– Сколько волков? Музыка запнулась и заиграла вновь. – Возможно, целые стаи. Не исключено, что они узнали про Ронана. Пальцы Диклана крепче сжали телефон. – А вы знаете, отчего они воют, сонсэним?[2] – М-м, – отозвалась Сондок. Этот выразительный звук означал следующее: она поняла, что Диклан подлизывается, но не собиралась возражать. – Секрет совсем недавний. Я позвонила в надежде на то, что позволю вам выиграть немного времени и что-то предпринять. – А что, по-вашему, мне следует предпринять? – Вряд ли я вправе давать советы. Я вам не мать. Диклан сказал: – Вы знаете, что у меня нет родителей. Музыка шептала и вздыхала. Наконец Сондок повторила: – Я вам не мать. Я просто еще один волк. Не забывайте этого. Диклан оттолкнулся от окна. – Простите. Это невежливо с моей стороны. Я благодарен вам за звонок. Мысленно он перебирал худшие сценарии. Увезти из Генриетты Ронана и Мэтью – вот что самое главное. Сондок сказала: – Артефакты вашего отца – самые красивые. Я по ним скучаю. Он был непростым человеком, но душа у него, мне кажется, была прекрасная. Она представляла, как Ниалл Линч роется в кладовках, подвалах, чужих коллекциях, осторожно отбирая предметы. Диклан представлял себе нечто более близкое к истине: отца, спавшего в Амбарах, в номерах гостиниц, на кушетке, на заднем сиденье «БМВ», который сейчас принадлежал Ронану. – Да, – сказал Диклан. – Да, я тоже так думаю. 29 Сон – урывками. Завтрак – мимо. Уроки – есть. Ганси не знал, насколько близко должен подступить конец света – его света, – чтобы он позволил себе прогулять школу и отправиться вместо этого на поиски Глендауэра. Поэтому он продолжал заниматься. Адам тоже – он не отказался бы от мечты о Лиге плюща, даже если бы их тащила в зубах Годзилла. К удивлению обоих, Ронан тоже пошел в школу, и они чуть не опоздали, потому что он искал форму в бардаке, который царил у него в комнате. Ганси подозревал, что Ронан поехал в Агленби только для того, чтобы искупить вчерашнюю ссору в больнице, но, в конце концов, какая разница? Он просто хотел, чтобы Ронан некоторое время провел в классе. Генри догнал Ганси в коридоре Борден-Хауса, когда у того закончился урок (Ганси занимался французским взамен прекратившей свое существование латыни – он предпочитал латынь, но французский ему давался неплохо, так что n’y pas de quoi fouetter un chat[3]). Генри подскакивал рядом, пока не пошел в ногу с Ганси. – Привет, Младший. Прекрасен ли твой мир после вчерашнего? – Два шага до счастья. Мы прекрасно провели вчера время. С нашей стороны было невежливо сорваться так внезапно. – Ну, после того как вы уехали, мы только смотрели музыкальные клипы на мобильниках. Настроение как-то упало. Я уложил детишек и почитал им сказки на ночь, но они упорно спрашивали, где ты. Ганси рассмеялся. – У нас были приключения. – Я так и подумал. Так и сказал остальным. Ганси осторожно добавил: – Одному моему давнему другу нездоровилось. Он не лгал. Просто не говорил всю правду. Это был краешек правды. Генри приподнял бровь, давая понять, что заметил этот краешек, но не стал за него тянуть. – С ним всё будет хорошо? Лицо Ноя стало цвета чернил. Сестра Ноя стояла на сцене. Кости желтели под школьным свитером. Ганси ответил: – Мы сохраняем оптимизм. Он сомневался, что в его голосе было что-то не так, когда он это сказал, но Генри быстро окинул Ганси взглядом. И снова дернул бровью. – Оптимизм. Да, Ганси, ты оптимистичный человек. Хочешь посмотреть кое-что интересное? Ганси глянул на часы и понял, что как минимум Адам скоро будет искать его в столовой. Генри быстро истолковал этот взгляд. – Это прямо здесь. В Борден-Хаус. Будет клево. В духе Ганси. Ганси подумал, что это полная ерунда. Никто не знал, каков «дух Ганси» и каков вообще Ганси. Учителя и друзья семьи вечно собирали статьи и истории, которые, по их мнению, могли привлечь его внимание; они приносили ему вещи, которые казались им «в духе Ганси». Полные благих намерений, они неизменно обращались к самым очевидным частям его натуры. Валлийские короли, старые «Камаро», другие молодые люди, которые путешествовали по миру, влекомые странными причинами, которых никто не понимал… Никто не закапывался глубже, и Ганси полагал, что не стоит поощрять раскопки. В те дни было много тьмы, а он предпочитал поворачивать лицо к солнцу. В духе Ганси. А что было в духе Ганси? – Эта улыбка означает «да»? Отлично, пошли, – сказал Генри. Он немедленно свернул налево и вошел в узкую дверь с надписью «Только для персонала». Борден-Хаус изначально был жилым домом, а не учебным корпусом, и за дверью начиналась узкая лестница. Дорогу освещала одна слабая лампа, свет поглощали ужасные пестрые обои. Юноши зашагали вниз по лестнице. – Это очень старое здание, Дик Третий. Тысяча семьсот пятьдесят первый год. Представь, сколько всего оно видело. Ну, или слышало, поскольку у домов нет глаз. – Закон о золотом стандарте, – сказал Ганси. – Что? – Его издали в 1751 году, – объяснил Ганси. – Он запрещал выпуск бумажных денег в Новой Англии. А Георг Третий стал в 1751 году принцем Уэльским, если не ошибаюсь. – А еще… Генри потянулся к выключателю. Свет едва озарил подвал с низким потолком и грязным полом. Знаменитый подпол, где не было ничего, кроме нескольких картонных коробок, лежавших у стены. – А еще в Соединенных Штатах выступила первая дрессированная обезьяна. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не зацепиться волосами за деревянные балки, поддерживавшие потолок. Пахло концентрированным запахом полов Борден-Хауса – то есть плесенью и синими коврами, – но с дополнительным оттенком сырости, живым, присущим пещерам и очень старым подвалам. – Правда? – спросил Ганси. – Возможно, – ответил Генри. – Я пытался найти исходный источник, но ты же знаешь, что такое интернет. Мы пришли. Они добрались до дальнего конца подвала. Единственная лампочка у подножия лестницы не освещала то, на что показывал Генри. Ганси не сразу понял, что такое этот черный квадрат на темном земляном полу. – Это туннель? – спросил он. – Не-а. – Убежище? Ганси присел. Да, походило на то. Дыра была площадью не больше метра, с истертыми от времени краями. Ганси коснулся желобка сбоку. – Когда-то здесь, видимо, был люк. В Англии такие штуки называли «убежище священника». Возможно, здесь прятали рабов… или алкоголь во времена сухого закона. – Ага, типа того. Интересно, да? – Хм, – произнес Ганси.