Джорджина слизнула сливки с золотых пальцев: – По-моему, не столько отвратительный, сколько полный страха. – В каком смысле? – Ну, я не могу говорить за всю Башню, но думаю, что большинство пелфийских мужчин относятся к женщинам с опаской. Я действительно так думаю. Они могли бы сказать: «Нет, нет, женщины слабы. Они глупы. Они нуждаются в заботе и руководстве». Но я думаю, в глубине души они не в силах забыть, что произошли от женщины, были вскормлены женщиной и их маленькие умы тоже вылепила одна из них. Когда они вырастают, одна только мысль об этом бросает их в дрожь. Но вместо того чтобы встретиться лицом к лицу со страхом, они ищут способы доминировать и владеть нами, создать доказательство того, что мы слабы, а они сильны. Вот что я тебе скажу: чем больше мужчина бахвалится грандиозными эскападами в дамском будуаре, тем сильнее он боится. Уверена, ты заметила, как они любят давать нам уменьшительно-ласкательные прозвища. Сирена, Прыгающая Леди… – Золотые Часы? – Вот именно, а все дело в том, что от нас у них трепещет их младенческое нутро. – Трусы. – Ах, но нет ничего опаснее труса! – сказала Хейст, затем запихнула остаток эклера за щеку, немного пожевала и заговорила с набитым ртом: – Мне любопытно, что ты думаешь о Леониде? – Он прекрасный актер. – Но это не значит, что он не опасен, – уточнила Хейст, проглотив эклер. – Я вошла через Салон. Поверь мне, я знаю, насколько опасными могут быть актеры. – А как насчет Сфинкса? Нельзя сказать, что он не склонен к театральности. – Ну, он не швыряет монетки в детей. Но да, любит театр. Из открытой двери очередной кондитерской выскочила молодая женщина в белом фартуке, держа в руках круглый белый торт, усыпанный цветами из оранжевой глазури. Она навязала торт Эдит, отклонив ее твердый отказ с еще большей настойчивостью. В итоге Эдит оказалась перед выбором: либо позволить торту упасть на мостовую, либо взять его в руки. Она несла торт, пока пекарня не скрылась из вида, а потом нашла мальчишку-газетчика, который очень обрадовался такому подарку. Хейст с удивлением наблюдала за происходящим и, когда с тортом было покончено, сказала: – Иногда я думаю, действительно ли все это было необходимо. – Она провела рукой по своей золотой груди. – Интересно, смогла бы я выжить с чем-нибудь менее эффектным? – Могу я спросить, это в основном оболочка или… – Эдит не стала договаривать, не зная, насколько щекотливой будет тема. Но Хейст, похоже, ничуть не смутилась. – Нет. В результате взрыва я потеряла половину ребер, легкое, желудок и большую часть кишечника. Сердце по-прежнему мое, но остальное – машинерия Сфинкса. – Невероятно, – сказала Эдит, думая о том, какой простой была ее рука по сравнению с этим. – Да уж. Я внутрь не заглядывала. Впрочем, полагаю, большинство людей своих кишок тоже не видели. По крайней мере, если говорить о тех, кому повезло. – Теперь, когда улица кондитерских осталась позади, Хейст принялась озираться в поисках свободных мест в ближайшем трактире. – Я хочу пить. Что скажешь, если мы найдем себе выпивку? Но у Эдит на уме было совсем другое. В утренней депеше от Сфинкса не было упоминаний ни о Сенлине, ни о том, как она исследовала его гостиничный номер. Она восприняла это как разрешение продолжить поиски: либо Сфинкс знал о ее стараниях и закрывал на них глаза, либо он не был настолько всезнающим, как ему нравилось притворяться, и в этом случае ему не помешала бы помощь. – А в Пелфии есть тюрьма? – Разумеется. А что? Не желая раскрывать истинную природу своего интереса, Эдит придумала отговорку. Она сказала, что Сфинкс хотел убедиться, что тюрьмы Башни были гуманными и достойными местами, и заключила: – Можно многое узнать об обществе, изучив, как оно обращается с заключенными. – Хорошо, – сказала Хейст, улыбаясь понятной только ей шутке. – Давай отправимся в тюрьму. Тюрьма располагалась между двумя богато украшенными театрами в переполненном театральном округе. Издали тюрьма выглядела как старая дева, зажатая между парочкой модных дам. Театры были украшены лампами в алебастровых плафонах, перламутровой фурнитурой и разноцветными афишами. Под их маркизами толпился народ, словно стремясь вписать свои имена в бальную книжку принцессы. Тюрьма выглядела сравнительно унылой. И все же