Это была историческая штуковина. Очевидно, в духе Ганси. Он был слегка разочарован, возможно, потому, что надеялся на нечто большее, хотя и не знал, чем могло быть это нечто большее. – Нет, штука в духе Ганси – там, внутри, – сказал Генри. К удивлению Ганси, он скользнул в дыру и с глухим стуком приземлился. – Лезь сюда. – Надеюсь, ты продумал, как выбраться обратно. – Здесь есть за что ухватиться. Ганси не двигался с места, и Генри пояснил: – Это испытание. – На что? – На дерзость. Нет. Как его… слово на «д», которое обозначает смелость, только я его не помню. Лобные доли у меня еще не протрезвели со вчера. – Доблесть. – Да, да, точно. Испытание на доблесть. Вот это в духе Ганси. Ганси понял, что Генри прав, потому что в нем сразу вспыхнула энергия. Примерно так же он чувствовал себя на вечеринке. Ощущение, что тебя знают. Не в сверхъестественном смысле, а в другом, более глубоком и правдивом. Он спросил: – Какую награду я получу, если пройду испытание? – А какая бывает награда в испытаниях на доблесть? Награда – ваша честь, мистер Ганси. Его знали вдвойне. Втройне. Ганси еще не понял, как быть с тем фактом, что его столь верно постиг человек, с которым они, в конце концов, недавно познакомились. Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как спуститься в дыру. Там было почти совсем темно. Стены наступали. Ганси стоял достаточно близко к Генри, чтобы одновременно почуять запах его геля для волос и услышать слегка учащенное дыхание. – История – сложная сволочь, – сказал Генри. – У тебя нет клаустрофобии? – Нет. У меня другие пороки. Будь это Кабесуотер, он бы живо поработал со страхами Ганси и породил ядовитых насекомых. Ганси благодарил судьбу за то, что за пределами Кабесуотера воображение было не столь мощной силой. Эта дыра в земле могла оставаться просто дырой в земле. Здесь Ганси приходилось беспокоиться только о том, чтобы держать под контролем внешнее, но не внутреннее. – Представляешь, если бы пришлось здесь прятаться. Ну, я выдержал испытание? Генри поскреб стену, судя по всему. Послышался мертвый, шипящий звук, когда земля осыпалась к его ногам. – Тебя когда-нибудь похищали, Ричард Ганси? – Нет. А что, сейчас я похищен? – Только не в учебный день. А меня один раз похитили, – сказал Генри, таким беспечным, самым обычным тоном, что Ганси не понял, шутит он или нет. – Ради выкупа. Мои родители были за границей, поэтому переговоры шли с трудом. Меня посадили в яму вроде этой. Даже немного меньше. Он не шутил. – Господи, – сказал Ганси. Он не видел в темноте лица Генри и не мог понять, как тот относится к истории, которую рассказывает. Голос Генри оставался беззаботным. – Господа там, к сожалению, не было, – сказал он. – Или к счастью. В яме едва хватало места для меня. Ганси услышал, как Генри трет пальцы друг о друга, а может быть, сжимает и разжимает кулаки. В этом пыльном помещении все звуки усиливались. Теперь он почуял тот особый запах, которым сопровождался страх – запах гормонов, которые вопили о тревоге. Впрочем, Ганси не мог понять, чей это был запах, его или Генри. Разум знал, что в этой дыре не появится внезапно рой насекомых-убийц. Но сердце Ганси помнило, как он висел в пещере в Кабесуотере и слышал внизу гудение пчел. – Это тоже в духе Ганси? – спросил Генри. – Которая часть? – Секреты. – В общем, да, – признал Ганси, поскольку признать, что у тебя есть секреты – это еще не значит поделиться ими. – И что случилось? – Что случилось, он спрашивает. Моя мать знала, что немедленно заплатить выкуп – значит поощрить других похитителей. Поэтому она торговалась с ними. Им, как можно догадаться, это не нравилось. Они заставили меня объяснять маме по телефону, что они будут делать со мной каждый день, пока она не пришлет деньги. – Они заставили тебя об этом рассказать? – Да, да. Таковы правила. Если родители знают, что ребенку страшно, то заплатят побыстрее и побольше, вот в чем фишка. – Я не знал. – Теперь знаешь. Казалось, стены подступили ближе. Генри, негромко рассмеявшись – рассмеявшись! – продолжал: – Она сказала: «Я не плачу за бракованный товар». А они сказали, что других условий не будет, и так далее, и тому подобное. Но моя мать хорошо умеет торговаться. Поэтому через пять дней я вернулся к ней, сохранив все пальцы и оба глаза. Говорят, за немалую сумму. Я слегка охрип, но исключительно по своей вине. Ганси не знал, как к этому относиться. Ему открыли секрет, а он понятия не имел, почему. Он не знал, чего Генри хотел от него. У Ганси было наготове столько реакций, которые он мог выдать, – сочувствие, совет, тревога, поддержка, негодование, сожаление, – но он не знал, какая комбинация требуется. Ганси привык знать. Он не думал, впрочем, что Генри в чем-то нуждался… Это была неведомая земля без карты. Наконец Ганси сказал: – А теперь мы стоим в точно такой же яме, и ты совершенно спокоен. – Да. В том-то и штука. Я потратил… потратил много лет, чтобы этого достичь, – сказал Генри. Он коротко вздохнул; Ганси не сомневался, что лицо Генри рассказывает совсем иную повесть, нежели бодрый голос. – Вместо того чтобы прятаться, повернись лицом к тому, чего ты боишься. – Сколько лет? Сколько тебе тогда было? – Десять. Свитер Генри зашуршал; Ганси догадался, что он перешел на другое место. Его голос зазвучал чуть-чуть иначе. – А сколько лет было тебе, Ух Ты Ганси, когда тебя зажалили пчелы? Ганси знал фактический ответ, но сомневался, что Генри был нужен именно он. Он по-прежнему не знал, почему они вообще вели этот разговор. – Мне тоже было десять. – И как ты прожил все эти годы? Ганси помедлил. – Иногда лучше, иногда хуже. Ты сам видел. – Ты доверяешь мне? – спросил Генри. Здесь, в темноте и еще раз в темноте, это был непростой вопрос. Здесь, во время испытания на доблесть. Доверял ли он Генри? Доверие Ганси всегда основывалось на инстинкте. Его подсознание быстро собирало все знаки в картину, которую он понимал, сам не зная почему. Почему он находился в этой яме? Ганси уже знал ответ. – Да. – Дай руку, – сказал Генри. Одной рукой он нащупал в темноте ладонь Ганси. А другой посадил на нее насекомое. 30 Ганси не дышал.