К счастью, недостатка в работе у него не было. Список пассажиров «Авангарда» вырос. С точки зрения Байрона, это было прекрасно. Он предпочел бы жаловаться на шум на борту, чем мариноваться в одинокой тишине. Последней он уже наелся на всю жизнь. Первые дни после никем не отпразднованного отплытия из порта Пелфии они провели, выбирая каюты, осматривая удобства корабля, распаковывая то, что удалось взять на борт, и находя замену тому, чего не хватало. Байрон показал новоприбывшим, как управляться с плитой и духовкой, как разговаривать между палубами через рупоры связи и как пользоваться электрическими лампами – поразительной и непривычной для дам особенностью воздушного корабля. Байрон научился уклоняться от некоторых вопросов о судне и Сфинксе, на которые он либо не мог, либо не должен был отвечать, по крайней мере пока. И хотя каждое упоминание Сфинкса усиливало его беспокойство, он был слишком занят, чтобы долго волноваться. Нужно было приготовить еду, вымыть посуду и перестирать бесконечную вереницу подгузников. Байрону сразу же понравилась Энн Гоше. Она была разговорчива, умна и стремилась внести свой вклад в работу по хозяйству. Гувернантка примирилась с необычной оленьей внешностью после недолгой паузы, объявив его слишком очаровательным и хорошо одетым, чтобы пугать. Она спокойно отнеслась к личности Охряника и его необычным слабостям и похвалила капитана Уинтерс как очевидного лидера и радушную хозяйку. Возможно, самым невероятным было то, что она подняла настроение Ирен, когда ничто и никто другой не могли этого сделать. Если бы не Энн, Ирен умерла бы от изнеможения или недоедания. Именно Энн приносила ей еду и следила за тем, чтобы амазонка ее съела. Именно Энн перевязала разбитые костяшки пальцев Ирен и убедила ее принять ванну. Именно Энн отправила ее спать на несколько часов, а сама осталась у постели Волеты. Байрон увидел в маленькой гувернантке родственную душу. Она была человеком, который, казалось, довольствовался тем, что сублимировал собственные потребности в служении другим. Подобный выбор он вполне мог понять. Мария была более осторожна в своих действиях и более хрупка в настроении. Хотя, принимая во внимание ее недавний брак, нежеланный и полный жестокости, внезапный развод с прежней жизнью и знакомство со странным миром Сфинкса, Байрон вряд ли мог винить женщину за это. К ее чести, она всегда была благодарна оленю за помощь в уходе за ребенком и честно старалась не таращиться на него, хотя Байрон чувствовал ее затянувшееся беспокойство. Заметив, что она смотрит на него за обеденным столом, Байрон предположил, что, возможно, все дело в сломанном роге. Пока Мария краснела и извинялась, Энн поспешила заметить, что выглядит олень сейчас достаточно впечатляюще. По ее словам, единственный рог Байрона напоминал ей о мужчинах, которые носят шляпы, заломив на одно ухо, и оленю сравнение очень понравилось. И все же под следами свежих ран, полученных во время испытаний, Байрон обнаруживал все признаки того, что Мария была хорошим человеком. Когда он сообщил, что на корабле есть маленький клавесин, она так обрадовалась, что отбросила все свои предостережения и обняла его. Этот момент показался ему неловким, но вполне приятным. Жизнь со Сфинксом давала ему не так уж много возможностей общаться с младенцами – если не считать пиратских капитанов. Байрон находил этот опыт попеременно захватывающим и приводящим в бешенство. В некоторых случаях ребенка можно было развлечь только чайной ложкой, которую Оливет сжимала и трясла со всем жаром дирижера во время финала симфонии. Но в другое время ее нельзя было утешить всеми развлечениями на свете. И все же, когда Мария наконец узнала его достаточно хорошо, чтобы позволить подержать малышку, Байрон нашел благоговейное личико и испытующий взгляд крошечной девочки весьма очаровательными. Поначалу Мария была в полном недоумении, когда