она, казалось, привлекала бо́льшую толпу, чем любой другой театр. Фасад тюрьмы состоял из множества клеток, сложенных в четыре ряда, одна на другой, как кубики из сундука для игрушек. Обитатели клеток выглядели по-разному – от полуголых бедолаг до разодетых в пух и прах лордов. Многие заключенные протягивали руки через решетку, призывая толпу выслушать их рассказы о несчастьях и злодеяниях. Зрители, слонявшиеся по тротуару, ели кексы с чаем и хрустящие хлебцы, попкорн и конфеты, а в перерывах между едой хихикали или подбадривали заключенных продолжать свои спектакли. Прутья клеток, как вскоре поняла Эдит, были расставлены достаточно далеко друг от друга, чтобы заключенные могли свободно входить и выходить. И действительно, у нее на глазах молодой человек протиснулся между прутьями уличной камеры, чтобы достать цветок, брошенный поклонницей недостаточно далеко. Подняв его с мостовой, узник вернулся в камеру тем же способом, каким сбежал, и возобновил громкие стенания о том, как он был вынужден убить своего романтического соперника в несанкционированной дуэли. В клетке над ним дама в красиво разорванном платье повисла на решетке и кричала, моля короля о пощаде. Группа щеголей в цилиндрах на улице аплодировала и свистела, намекая, какое милосердие они окажут ей, если она спустится к ним выпить. В верхние клетки можно было попасть по лестнице, которую обслуживал констебль в пикельхельме[11]. Констебль отвечал скорее за то, чтобы помогать заключенным входить и выходить из клеток, а не держать их там. На поясе у него поблескивала коробочка с монетами. Он набрал сдачу для мужчины средних лет, который прибыл в белом костюме, забрызганном красной жидкостью, походившей скорее на мерло, чем на кровь. Новый заключенный утверждал, что заколол отца вилкой для нарезания мяса, но констеблю было наплевать. – Это стоит шекель за пять минут, – сказала Хейст и остановила молодую девушку, которая несла поднос с конфетами. Джорджина купила пакетик засахаренных роз и, пока говорила, запихивала в рот покрытые глазурью лепестки. – За три мины можно остаться на ночь. – С какой стати люди на такое идут? Хейст ухмыльнулась и принялась рыться в пакетике со сладостями. – Развлечение. Скука. Скрытая вина. А кто его знает? Видишь вон того человека в верхней правой клетке, одетого в тряпки для мытья посуды и с повязкой на глазу? Он эрл. Он живет там уже три года. Я не знаю, как он это себе позволяет. И не думаю, что он когда-нибудь уйдет. – И пока они смотрели, потрепанный эрл просунул между прутьями решетки бледные костлявые ноги и начал весело ими болтать. – Разве у него нет семьи, дела или жены? – Судя по всему, ничего такого, что бы его волновало. – Неужели вся эта тюрьма – обман? – Эдит оттолкнула в сторону молодого человека, который попятился к ней, пытаясь поймать подвязку, брошенную хорошенькой заключенной. – Почти, но не вся. В задней части дома есть загон, где приходят в себя буйные пьяницы и сидят подстрекатели. И там есть, наверное, дюжина камер для законных заключенных. Самые распространенные преступления носят финансовый характер и совершаются влиятельными людьми. Поэтому камеры хорошо меблированы, и обычно никто не задерживается в них надолго. Честно говоря, в половине случаев невозможно отличить заключенных от посетителей. Идем, я тебе все покажу. Хоть надежда обнаружить там Сенлина и была слабой, Эдит последовала за Джорджиной на экскурсию по тюрьме. Это оказалась самая веселая тюрьма, которую она когда-либо видела. Там были стражники, но большинство из них сидели в клетках с официальными заключенными, играя в подкидного дурака. Заключенная женщина – или, возможно, посетительница – убедила охранника позволить ей нанести немного косметики на его довольно обветренное лицо. Охранник усадил ее на колени и закрыл глаза, а она пыталась наложить темно-синие тени, не ослепив его. Тюремный пол был усыпан серпантином и помятыми цветами. Пустые бутылки и стаканы валялись на каждой горизонтальной поверхности. Если бы не обилие железных прутьев, Эдит подумала бы, что наткнулась на пьяный финал затянувшейся на неделю свадьбы. Не увидев никаких признаков Сенлина, она вздохнула с облегчением. Он бы счел все эти кутежи невыносимыми. – Так вот где держали осужденных ходов перед