Пока Эдит и Джорджина поглощали основные блюда, олень отправился доставать заварной крем из теплой духовки. Он обнаружил, что камбуз, который, возможно, был его любимой комнатой на корабле, весь в дыму. Сияющие стальные поверхности и висящие медные кастрюли тонули в густом сером облаке, исходившем из дверцы духовки. Разогнав дым полотенцем, Байрон включил вытяжку и открыл духовку, чтобы извлечь две тлеющие формочки. Он бросил чашки в раковину и облил их водой из-под крана. Керамическая посуда треснула от резкой смены температур. Глядя на почерневшие угли своей второй неудачи за этот вечер, он ощутил короткое, но яростное желание заплакать. Но вновь обрел самообладание, слегка похлопав себя по щекам, и схватил бутылку сладкого портвейна с винной полки. Он вышел из кухни со всем достоинством, на которое был способен в данных обстоятельствах. Капитану и ее гостье придется просто выпить десерт. Прежде чем вернуться в каюту капитана, он решил заглянуть в рубку связи на нижней палубе – посмотреть, не прилетели ли новые мотыльки-посыльные. Он принял это решение небрежно, как будто не посетил чулан сотню раз за день. Тот факт, что он ничего не слышал от Сфинкса в течение двадцати четырех часов, вполне можно было списать на какое-то непредвиденное вмешательство. Депеша хозяйки могла напороться на птицу, летучую мышь или случайный порыв ветра. Это были наиболее возможные сценарии, и уж точно более вероятные, чем мысль, что батареи Сфинкса сели и она застряла в каком-нибудь закутке. Перед их отъездом Байрон спросил, как она собирается жить без него и кто именно будет менять ей флаконы. Сфинкс ответила: «Неужели ты действительно думаешь, что я такая хрупкая? У меня есть свои способы!» Эти слова ободряли его вплоть до минуты, когда перестали поступать ее сообщения. Сфинкс мертва. Он это знал. Она умерла на своем левитаторе, пытаясь уговорить библиотекаря поменять ей батарейки. Кот ушел, и теперь хозяйка Байрона мертва, мертва, мертва. Он подавил нарастающую панику, тряхнув рогами. Нет. Долой излишний драматизм. Как сказала Эдит: «Он переживет нас на тысячу лет!» Конечно, она права. Отперев толстую дверь рубки, Байрон с радостью увидел трепещущего посыльного во входящей клетке. Но облегчение было недолгим: крылья принадлежали бабочке-шпиону, а не мотыльку-посланцу. Он убрал эти крылья, установил экран и включил проектор. Вспыхнуло пятно призрачного света, и на шелковом квадрате ожило изображение. Байрон без труда опознал четверых мужчин, оказавшихся в поле зрения. Он уже много раз видел их запечатленные профили. Король Леонид, его брат-кронпринц Пипин, городской управляющий – Гарден, или Гарсон, или что-то в этом роде – и генерал Эйгенграу, похожий на акулу в плаще. Они стояли во внутреннем дворике дворца, пили вино и спорили. Ветви пальмы обрамляли сцену, намекая, где спряталась бабочка. – Только не эта чепуха с Королем Ходов снова! – сказал кронпринц Пипин, чей сердитый лай смягчал скромный голосовой аппарат проектора. – Боюсь, что так, – сказал Эйгенграу. – Значит, это не пустые угрозы? – сказал король. Он был одет в длинный утренний халат, и его седая шевелюра растрепалась и торчала во все стороны. – Буквы, граффити, попугайские приветствия… – Его голос звучал тонко и устало. – Король Ходов реален. – А тем временем военный корабль Сфинкса упирается в наш порт, как кулак! – Выпяченная над поясом грудь Пипина поймала вино, которое не попало ему в рот. Он был в бешенстве. – Я думаю, теперь совершенно очевидно, что мы вот-вот окажемся в самом центре войны, брат. И не важно, кто победит – ходы или Сфинкс: на поле битвы всегда остается разруха! – Я верю, что Сфинкс искренне предлагает нам новое партнерство и новую технологию. Если хотите, чтобы капитан Уинтерс убрала свой военный корабль, почему бы не дать ей то, за чем она пришла? – сказал король, завязывая пояс халата вокруг истощенной талии. – Мы не можем вернуть то, чего у нас нет, ваше величество, – сказал городской управляющий. – Вы уверены, что картину украли? Не потеряли, а украли? – спросил король. – Да! В последний раз – да! – рявкнул принц. – Мы прочесали каждый дюйм хранилища. Картина исчезла! И поскольку я не думал о ней уже пару десятилетий, то не имею ни малейшего представления, когда ее могли забрать. Возможно, украли на прошлой неделе, а может быть, много лет назад. Я предполагаю, что это были ходы, но… Эйгенграу перебил принца: – Я могу справиться с ходами. – Очевидно, нет! – сказал принц Пипин, и его румяные щеки задрожали от гнева. – Насколько тебе известно, они