Что он делал? Ронан – не тот, с кем можно играть. Но Адам и не думал, что он играет. «Ты уедешь из этого штата», – сказал он себе. Но у Адама уже давно не возникало чувства, что земля горит у него под ногами. Больше не было подразумеваемой второй части этого утверждения: «… и никогда не вернешься». Адам пошел вниз, заглядывая во все комнаты по пути. Казалось, в доме больше никого не было. На одно короткое и странное мгновение ему показалось, что он спит и бродит по этому обесцвеченному дому во сне. Потом в животе у Адама заурчало, и он отыскал кухню. Он съел две оставшиеся булочки для гамбургеров – пустые, потому что не сумел найти масло, затем выпил остатки молока прямо из пакета. Он снял с вешалки чью-то куртку и вышел. Поля были покрыты туманом и росой. Осенние листья липли к сапогам, пока он шагал по тропке между пастбищами. Адам прислушивался, нет ли звуков жизни в каком-нибудь сарае, но, по сути, тишина его вполне устраивала. Тишина, абсолютная тишина, ничего, кроме низкого серого неба и мыслей Адама. Его душе было так спокойно. Тишина нарушилась, когда к нему бросилось какое-то существо. На своих копытцах она скакала так быстро и так странно, что, лишь когда ее рука скользнула в его ладонь, Адам понял, что это Девочка-Сирота. Она держала мокрую черную палочку, и, взглянув на нее, Адам заметил на зубах у Девочки-Сироты кусочки коры. – Тебе можно это есть? – спросил он. – Где Ронан? Она нежно потерлась щекой о тыльную сторону его руки. – Savende e’lintes i firen… – Или по-английски, или на латыни, – напомнил Адам. – Сюда! Но, вместо того чтобы повести его в какую-то конкретную сторону, она выпустила руку Адама и заскакала вокруг, хлопая руками, как крыльями. Он продолжал идти, а она продолжала носиться; над головой какая-то птица на мгновение замерла в полете. Бензопила заметила движение Девочки-Сироты; она каркнула, развернулась и полетела обратно, к верхнему пастбищу. Именно там Адам и нашел Ронана – черное пятно в окутанном туманом поле. Он смотрел на что-то другое, но Бензопила встревожила его, и он обернулся. Сунув руки в карманы темной куртки, Ронан наблюдал за приближением Адама. – Пэрриш, – произнес он и внимательно взглянул на него. Он явно ничего не принимал как данность. Адам сказал: – Линч. Девочка-Сирота зарысила к Ронану и потыкала его палочкой. – Ты мелкая зараза, – сказал ей Ронан. – Ей можно это есть? – Не знаю. Я даже не знаю, есть ли у нее внутренние органы. Адам рассмеялся от нелепости всего происходящего. – Ты ел? – спросил Ронан. – Что-нибудь помимо палочки? Да. Я проспал тренировку. – Ужас, ужас. Хочешь поносить тюки с сеном? Полезно для здоровья. Эй, если ты еще раз меня ткнешь… – это относилось к Девочке-Сироте. Пока они возились в траве, Адам закрыл глаза и откинул голову назад. Здесь он буквально мог заглянуть в иные реальности. Тишина и холодный ветерок, обдувавший горло, уносили его прочь, а отсыревшие пальцы и запах живых существ удерживали на месте. Внутри и снаружи. Адам не понимал, позволяет ли он себе обожествлять это место или самого Ронана – и он сомневался, что есть разница. Открыв глаза, он увидел, что Ронан смотрит на него – так, как будто это продолжалось целую вечность. Адам посмотрел на него в ответ – так, как будто это продолжалось целую вечность. – Мне надо поспать, – сказал Ронан. Адам взял Девочку-Сироту за руку. И поправил: – НАМ надо поспать. 43 Вдвадцати пяти минутах езды от Амбаров Ганси не спал – и у него были проблемы. Он еще не знал, какого рода проблемы, и, учитывая обычаи семьи Ганси, мог никогда и не узнать. Впрочем, он их чувствовал, точно так же, как чувствовал нависшую над собой сеть истории Глендауэра. Раздражение в семействе Ганси напоминало экстракт ванили. Он использовался умеренно, редко без дополнительных добавок, и его присутствие зачастую можно было заметить лишь по прошествии времени. При достаточной практике человек мог научиться различать этот вкус, но зачем? «В этой булочке есть немного гнева, не так ли? Да, кажется, самую малость…» Хелен злилась на Ганси. Таков был итог. Семья Ганси собралась в школьном здании, одном из объектов своей инвестиционной недвижимости. Это был уютный, хотя и потрепанный старый каменный корпус, находившийся в безлюдных зеленых холмах между Вашингтоном и Генриеттой, где он отрабатывал издержки, выступая в качестве съемного жилья. Остальные члены семейства провели там ночь – они пытались убедить Ганси приехать и переночевать с ними, и эту просьбу он мог бы выполнить, если бы не Ронан, если бы не Генри. Возможно, именно поэтому Хелен злилась. Во всяком случае, он уж точно искупил свою вину, привезя интересных друзей, с которыми можно было поиграть. Ганси обожали радовать других. Гости – это дополнительная возможность щегольнуть изысканными кулинарными навыками. Но тем не менее у Ганси были проблемы. Не с родителями. Они обрадовались, увидев его – «Как ты загорел, Дик!» – и, что предсказуемо, обрадовались еще сильнее, увидев Генри и Блу. Генри немедленно прошел нечто вроде теста на «друга и