Джумет. Чашу ветра я изопью Эдит никогда не любила подарки. Возможно, это было связано с нелюбовью отца к подаркам, хотя он и не был бессердечен в этом вопросе. Он не пренебрегал ее днем рождения, и она всегда получала необходимое. Но отец предпочитал давать ей вознаграждение за хорошую работу обычно в виде небольших сумм денег, которые она могла тратить по своему усмотрению, а не в виде подарков. Эдит прекрасно понимала, что многих ее сверстниц осыпают подарками, часто – именно отцы, которые казались одновременно одурманенными дочерьми и неуверенными во взаимности этих привязанностей. А те девушки, чьи потребности не были удовлетворены, беззастенчиво разыгрывали спектакли ради все более грандиозных подношений. А потом появился мистер Франклин Уинтерс и в самом начале злополучного ухаживания продемонстрировал, что он даритель. Это был недостаток, который Эдит терпела. Ее не интересовали его подарки, которые обычно представляли собой какую-нибудь безделушку или предмет одежды, не соответствующий ее вкусу или деятельности. И она абсолютно ненавидела ожидания, которые всегда им сопутствовали. Франклин вручал ей кружевной носовой платок с вышитыми ее инициалами или коробку леденцов в виде ленточек, а потом говорил: «Теперь ты должна быть добра ко мне до конца дня». Мало что в Башне нравилось Эдит, но она избавилась от бремени подарков, когда попала сюда, и это ее очень радовало. И все же, вернувшись на прошлой неделе в свою комнату в доме Сфинкса и обнаружив на кровати сверток, она, возможно, впервые в жизни обрадовалась подарку. Визитная карточка, которая сопровождала его, была лишь половиной удовольствия. Она сразу узнала аккуратный почерк Сенлина. Записка гласила: Дорогая Эдит, еще раз поздравляю с повышением. Я не знаю никого более достойного и способного, чем ты. Я уверен, что ты будешь нести бремя этого поста самоотверженно и грациозно, и сожалею лишь, что меня не будет рядом, чтобы разделить твой инаугурационный триумф. С любовью, Том P. S. Я попросил Байрона почистить ее для тебя, но мои чувства не будут задеты, если ты предпочтешь новую. Когда капитан Уинтерс развернула знакомую черную треуголку и примерила ее перед зеркалом, на нее нахлынула волна безмятежности. Ей нравилось, как головной убор выглядит, как сидит на ее нечесаных волосах и как она себя в нем чувствует. Волета и Ирен сразу же узнали треуголку, когда Эдит впервые надела ее на борту «Авангарда». Обе согласились, что она ей подходит, и вскоре позабыли, что капитан Уинтерс когда-либо была без этой шляпы. Хотя Эдит всегда помнила, кто носил ее первым. Байрон вручил ей обработанную шляпу на следующее утро, когда она собиралась сойти на берег. Она понюхала треуголку и, ничего не обнаружив, осторожно надела. Какое-то мгновение постояла, словно держа на голове книгу, потом расслабилась и спросила: – Как ты это сделал? – Если я раскрою все свои секреты, то останусь без работы, – сказал олень, взмахнув рукой. Он помог ей надеть новую шинель землистого цвета, похожую на лесную тень. – Могу я кое-что предложить, капитан? – спросил он, чистя щеткой ее лацканы. – Что у тебя на уме? – Если все действительно так ужасно, то, возможно, стоит вернуть блюстительницу Хейст на нашу сторону. Уверен, что и сам дам отпор абордажной группе вооруженных людей, – сказал он, нервно похлопывая по рукоятке пистолета, который носил на поясе. – Но в этом деле несколько помощников все-таки не помешают. Эдит выбрала для него двуствольный патронный пистолет, потому что из него было легко стрелять и легко перезаряжать. – При условии, конечно, что ты все еще ей доверяешь. – Да, – ответила капитан Уинтерс, поправляя воротничок и глядя на свое отражение в корабельном иллюминаторе. – И твое замечание весьма справедливо. Я о нем обязательно подумаю. – Я мог бы приготовить вам обеим ужин – настоящий ужин за столом, а не очередной сеанс клевания крошек. Я мог бы сделать карамельный пудинг, флан. Эдит рассмеялась: – Посмотрим, как пройдет день. Да, и ты забыл принести утреннюю депешу Сфинкса? – Нет, я не забыл. Ничего не пришло. – О, – сказала Эдит, слегка нахмурившись, прежде чем снова улыбнуться Байрону. – Ну что ж, у нас есть приказ. Ничего не изменилось. Я уверена, что у него на уме совсем другое. – Да, я тоже уверен, – сказал олень достаточно твердо, но затем она увидела, что тонкие наперстки его пальцев дрожат. Она