела в уныние эта идея. Ей нравилось упорядочивать факты. – Господи. Я-то морально готовилась разбираться с издевательствами над новичками и курением. А что это за девушка, кстати? Вы уже целовались? – Нет, – искренне ответил Ганси. – Зря. – Она тебе нравится? – Она стремная. Ты тоже. Брат и сестра Ганси улыбнулись друг другу. – Давай отнесем брускетту на стол, – сказала Хелен. – Тогда, возможно, мы переживем эти выходные. 44 Он ошибся. Адам понял это в ту секунду, когда свалился в темную пасть гадальной миски, но ведь он не мог оставить Ронана во сне одного. Его физическое тело сидело, скрестив ноги, в Амбарах, а гадальной миской служила керамическая собачья поилка. Тело Ронана свернулось на кушетке. Девочка-Сирота сидела рядом с Адамом и заглядывала в миску вместе с ним. Это происходило на самом деле. И еще кое-что – тоже. Болезненная симфония, в которую превратился Кабесуотер. Лес вокруг тошнило черным. Деревья расплывались в черную массу, только наоборот – длинные черные нити чего-то липкого тянулись вверх, к небу. Воздух дрожал и метался. Сознание Адама не понимало, как осмыслить то, что видело. Это был ужас истекающего черной кровью дерева, которое они видели раньше, но теперь он распространился на весь Кабесуотер, включая атмосферу. Если бы от настоящего Кабесуотера ничего не осталось, было бы не так ужасно – и проще отмахнуться, как от кошмара, – но Адам по-прежнему видел лес, который познал, и этот лес боролся за жизнь. «Кабесуотер?» Ответа не было.