вскоре после поднятия на борт «Авангард» отчалил от Пелфии. Неужели они так быстро бросили Тома? Разве капитан Уинтерс не обещала его найти? Разве они не друзья? Но Эдит привела свои доводы: Старая жила пронизывала стены Башни от основания до шпиля и охватывала сотни, а может быть, и тысячи миль; она была домом для неопределенного числа фанатиков-убийц, которых трудно отличить от орд невинных ходов. И если она надеялась найти хоть одного конкретного человека в этом лабиринте туннелей, то ей понадобится гораздо больше, чем просто желание сделать это. В Башне воссоединение требовало тщательного планирования, бо́льшего количества ресурсов, чем они сейчас имели в своем распоряжении, немного удачи и безграничного терпения. Но Эдит заверила Марию и всех остальных, что поиски Томаса Сенлина начнутся достаточно скоро. Если его возможно отыскать, она его найдет. Вдобавок к заботе об Ирен Энн, казалось, восприняла выздоровление Волеты как нечто вроде личного вызова. Она готовила суп, который Волета не могла есть, травяной чай, который она не могла пить, прикладывала горячие компрессы, которые она, казалось, не чувствовала, и ни в малейшей степени не была обескуражена происходящим. Она настаивала, чтобы девушке читали или разговаривали с ней как можно чаще, и проводила много часов у постели молодой леди с книгой в руках. – Надо, чтобы Волета никогда не чувствовала себя одинокой, – объяснила Энн. – Даже если она и не слушает нас, все равно может услышать. Вдохновленный этой идеей, Байрон принес из оранжереи корабельную музыкальную шкатулку и сыграл несколько песен, под которые он пытался научить Волету танцевать. В каюте девушки Байрон в одиночку продемонстрировал те шаги, которые Волета не смогла усвоить. Он очень обрадовался, когда Энн предложила свою помощь. Она оказалась усердным и способным партнером. Ирен наблюдала за их весельем – поначалу Байрону показалось, что – с отвращением, хотя это была амазонская версия зависти. Через некоторое время Ирен попросила Энн показать ей танцевальные па, и та с радостью согласилась. Ирен с трудом повторяла движения, а Энн подбадривала ее указаниями и комплиментами. Волета никак не демонстрировала, что замечает их, музыку или оживленный шум, но Энн настаивала, что все это к лучшему: они танцевали по той же причине, по которой Пискля носилась вокруг головы Волеты, – чтобы раздуть свет, который выведет ее из темноты. Охряник продолжал делать Волете инъекции светящейся среды Сфинкса дважды в день под усиленным наблюдением. Он также измерял ее жизненные показатели и каждый раз заявлял, что, хотя она и не поправляется, но, по крайней мере, ей не становится хуже. На четвертый вечер после отплытия из Пелфии «Авангард» пришвартовался в порту Кресталь в кольцевом уделе Альгез. Капитана и пилота встретила на берегу альгезская наместница, королева Вильгельмина Кассира. Внешне она казалась полной противоположностью Леониду во всех отношениях. Он вел себя демонстративно, она излучала спокойствие. Его мода была экстремальной, ее – сдержанной. Он был стар, а она молода. И все же Эдит довольно быстро поняла, что у этих двух правителей есть и более тонкие общие черты. Оба были осторожны, проницательны, и оба с радостью позволили своим советникам говорить те трудные вещи, которые гости хотели бы услышать, не обременяя себя их озвучиванием. Королева Кассира приняла их за длинным пепельным столом из костяного дерева, стоящим под цветущей беседкой, и угостила охлажденной медовухой, приготовленной из меда королевских ульев. Она похвалила и корабль Сфинкса, и отметину, которую он оставил на Доме Пеллов. Но в дополнение к просьбе вернуть картину Сфинкса капитан Уинтерс ясно дала понять, что, несмотря на ослабленное состояние Пелфии, сейчас не время возобновлять старые распри. Как и в случае с королем Леонидом, Эдит намекнула на желание Сфинкса распространить новую технологию