казнью? – Ты об этом слышала, да? – Я стараюсь быть в курсе, – неопределенно ответила Эдит. Конечно, она не могла добавить, что узнала о несправедливости из донесений Сенлина, а не от Сфинкса, который не сказал об ужасной истории ни слова. – Нет, их здесь не держали, – сказала Хейст и помрачнела. – Ходов держат на заставе между канализационными трубами кольцевого удела и Черной тропой… или Старой жилой, или как там ее называют. Кого-то поблизости сильно вырвало. За неприятным бульканьем последовали радостные возгласы. – Не могла бы ты показать мне эту заставу? – Зачем? – Просто так. Хейст скомкала пустой пакет из-под сладостей и уперлась кулаками в бедра – та же поза, в которой она стояла, когда впервые встретила Эдит. Хотя теперь блюстительница казалась менее приветливой. – Послушай, если Сфинкс послал тебя изучить меня или то, как я выполняю свои обязанности, скажи об этом напрямую. Я думала, мы будем честны друг с другом. Эдит вскинула руку из плоти и крови, призывая к миру: – Я здесь не для того, чтобы проверять тебя, Джорджина. Честное слово. Я совершенно убеждена, что ты добросовестная защитница порядка, и во мне нет ничего, кроме восхищения работой, которую ты делаешь. Но ты всего лишь один человек и сама сказала, что у тебя нет особого доступа или влияния на политическую деятельность кольцевого удела. – Эдит понизила голос, прежде чем произнести: – Сфинкс беспокоится о возможности грядущего конфликта между уделами и ходами. Я лишь пытаюсь понять, что делают пелфийцы – раздувают огонь войны или защищают верховенство закона. Поскольку я тут чужая, все это не имеет для меня особого смысла. Она остановилась и взмахом руки обрисовала округу. Пьяный пижон в мятой куртке помахал ей в ответ, полагая, что жест адресован ему. Он сделал несколько шагов к ней, и капитан Уинтерс ткнула в него железным пальцем. – Нет! – рявкнула она. Он повернулся на каблуках, шатаясь, вошел в открытую камеру и плюхнулся на пустую койку. Эдит снова заговорила: – Но я, по крайней мере, достаточно мудра и понимаю, что «Ежедневную грезу» вряд ли можно назвать безупречным свидетельством истины. Я лишь хочу увидеть факты своими глазами. Каждое слово, сказанное Эдит, было правдой, даже если не всей. Она могла бы добавить, что сыта по горло Сфинксом, контролирующим очевидные вещи. Раз уж она собиралась стать эффективным исполнителем воли Сфинкса, ей нужно выяснить кое-что неочевидное, даже если у него имелось на этот счет другое мнение. Хейст колебалась еще мгновение посреди беззаботного хаоса тюрьмы, размышляя. Затем она похлопала себя по непогрешимому животу. – Ух, теперь я жалею, что съела все эти сладости. Надеюсь, твой желудок так же крепок, как и рука, Эди. Переход с жемчужных улиц Пелфии в канализацию немного напоминал пробуждение от приятного сна в темной комнате, на мокрых простынях. Вода стояла на грубо обработанном полу и капала со стен. Тут и там крепкие деревянные двери нарушали монотонность кирпичной кладки. Эдит с удивлением обнаружила, что каждый туннельный перекресток, которых было много, отмечен уличным знаком, соответствующим улице выше. Сначала она предположила, что знаки установлены в интересах муниципальных служащих. Затем они наткнулись на хорошо одетого мужчину с тростью в одной руке и свечой в другой, спешащего через канализацию со шляпой на голове. – Многие лорды и леди используют канализацию, чтобы избежать неловких моментов или нежелательных встреч, – объяснила Хейст. – В половине поместий есть подвалы с выходом в подземелье. – Я удивлена, что кто-то пытается скрыть здесь скандал. Я предполагала, что в Пелфии все выносят на публику. – Эдит подняла тяжелый фонарь, который Джорджина дала ей, чтобы отогнать мрак. – Ну если мы все – кучка ищущих внимания гедонистов, это еще не значит, что у нас нет секретов. – А эта система связана с Придворным Кругом? – Нет, они отдельные, слава богу. Эти помощники блюстителей всегда сводили меня с ума. Они такие искренние. – Почему ты так говоришь? – спросила Эдит, прищурившись и обдумывая собственные впечатления от встречи с Луисом Осмором. Ей скорее понравился этот человек. – Каждый раз, когда я привожу к ним добровольца-кадета, желающего вступить в орден, они находят причину, чтобы отвергнуть его. Они просто фанатики.