и не подозревала, что он на такое способен. – Не сомневаюсь, что с ним все в порядке, Байрон. Он переживет нас на тысячу лет. Он уже отворачивался, но теперь встретился с ней взглядом. Его большие черные глаза блестели от волнения. – Дело не только в этом. В этом и во всем остальном! Охряник пугает меня, но он мне понадобится, если на нас нападут. Я беспокоюсь о Волете и Ирен и о том, что они под прицелом. Я волнуюсь за тебя, когда ты там отвинчиваешь руку и шляешься по Старой жиле. – Он закончил перечень с дрожью, которая пробежала до самых кончиков его рогов. – Ты же знаешь, что был момент – и не так давно, – когда я хотел повидать мир. По крайней мере, несколько приятных кусочков мира. Горы. Может быть, лес. Но сейчас я просто хочу вернуться домой и… Ну, не важно, чего я хочу. В этом суть жизни, не так ли? Никто не может просто взять и сказать, что с него хватит. Эдит подумала об Адаме, исчезнувшем в тумане вместе с людьми, которые метали молнии, и о красном море, кипящем на вершине Башни, и о Сенлине, слепо бредущем по Черной тропе с банкой на голове. Она сглотнула ком в горле: – Нет, не может. – Что ж, по крайней мере, на одно утро достаточно хандры, – сказал он решительным тоном и в последний раз взмахнул щеткой для пальто. – Пожалуйста, возвращайтесь как можно скорее, капитан. Приведите с собой друга. На всякий случай я приготовлю пудинг. С некоторым облегчением Эдит обнаружила, что в то утро «Авангард» не был в центре внимания. Уж скорее «Арарат» привлек толпу. Даже через два пирса и множество причалов, отделявших ее от пелфийского военного корабля, Эдит без труда разглядела генерала Эйгенграу, который возвышался над другими чиновниками, и Джорджину, чей золотой движитель отражал утренний свет. Эдит не была уверена, любопытство или смутное предчувствие вынудили ее подойти к краю собрания, хотя и понимала, что это рискованно. Кто-то из команды «Арарата» мог узнать ее, невзирая на изменившийся гардероб, новую руку и камуфляж капитанской должности, – узнать беглянку, которую колоссальное судно преследовало несколько месяцев. Но до сих пор никто ее не узнал, и это сделало капитана Уинтерс немного бесстрашной и – как она могла бы с неохотой признать – слегка глупой. Аристократы на периферии толпы изо всех сил старались казаться равнодушными к привлекшему их зрелищу, природа которого все еще оставалась для Эдит неясной. Они нюхали табак, отмахивались носовыми платками от назойливых мух и обменивались колкостями с другими зеваками. От одних пахло утренним душем, от других пованивало вечерними удовольствиями. Человек в феске, с картофелиной вместо носа, сказал: – Ставлю шекель, что он не сможет задирать подбородок. Щеголь в мятом костюме, курящий длинную трубку из слоновой кости, ответил: – Хочу увидеть его лицо измазанным в соплях. Действительно хочу. Я хочу увидеть, как этот человек плачет. – Для такого он слишком предан своей роли, – сказал третий лорд, протирая стекла очков. – Он непревзойденный актер. Уйти со сцены можно лишь один раз. – Ах, он будет молить о пощаде! У моего карбункула больше выдержки, чем у этого конченого сборщика пошлин. Ставлю мину, что он сосет большой палец, – заявил мужчина в феске. – Какая нелепость! – Голос лорда в очках грохотал с драматическим тембром. – Попомните мои слова, он откланяется. Он произнесет несколько подходящих строк из клятвы воздухоплавателя, а затем отдаст честь своим людям, и его тело предадут ветрам! – Прошу прощения, о чем вы все говорите? – спросила Эдит. – Что здесь происходит? – Казнь комиссара Эммануэля Паунда, – сказал щеголь с трубкой. – Больше не комиссара, – поправил его мужчина в феске. – Теперь это мистер Паунд. Король Леонид еще не объявил о преемнике, но я ставлю на кого-то из герцогов. Удивлюсь, если следующим на этом посту окажется не Вильгельм Пелл! – Если его когда-нибудь смогут оторвать от жены, – заметил щеголь. – А разве суд уже был? – спросила Эдит. Аристократ в феске фыркнул так восторженно, что у него намокла верхняя губа. – Суд! В этом не было никакой необходимости. Вчера вечером этот человек признался, что пренебрег своим долгом. Он позволил ограбить корону, позволил погибнуть своему блюстителю и десяткам воздухоплавателей и не предпринял никаких попыток поймать преступников. Мы отдали ему лучший военный корабль, а он не сумел сцапать пирата на шаланде с кучкой