среди кольцевых уделов, которые отличались миролюбием и стремлением к сотрудничеству. Погубленный пелфийский военный корабль и левитирующий флагман Сфинкса делали перспективу новых подарков неотразимой для королевы Кассиры. Уже во время их трапезы в лучах полуденного солнца она послала гонца забрать картину Сфинкса из своего личного хранилища. Пока капитан и пилот вели переговоры с членами королевской семьи Альгеза, а Байрон наблюдал за происходящим с мостика, Энн сидела в ногах кровати Волеты и читала книгу монотонных стихов, обращаясь к невосприимчивой аудитории. – А ты когда-нибудь хотела детей? – перебила ее Ирен в середине строфы. – Я-то? – Энн заложила страницу пальцем. – У меня были дети. У меня их было много. Ксения оказалась последней и, думаю, отбила мне охоту продолжать. – Ее щеки надулись от раздраженного вздоха. – Хотя Оливет – самый милый ребенок, которого я когда-либо видела! Должна признаться, этот возраст навсегда останется моим любимым. – Но ведь это всего лишь дети, о которых ты заботилась. Они ведь на самом деле не были твоими собственными, не так ли? – Но почему же? Только из-за того, что я их не родила? Только потому, что они не похожи на меня внешне и не носили моей фамилии? На самом деле я никогда не придавала этому большого значения. Эти дети в той же степени принадлежали мне, как и своим матерям, которые редко разговаривали с ними, редко кормили их и никогда не ухаживали за ними во время болезни. Я знала их мечты и страхи. Я могла различить перемену их настроения, сидя в другом конце комнаты. Я могла сказать, о чем они думали, только по ухмылке. – Энн сидела и болтала ногами, подбадриваемая воспоминаниями. – Конечно, это была работа, но в то же время – выбор, привилегия и страсть. Я приняла их всех в свое сердце. Даже Ксению. – Энн уже собиралась снова открыть книгу, но вдруг остановилась и спросила: – А как же ты, дорогая? Ты когда-нибудь хотела детей? – Хотела. Мне потребовалось много времени, чтобы это понять… И я опоздала. – Она посмотрела вниз на свои мозолистые ладони, видя там полную историю, которая всегда будет непостижима для любого другого человека. – Иногда не осознаешь, чего желаешь, пока для желаний не становится поздно. – О, не будь такой мрачной! Ну же! Еще осталось время для любви, моя дорогая, еще осталось время для заботы. Есть еще время для того, чтобы любить и обниматься – до самого конца. – Я действительно сказала ей, что люблю ее, – проговорила Ирен, глядя на Волету сверху вниз. – Я очень рада, что сделала это. – И у тебя будет возможность рассказать ей все еще раз. Не теряй веры. А теперь, я уверена, миледи хотела бы услышать, чем закончится сия эпическая поэма. – Энн пролистала страницы, чтобы выяснить, сколько их еще осталось в книге. Она закатила глаза, увидев ответ. – Видит бог, мне бы самой хотелось наконец-то добраться до конца. Волета ахнула. Глаза девушки резко открылись, и она села прямо в постели, как подброшенная пружиной. На ее лице застыла тревога, словно у человека, очнувшегося от кошмара. Прежде чем Ирен или Энн успели пошевелиться или сказать хоть слово, она закричала: – Адам! А потом наклонилась вперед и выплюнула на одеяло пулю. Черная тропа Старый Отец Ходдер сказал: «Сыновья и дочери, У меня кончился раствор. Дайте-ка побольше костей». «Ход в вышине», народное творчество, автор неизвестен В какой-то момент жалкого карабканья вверх по темным артериям Башни Сенлин лелеял надежду, что они смогут подкрасться к лагерю фанатиков и оценить, какое безумие ждет впереди. Но к тому времени, когда они приблизились к Мола-Амбиту – месту на карте, которое якобы обозначало нынешний адрес Люка Марата, – Финн Голл почти убедил спутников, что они сбились с курса много часов назад и теперь действительно заблудились. И страх Голла был не беспричинным. Они прошли через вроде бы простую, но на деле весьма загадочную развилку воздуховодов. Судя