равного», с которым насилу справлялись Адам и Ронан, ну а Блу… что ж, что бы ни значило это ее обостренно любопытное выражение, которое когда-то привлекло младшего Ганси, оно столь же явственно покорило и старших. Нарезая баклажаны, они немедленно принялись расспрашивать Блу, чем занимается ее семья. Блу описала типичный день в доме номер 300 на Фокс-Вэй с гораздо меньшим удивлением и замешательством, чем недавно в машине, когда она рассказывала Ганси о своем нетипичном опыте – зрелище Артемуса, спрятавшегося в дерево. Блу описала горячую линию, очищение ауры в домах, круги медитации, раскладывание карт. Ее небрежное повествование очаровало родителей Ганси; если бы она попыталась нарочно им понравиться, это ни за что не удалось бы. Но Блу просто рассказывала, как они живут, и ни о чем не просила – и старшие Ганси пришли от нее в восторг. В присутствии Блу младший Ганси с особой болью сознавал, как всё это выглядит ее глазами: старинные «Мерседесы» на подъездной дорожке, аккуратно подшитые брюки, гладкая кожа, ровные зубы, дорогие солнечные очки, шарфики от «Эрмес». Теперь он даже старую школу видел с точки зрения Блу. В прошлом он не счел бы ее особенно роскошной – здание не щеголяло отделкой, и Ганси назвал бы его аскетичным. Но, проведя некоторое время с Блу, он понял, что именно скудость украшений и заставляет старую школу выглядеть богато. Ганси не нуждались в том, чтобы держать в доме множество вещей, поскольку все предметы, которыми они владели, в точности соответствовали своему назначению. У них не было дешевой книжной полки, которую повесили на кухне, чтобы ставить на нее лишние тарелки. Не было стола, на который сваливали счета, швейные принадлежности и игрушки. Не было кастрюль и сковородок, которые громоздились на шкафах, не было крышек для туалетных бачков, приделанных к дешевым пластмассовым ведрам. Даже в этом обшарпанном школьном здании всё выглядело эстетично. Вот что делают деньги. Они помещают крышки на латунные бачки, лишние тарелки – за стеклянные дверцы, игрушки – в резные сундуки, кастрюли – на специальные железные стойки. И Ганси от этого буквально корчило. Он пытался перехватить взгляд Блу и Генри, чтобы понять, всё ли у них в порядке, но проблема с деликатностью в комнате, полной членов семьи Ганси, заключалась в том, что деликатность была их общим языком. Ганси не мог украдкой спросить, не нуждается ли кто-то из его друзей в спасении; кто-нибудь из родственников немедленно перехватил бы сообщение. Поэтому легкий разговор продолжался, пока обедающие не перешли на заднюю веранду. Генри и Блу сидели слишком далеко, чтобы сбросить им гуманитарную помощь. Хелен специально села рядом с братом. Он буквально ел экстракт ванили ведерком. – Директор Чайлд сказал, что ты немного запаздываешь с заявлением в колледж, – сказал мистер Ганси, подавшись вперед, чтобы разложить киноа по тарелкам. Ганси принялся деловито извлекать мошку из своего стакана с холодным чаем. Миссис Ганси отмахнулась от невидимой мошки – чисто из солидарности. – А я думала, для насекомых уже слишком холодно. Видимо, где-то поблизости болото. Ганси осторожно стер мертвую мушку о край стола. – Я всё еще общаюсь с Дромандом, – продолжал мистер Ганси. – У него уйма связей на историческом факультете Гарварда, если ты продолжаешь об этом думать. – О боже, нет, – вмешалась миссис Ганси. – Только Йель, разумеется. – Что, как Эрлих? – Мистер Ганси негромко рассмеялся какой-то личной шутке. – Пусть это будет уроком всем нам. – Эрлих – исключение из правил, – ответила миссис Ганси. Они чокнулись бокалами в загадочном единении. – Какие варианты у тебя уже есть? – спросила Хелен. В голосе сестры слышалась опасность. Неуловимая для посторонних – но отец тут же расслышал ее и нахмурился. Ганси моргнул. – Пока никаких. – Не помню, к какому моменту надо решить, – сказал мистер Ганси. – Но, кажется, довольно скоро? – Время убежало от меня. Он не мог напрямую сказать «теоретически я умру до того, как это всё будет иметь значение, поэтому я использую свободное время с другой целью». – Я читал исследование, посвященное людям, которые после школы делают перерыв на год, – заявил Генри. Он улыбнулся, глядя на тарелку, которую поставила перед ним миссис Ганси, и эта улыбка давала понять, что он бегло говорит на языке тонкостей. – Якобы для таких, как мы, это полезно. – А такие, как мы – это какие? – спросила миссис Ганси тоном, который намекал, что она наслаждается идеей сходства. – Ну, чрезмерно образованные молодые люди, которые доводят себя до нервного срыва в погоне за совершенством, – ответил Генри. Родители Ганси рассмеялись. Блу затеребила салфетку. Ганси был спасен, Блу оказалась в бедственном положении. Впрочем, мистер Ганси заметил это и перехватил мяч, прежде чем тот коснулся земли. – Я бы очень хотел, чтобы однажды ты, Блу, рассказала всем, что значит вырасти в семье ясновидящих. Ты можешь стать ученым, а можешь написать мемуары, и в любом случае это будет очень интересно. У тебя такой отчетливый голос, даже в устной форме.