отребья! – Какая досада, – сухо сказала Эдит. Лорд в очках, который, казалось, был единственным, кто хоть как-то симпатизировал Паунду, спросил: – А вы слышали про его дочь? Прошлой ночью она разбилась насмерть, упав с крыши. – Полагаю, самоубийство, вдохновленное позором. – Щеголь затянулся трубкой и внезапно стал задумчивым. – Невзирая на куриную грудь, у нее было миленькое личико. Эдит едва расслышала это идиотское замечание. Она была слишком занята, вытягивая шею, чтобы хоть мельком увидеть Паунда. Она спросила, видит ли его кто-нибудь еще, узнала, что он еще не прибыл. По словам человека в феске, капитан порта Каллинс и его охрана должны были забрать приговоренного. Не прошло и минуты, как упомянутая группа вышла из городских ворот. Капитан порта возглавлял отряд из восьми человек, каждый держал на плече церемониальную винтовку со взведенным курком. Руки Паунда были скованы железными кандалами, и они зазвенели громче, когда зеваки притихли. Эдит и мужчины расступились, прижимаясь спиной к стойкам с веревками, которые огораживали край пирса. Она мельком увидела Паунда, сгорбившегося между рядами охранников. Он был небрит и одет в ночную рубашку, поспешно заправленную в форменные брюки. Его волосы торчали клочьями пепельно-серого цвета. Его глаза покраснели и воспалились. Не осталось и намека на тщеславие или снисходительность, которыми он так славился. У него больше не было ни противогаза, ни богатства, ни униформы, чтобы облачить бренное тело. Если бы Эдит прошла мимо него на улице, не узнала бы. Эйгенграу с апатичным взглядом ждал Паунда у края доски. Доска выступала на небольшое расстояние от пирса, и ее назначение было очевидно всем. Генерал опустил подбородок, показывая, что эта обязанность не доставляет ему никакого удовольствия. Вооруженный отряд, сопровождавший Паунда, отошел в сторону. Генерал подал знак снять кандалы, и Паунд начал разминать руки, как будто не знал, что с ними делать. Эдит подумала, что он похож на человека, который опоздал на поезд, – встревоженный, рассеянный, ищущий. Эйгенграу обратился через голову Паунда к толпе лордов, офицеров и зевак. Его плащ развевался на ветру, сверкая алой подкладкой. – Нет никакого удовольствия в том, чтобы вершить воздаяние или выступать в качестве арбитра чьих-то неудач. Но наше превосходство – свидетельство нашей добродетельности, и там, где наше превосходство ослабевает, исчезает и она. Подумайте о ходе, который пал до лени и потворства своим желаниям, а потом проклял Башню за то, что она стала пристанищем его морального разложения. Подумайте о пьянице, который винит бутылку. Подумайте о должнике, который обвиняет кошелек. Мы не можем поднять человека, опустившись сами, так же как не можем спасти затонувший корабль, осушив море. Нет большего оскорбления для человека, как и для тех учреждений, которым он служил, чем вульгарное милосердие. – Он поначалу повысил голос, но теперь заговорил тише. – И все же мне не нравится роль правой руки короля в подобных делах. Это торжественный долг, ради которого я… Паунд прервал генерала, шагнув вперед, чем вдохновил многих обнажить мечи. Эйгенграу поднял руку, останавливая толпу. – Моя дочь мертва, Андреас, – сказал Паунд и потянулся, чтобы похлопать генерала по гордой груди. – Моя дочь мертва. Эдит почувствовала мимолетное сочувствие к человеку, который месяцами терроризировал их. Это было странное, нежеланное чувство. Эммануэль Паунд не посмотрел ни на «Арарат», ни на воздухоплавателей, наблюдавших за ним с палубы. Он сунул руки в карманы, как будто его знобило, затем вышел на доску и шагнул в пустоту. Джорджина нашла Эдит, когда толпа разошлась. Блюстительницы прошли по железнодорожной платформе. В выложенном плиткой туннеле гуляло эхо от пыхтения прогревающегося локомотива. Они прибыли в город, когда паровоз еще набирал обороты для короткого путешествия. Поспешная казнь Паунда ввела обеих в задумчивое состояние. Хейст предложила пойти с Эдит во дворец, чтобы забрать картину Сфинкса, и Эдит была рада компании. Пока они шли по истеричным улицам города, изо всех сил стараясь не обращать внимания на безумства в кафе и балконные мелодрамы, Эдит чувствовала, что ее взгляд снова и снова притягивают нелепые созвездия и подобострастное солнце. Она скорее проведет остаток жизни под пасмурным небом, чем выдержит еще один день в лучах этой подделки.