по карте, между склонами этих двух проходов была разница всего в один градус, и самодельный уклономер Сенлина не мог измерить ее достаточно точно. Они только-только начали в третий раз оценивать склоны, когда Тарру понюхал воздух и с вполне разумной уверенностью объявил, что поблизости бродит кот-трубочист. Вместо того чтобы умереть в раздумьях, Сенлин выбрал желоб с самым свежим ветерком. Никто не возражал. По крайней мере, не сразу. Скрытая мрачность Финна Голла была той гранью его личности, которую Сенлин не замечал в Новом Вавилоне. Теперь Голл напоминал Сенлину рыбаков из Исо, ни разу в жизни не поймавших нужного количества рыбы. Их улов был то слишком мал, то слишком велик; и то и другое предвещало катастрофу. Небольшой улов означал нехватку средств к существованию рыбака и голод его домашних. И наоборот, сберечь обильный улов от порчи было трудным, если не невозможным делом. Эти мрачные люди моря, казалось, предпочитали стабильную неудачу обманутым надеждам. Голл был уверен, что источник, в котором они наполнили оставшийся бурдюк, был отравлен, просто последствия еще не проявились. Каждый раз, когда они останавливались, чтобы попить, он называл воду «чаем из болиголова» или «мышьяковым вином». Позже, когда Джон предложил ему перестать глотать яд, если он так сильно его ненавидит, Голл заговорил о скудности их запасов. Они все погибнут от жажды задолго до того, как яд сделает свое дело. Всякий раз, когда донышко их последней сумериновой лампы задевало камень, Голл выпаливал какую-нибудь драматическую фразу вроде: «Это конец, господа!», или «Сейчас наступит ночь!», или «Я люблю тебя, Эбби» – так звали его жену Эбигейл. Затем, когда светильник не лопался, спасая их от вечной тьмы, Голл настаивал, что это лишь временная передышка. Катастрофа ждала за углом. К несчастью для нервов Тома и Джона, вентиляционная система Башни была полна углов. Как бы Тарру ни проклинал Голла всякий раз, когда тот пускался в мрачные рассуждения, ругательства не могли защитить его от отчаяния. Пессимизм карлика оказался заразителен. Даже Сенлин, который изо всех сил старался придать какой-то обнадеживающий оттенок жалким наблюдениям Голла, обнаружил, что его уверенность в своей навигации пошатнулась. Начали закрадываться сомнения. Позже, во время привала, когда три путника жались друг к другу под последним одеялом, пытаясь хоть немного поспать, Сенлину приснилась Мария. Во сне она шла от него вверх по заросшему травой холму. Из-за ее плеча выглядывало круглое личико младенца. Он следовал за ними так быстро, как только мог, хотя с каждым шагом немного скатывался назад по росистому склону. Он спотыкался снова и снова, пока его штаны на коленях не промокли насквозь, а суставы не заболели. Но каждый раз, когда он падал, он быстро поднимался снова, ободренный тихим пением Марии и ярким взглядом Оливет. Затем порыв холодного воздуха вернул Сенлина к тусклому сумериновому свету, подушке из песчаника и локтю Тарру под ребрами. Он снова закрыл глаза и несколько часов пытался найти дорогу назад к мучительному сну. Но он словно выпрыгнул из мчащегося поезда. Он не мог опять войти в это видение, оно унеслось прочь без него. После трех дней неуверенного продвижения без пищи и почти без воды все они были в таком изнуренном состоянии, что, когда наткнулись на отряд из шести вооруженных ходов на перекрестке уровней, едва поверили в это. Джон обнял ближайшего охранника, в то время как остальные грозили ему пистолетами и лаяли на ходском. Это была разношерстная группа: мужчины и женщины, одна – старше шестидесяти. У самого молодого, по-видимому, совсем недавно начала расти борода. Цвет их кожи оказался столь же разнообразен, хотя у всех было одно и то же настороженное, мрачное выражение лица. Как бы сильно Сенлин ни ненавидел Марата и его методы, он все же ценил очевидную веру вождя фанатиков в равенство. В те