могут строить эту чертову осадную машину прямо у нас под ногами! – А может, это всего лишь сон, нацарапанный на доске, – возразил Эйгенграу, который, казалось, становился все спокойнее по мере того, как принц приходил в ярость. Уверенность генерала нисколько не успокоила принца. – Мы должны захватить корабль. Мы должны взять его сейчас, пока он уязвим и торчит в пределах нашей досягаемости. Если боевая машина ходов реальна, как вы защитите от нее наши порты? Восемьдесят шесть пушек, трехдюймовая стальная броня и место для ста двадцати человек! Уж не хотите ли вы сказать, генерал, что было бы не лучше, возглавь нашу армаду «Авангард»? – Принц взял бутылку вина и наполнил бокал до краев. – Ваше величество, я думаю, что было бы ошибкой пытаться захватить этот корабль, – сказал городской управляющий, готовясь к нападению принца, которое последовало достаточно быстро. – А кто тебя спрашивал, Гардон? Я никогда не встречал человека, который с таким рвением рыл бы собственную могилу. Наберись смелости, парень! – Принц Пипин сплюнул. Несмотря на словесную взбучку, управляющий не сдавался. – Ваше величество, я не думаю, что Сфинкс – наш враг, по крайней мере пока. Но он определенно им станет, если мы так поступим. Леонид протянул руку и – вразрез с напряжением момента – погладил листья пальмы. Он вдруг стал похож на старика, которого не пускают в сад. – А вы что думаете, генерал? Разве мы нападаем на наших гостей? Неужели мы откажемся от репутации гостеприимных хозяев и гедонистов Башни? Неужели мы испортим союз, который существует уже более ста лет? – Мы в невыгодном положении, ваше величество, – сказал Эйгенграу, сцепив руки за спиной. – Мы не можем вернуть картину Сфинкса, а это значит, что мы не выиграем от новой технологии, которую он обещал. Однако наши враги, скорее всего, заполучат подарок Сфинкса. Я уверен, что смогу сдержать ходов, что бы они ни замышляли против нас, но я не могу вести войну на два фронта, особенно в таком невыгодном положении. А что, если Сфинкс даст альгезцам более легкие воздушные корабли или более длинные пушки? – Ладно, ладно, – устало сказал Леонид, хмурясь от принятого решения. – Возьмите корабль. Сегодня вечером. – От этих слов у Байрона заложило уши. Король быстро добавил: – Не убивайте команду, если сможете избежать этого. – Простите, ваше величество, но это, вероятно, невозможно, – сказал Эйгенграу. – Мало того что это невозможно, брат, – горячо вмешался принц, – но если мы провалим попытку, если они дадут отпор, нам придется сбить судно. Мы не можем позволить себе ранить хищника и дать ему сбежать. Если мы его не заполучим, то и никто другой… Байрон не услышал конец записи. Он уже вышел в коридор, и сердце его билось где-то в горле. Он должен предупредить капитана. Он должен добраться до… Сквозняк коснулся усов на его морде, и дрожь пронзила оленя до самого черепа. Сначала он почувствовал запах свежего воздуха, а потом – нервных людей. Когда солдат в черном завернул за угол корабельного коридора с поднятым пистолетом и вытаращенными глазами, Байрон ощутил знакомую хватку инстинктивного паралича. Даже когда его конечности замерли, даже когда горло сжалось и шея затвердела, он боролся, чтобы не поддаться рефлексу. Он не мог позволить себе столь ужасной паники – только не сейчас! Он должен вытащить оружие. Он должен выстрелить. Он должен предупредить Эдит! Затем солдат увидел его, увидел оленьи рога, медные чешуйки на костяшках пальцев и черные шары глаз. – Чудовище! Крик вывел Байрона из транса. Он не чудовище. У монстров нет ни чувств, ни друзей, ни модных изъянов, ни остроумия. Монстры не могли держать щетку, или подавать чай, или даже сжечь пудинг. Нет, если в коридоре и было чудовище, то уж точно не он. Байрон поднял пистолет одним плавным движением и выстрелил. Хрустальное бра в дальнем конце коридора взорвалось от пули, не попавшей в цель. Неудачный промах, казалось, придал солдату храбрости. Он выпрямил руку и выстрелил в голову оленя. Ощущение было такое, словно он прикусил дрожащий камертон. Вибрация сотрясла челюсть и побежала вниз по хребту. На мгновение Байрону показалось, что пуля попала в цель, что он убит, но, протянув руку в попытке нащупать кровавую жижу, он обнаружил, что череп цел – а вот правый рог исчез. Затем второй и третий солдаты неуклюже вошли вслед за первым. Вновь прибывшие уставились на однорогого оленя, а первый разведчик крикнул им, чтобы перестали таращиться и застрелили «этого дьявола». Байрон хотел бы остаться, перезарядить оружие и объяснить солдату, что