первые мгновения Сенлину было неясно, действительно ли это Мола-Амбит или его преддверие. Пост охраны был достаточно велик, чтобы вместить ряд коек, шесть табуретов, низкий стол и большой медный колокол, в который стражники позвонили через секунду после появления Сенлина и его друзей. Хотя они и подняли тревогу, стражники, похоже, не верили, что ошалевшая, изголодавшаяся группа путников представляет большую угрозу для лагеря. Хотя, возможно, их уверенность в себе была связана с наличием у них мечей и огнестрельного оружия. Ходы говорили в основном на ходском, и поэтому с охранниками пришлось беседовать Тарру. Во время бессвязного обмена фразами Джон несколько раз жестикулировал в сторону Сенлина и наконец произнес фразу: «Капитан Томас Мадд Сенлин». Реакция вооруженных ходов была мгновенной и неблагоприятной. Они смотрели на Сенлина с плохо завуалированной ненавистью. – Хорошие новости, директор, – сказал Джон после еще одной минутной дискуссии. – Мола-Амбит лежит прямо перед нами. Они согласились отвести нас к Марату. Хотя тебя придется связать. – Великолепно, – сказал Сенлин, протягивая запястья молодому стражнику, который подошел к нему с веревкой и хмурым взглядом. – Я боюсь, что речь про шею, Том, – сказал Тарру, морщась, когда охранник обернул веревку вокруг горла Сенлина. – Посмотри на это с другой стороны, – сказал Голл с едва сдерживаемой улыбкой. – По крайней мере, это даст тебе шанс привыкнуть. Я слыхал, от виселичной петли поначалу щиплет кожу. Мола-Амбит походил на главную улицу города, втиснутую в шахту – широкую, с ровными краями. Это была не какая-нибудь вырытая нора. Нет, Сенлин не сомневался, что видит перед собой часть оригинальной архитектуры. Возможно, когда-то здесь жили те самые ходы, которые помогали возводить Башню. Туннель, в котором расположился город, изгибался то в одну сторону, то в другую, так что с самого начала было трудно определить, насколько он велик. Здесь были почта, банк и универсальный магазин, хотя ни одно строение не использовалось по первоначальному назначению. В почтовом отделении висело белье для стирки, банк, по-видимому, превратили в оружейный склад, а в универсальном магазине было полно коек, многие оказались заняты. Город кишел ходами – сотнями, а может быть, и тысячами – всех возрастов, включая множество детей, все выбриты наголо, одеты в простые лохмотья и саронги, и с голыми шеями, хотя на многих еще сохранились шрамы от сломанных кандалов. Сенлин почувствовал, как бросаются в глаза его пышная шевелюра и железный обруч, болтающийся под подбородком. Они свернули за угол и обнаружили, что идут мимо череды древних подъемников. Оборудование, очевидно, когда-то использовалось для подъема огромных блоков, хотя теперь между стойками ржавых кранов тянулись веревки, увешанные вялящимся мясом. Ряды глиняных печей, когда-то использовавшихся для обжига черепицы, которой предстояло покрыть улицы и своды кольцевых уделов, превратились в курятники. Но в Мола-Амбите обнаружилось еще кое-что странное. Тут и там Сенлин видел обломки современной техники. Он сразу узнал стиль и даже происхождение некоторых деталей. Передняя решетка стенохода стала сушилкой для фланелевых полотенец возле уборной, а паучьи ноги кирпичной нимфы, соединенные вместе, образовали загон для коз. Сенлин гадал, удивится ли Сфинкс, узнав, что именно сюда угодило так много ее исчезнувших машин. Или она уже подозревала, какую роль сыграл Марат в уменьшении численности ее флота? Однако во всем этом ощущалась некая старомодная привлекательность. Трудно было смотреть на детей, цыплят и развешанное белье и не чувствовать себя немного очарованным нормальностью происходящего. Затем они вошли в тронный зал – хотя лишь позже узнали, что он назывался именно так, – и Сенлин задумался, покажется ли ему что-нибудь когда-нибудь нормальным опять. Они стояли на краю отвесного обрыва. По глубине и ширине яма перед ними напоминала каменоломню. Пол лощины загромождал самый большой механизм, который Сенлин когда-либо видел. На самом деле он задумался, не было ли это самое большое сооружение, когда-либо построенное человеком. К своему удивлению, он узнал изгиб полос, которые пересекали хребет машины и спускались по широкой спине; узнал злобный трезубец, торчащий из лба, и похожую на ножи бахрому, окаймлявшую панцирь. Он уже видел очертания движителя на схемах в книге, которую Содик уронил в дождливом, кровавом переулке. Устройство напоминало существо из самых глубоких долин древнего океана – трилобита, только размером с городской квартал. Но Марат не строил безобидную копию вымершего членистоногого. Нет, это определенно была осадная машина. Черные дула пушек торчали из амбразур между пластинами брони. Лезвия, окаймлявшие панцирь по периметру, были остры, как ятаганы, а рога, выраставшие из передней части чудовища и загибавшиеся назад, были отточены так же хорошо, как копья. Боевой краб, судя по всему, был сделан из огромного разнообразия механических частей – некоторые новые, некоторые потускневшие, некоторые изъеденные временем. Сенлин узнал множество изысканных металлов Сфинкса среди ржавых двутавровых балок и чугунного лома. Машина была похожа не столько на движитель, сколько на скопище, флотилию, заводной коллаж. Вооруженный эскорт рявкнул на них, указывая на лестницу, которая спускалась в яму. На миг от изумления трое спутников сделались глухими и безучастными. Но стражники быстро привлекли к себе внимание несколькими резкими тычками, и мужчины были вынуждены спуститься по лестнице на пол тронного зала. Их провели под осадной машиной. Брюхо огромного движителя, не окованное железными полосами, располагалось футах в десяти-двенадцати от пола. Ходовую часть покрывало нечто вроде чешуйчатой брони, хотя отдельные фрагменты сильно разнились. Сенлину потребовалось мгновение, чтобы поднять взгляд и, прищурившись, разглядеть среди импровизированных пластин узнаваемые артефакты. Здесь были головки лопат и крышки для канализации, сковородки и лемехи для плуга, грелки для постели и крышки от кастрюль, а также сотни других домашних вещей, склепанных вместе, чтобы образовать защитный экран. Сейчас машина молчала, но Сенлин мог вообразить, как сильно она заревет, когда в топках вспыхнет пламя. Каждая нога движителя сужалась к острию копья, достаточно крепкому, чтобы пробить камень. Ноги были так многочисленны, что Сенлину казалось, будто он идет по аллее деревьев – странное впечатление, которое, вероятно, создавал неожиданный солнечный свет. Он этого не осознавал, пока они стояли в благоговейном страхе над ямой, но теперь увидел, как была освещена осадная машина. Перед ними сквозь сотню футов каменной кладки пробурили скважину размером с чудовищный движитель, и выходила она прямиком на открытый воздух. Черная тропа лишила Сенлина всякого чувства времени. Он немного удивился, обнаружив, что снаружи наступило утро. Когда они вышли из-под кузова движителя, Сенлин взглянул на торчащий трезубец. Огромный маслянистый карданный вал соединял его отростки с широкой головой машины. На краях зубьев красовались ровные выступы. Только тогда он понял: это не просто осадная машина. Это еще и экскаватор, буровая установка, которая могла проникать сквозь камень так же легко, как крот – сквозь садовую почву. Он собственными глазами видел доказательство. Люк Марат построил движитель, способный прогрызть саму Башню. Последствия пугали. Сможет ли предводитель ходов загнать эту штуку в самое сердце кольцевого удела, обойдя флоты и портовые укрепления? Сможет ли он взобраться на Башню, взломать логово Сфинкса и украсть ее чудеса? Что сделает Марат с палочкой, стреляющей молниями, или с таким швейцаром, как Фердинанд? Сможет ли он достаточно изрыть фундамент Башни, чтобы создать угрозу самому ее существованию?