тот неправильно подбирает слова, но, даже учитывая его эго, он был в меньшинстве. Инстинкт самосохранения возобладал. Олень повернулся и побежал. Он не мог вспомнить, когда в последний раз бегал. По правде говоря, он не был до конца уверен, что вообще когда-нибудь мчался на этих ногах. Они оказались гораздо быстрее, чем он предполагал, и вполовину менее шумны, чем могли бы. Это было волнующе – поднимать собственный ветер, видеть, как мимо проносятся двери кают! Если он переживет эту ночь, то, возможно, снова займется бегом. Где-нибудь в спокойном месте. Например, в лесу. Разведчик крикнул, что вход охраняется, и Эйгенграу повел остальных членов абордажной группы – сорок восемь человек – по трапу на корабль. Он с удивлением обнаружил, что нижний коридор пуст. Когда люк сам собой распахнулся, генерал решил, что они угодили в ловушку. Вот почему он послал вперед нескольких самых бестолковых людей, чтобы пожертвовать ими, если она захлопнется. Окинув взглядом ярко освещенный, устланный коврами коридор и многочисленные двери кают – его люди уже открыли их и проверили на предмет обитателей, – он начал думать, что открытый люк скорее предвещал капитуляцию, чем ловушку. И все же ему было не по себе. Возможно, он чувствовал бы себя более уверенно, если бы не настойчивое утверждение разведчика, что он видел чудовище. В доказательство этого разведчик предъявил сломанный рог лесного зверя – свидетельство того, настаивал солдат, что он ранил зверя. – А где сейчас этот монстр, рядовой? – спросил Эйгенграу. – Он побежал в ту сторону. – Рядовой указал на лестничную клетку в конце коридора. – И ты не преследовал его? – В голосе Эйгенграу слышалось отцовское разочарование. – Преследовал, сэр. Он побежал на второй этаж. Он заперся в машинном отделении. Я подумал, что мне следует обождать. – Дурак! Он же может саботировать корабль! Сержант, – сказал Эйгенграу, обращаясь к человеку с большими бакенбардами и ртом, похожим на прорезь для монет. – Идите в машинное отделение. Стреляйте во всех, кто там есть, включая обнаруженного рядовым монстра. Затем спуститесь по орудийной палубе на корму. Убейте любого, с кем столкнетесь. Я отведу вторую половину наших людей к кормовой лестнице и поднимусь на верхнюю палубу. Сегодня мы не берем пленных, но постарайтесь не испортить корабль. Утром вы можете оказаться в составе его экипажа. Сержант повернулся, чтобы собрать подчиненных, но Эйгенграу окликнул его ради последнего слова: – А если я застигну хоть кого-то из вас во время отступления – повешу в порту, стервятникам на поживу! Глава пятнадцатая Человек, у которого не вызывает подозрений философия, апеллирующая к его природе, подобен быку, которого устраивает глубокая колея дороги, ведущей на бойню. Джумет. Чашу ветра я изопью Эдит откинулась на спинку кресла, опережая атаку Хейст. Падая, она увидела, как ярко-рыжие волосы Джорджины взметнулась над головой, словно корона. Выражение ее лица говорило об абсолютной решимости, но в нем не было ни ненависти, ни отвращения. Они были подругами, разделили несколько искренних и хрупких моментов… Но дружба в Башне могла быть только роскошью, праздником, который каждый хотел бы продлить, но он был обречен на неизбежный финал. Когда спинка ее кресла ударилась об пол, Эдит вскинула пятки и ударила скульптурный живот Джорджины повыше пупка. Откатилась назад и вновь саданула пяткой, от чего золотая блюстительница отлетела в сторону. Рывок отнял у капитана Уинтерс все силы. Движитель Джорджины оказался тяжелым, словно якорь. Эдит почувствовала, как задрожала стальная переборка, когда Хейст приземлилась на спину в нескольких футах от нее. Эдит резко выпрямилась. Ее ножны и кобура болтались на стене, словно приманка. Она вскочила на ноги и рванулась к ним, спотыкаясь о стол и рассыпая остатки ужина. Возможно, если бы она выстрелила гостье в ногу, этого бы хватило, чтобы усмирить Джорджину, вытащить ее с корабля, но не убить. Эдит потянулась к стальной рукоятке пистолета. В следующий миг ее понесло в сторону. Ощущение и звук были такие, словно капитана Уинтерс ударили лопатой. Ее движитель принял на себя основной удар, и все же Эдит швырнуло в витрину. Боль пронзила руку, когда она врезалась в шкаф. Осколки стекла и безделушки просыпались на пол вслед за ней. Капитан Уинтерс неуклюже приземлилась на четвереньки среди разбросанных экспонатов. Оглянувшись через плечо, она увидела, что Джорджина потирает предплечье золотистой руки, как будто от удара сильно ушиблась. – Ты быстрее, чем кажешься, – сказала Эдит.