– В последние годы Сфинкс не прилагает особых усилий, чтобы управлять блюстителями или контролировать их, а в некоторых случаях так продолжается десятилетиями. Это привело к тому, что некоторые блюстители оказались менее… надежными, скажем так? Впрочем, сам не знаю, с чего я увиливаю от ответа. Половина блюстителей в Башне – пьяницы, преступники или мертвецы. Это вымирающая порода. До тебя, я думаю, прошло уже двенадцать лет с тех пор, как Сфинкс посвятил последнего блюстителя. Когда я говорю, что Хейст «действующая», это значит, что она все еще делает свою работу. Она стережет порядок. Она не в кармане у генерала, хотя он, кажется, уважает ее. По меркам блюстителей, она одна из лучших. – Ну это уже кое-что, – сказала Эдит. Не было никаких записей ни о вечере Сенлина в Придворном Круге, ни о встрече с Марией, о которой он упоминал в личном послании Эдит. На следующий день Сенлин долго стоял на площади, пытаясь остановить казнь, за которой наблюдал генерал Эйгенграу. Эдит видела, как Том размахивает руками, едва не бросаясь на линию огня. Затем последовала дульная вспышка и безмолвное, чуть ли не безмятежное падение приговоренных. – А Сфинкс удивляется, почему назревает революция, – пробормотала Эдит, и ее лицо исказилось от отвращения. – На самом деле не удивляется, – ответил Байрон. Последнее изображение Сенлина засняла летящая бабочка. Он поднимался по ступенькам Колизея. Внутренняя тень размыла его силуэт, а затем он исчез. – И после этого ничего? – Ничего, – подтвердил Байрон, выключая луч последней записи. – Мы считаем, что Король Ходов – это Марат? – Ну, вполне логично. Сфинкс уверен, что Марат намерен либо править Башней, либо руководить ее развалинами. Мне кажется, он не выйдет за рамки своей роли, если назовет себя королем. Эдит обдумала все это, недовольная перспективой встречи Сенлина с Маратом без нее. – Справедливо ли предположить, что Тома держат где-то в Колизее? – Необязательно. Возможно, он переоделся и ушел, когда его никто не видел. Должно быть, он сделал что-то в этом роде, когда отправился на встречу с Марией. Он знал, что Сфинкс не увидит его внутри Колизея, и использовал это в своих интересах. Умный дурак. – Тогда он может быть где угодно. – Ей показалось, что вокруг груди затянули ремень. Стало больно дышать. – Честно говоря, я надеялся, что он сбежал с Марией. Но не думаю, что это так. Ни одно выступление Сирены не отменили. Через пару дней у нее шоу в «Виванте». – Итак, вот варианты, как я их вижу. – Эдит положила локоть своего движителя на верстак. Твердая древесина заскрипела под его тяжестью. Она подняла толстый синевато-серый палец. – Первое: он столкнулся со стражами порядка. Если его допрашивали в связи с убийством, то могли обнаружить, что он оказался в Пелфии незаконно. И сейчас он, возможно, сидит в тюремной камере. – Она подняла второй палец. – Второе: он мог обнаружить именно тот заговор, который ожидал от него Сфинкс, и тем самым подставить себя под удар ходов. Они могли либо утащить его в Старую жилу, либо убить и запихнуть в переулок. – Она не стала задерживаться на этой мрачной версии, подняв очередной палец. – Третье: герцог выяснил, кто такой Сенлин на самом деле. Тот факт, что он пережил воссоединение с Марией невредимым, делает это маловероятным, по-моему. Если бы она собиралась раскрыть его или если бы он случайно выдал себя сам, это был бы самый подходящий момент для устранения. – И что же ты собираешься делать? – нервно спросил Байрон. – Ну, я собираюсь его найти. – Но как? Если люди увидят, что ты расследуешь исчезновение туриста из Боскопии, как скоро они начнут задавать вопросы о его связи со Сфинксом? Я не думаю, что это пойдет на пользу твоему делу. – В каком смысле? – Ну, представь себе: ты – дворянин кольцевого удела, и тут заявляемся мы на таком корабле, требуя вернуть старомодный, забытый шедевр, а потом выясняется, что мы связаны с человеком, который украл в другом уделе точно такую же картину. Никто нам не поверит, и это вполне понятно. Ты должна помнить, что это – наш первый порт захода. У нас есть десятки других уделов, которые нужно посетить и очаровать. – Тогда я буду очень осторожна. – Осторожность никогда не была твоей сильной стороной. – Что ты имеешь в виду? Я умею быть незаметной, – сказала Эдит немного обиженно. – Не обижайтесь, капитан, но вы столь же незаметны, как хлопушка в суфле. Глава шестая Люблю хорошие скандалы. Нет ничего более успокаивающего, чем осуждать чужие публичные грехи в уютной норке собственного морального убожества. Орен Робинсон из «Ежедневной грезы» На следующее утро, когда «Авангард» пришвартовался в порту Добродетель и Эдит с командой сошла на пристань к толпе разгоряченных пелфийцев, ей вспомнилось, как она впервые садилась на лошадь. Ей было десять лет, и она все еще робела перед большими животными. Отец держал спокойную старую тягловую лошадь у забора, перекладины которого служили лестницей, помогающей взобраться в седло. Последнее казалось невероятно высоким и ненадежным насестом. Едва оказавшись в нем, она наклонилась вперед и прижалась щекой к шее лошади. Отец тут же принялся упрекать ее, хотя и не слишком грубо. – Сядь поудобнее, Эдит. Ну же, ну же, ты можешь это сделать. Вот и все. Стремена здесь. Идеально. А теперь отведи плечи назад… еще немного назад. Вот так. Чувствуешь, каково это? Совсем другие ощущения, не так ли? Контроль, равновесие, безопасность – все зависит от хорошей осанки и твердой хватки. – Отец похлопывал и гладил послушное животное. – И это относится не только к верховой езде. Конечно, сегодня у нее была веская причина нервничать: порт Добродетель был полон вооруженных охранников и тех же самых «оловянных солдатиков», которые когда-то едва не сбросили с неба «Каменное облако». Ее взгляд снова и снова возвращался к мрачным орудийным башням, выглядывающим из-за верхушек пальм в горшках. Их тупые очертания напоминали матрешек, хоть она и никогда не видела куклу с пушками вместо рук. Она очень хорошо осознавала тот факт, что у нее нет никакого оружия, а только пустой военный корабль для поддержки. Оставалось надеяться, что отец был прав насчет ценности прямой спины и крепкой хватки, потому как сейчас ей больше не на что было положиться. С тех пор как Байрон назвал Джорджину Хейст «одной из лучших», Эдит с нетерпением ждала встречи с ней. Но даже при этом она была приятно удивлена тем, как сильно ей понравилась златогрудая блюстительница. Хейст была очаровательно откровенна и разделяла нелюбовь Эдит к пышным зрелищам. Когда Хейст посоветовала Волете произвести впечатление на двор и короля Леонида, Эдит решила, что блюстительница не так уж верна кольцевому уделу, по крайней мере не только ему. Она была готова помочь им ориентироваться в местной культуре. Возможно, она окажется другом или хотя бы полезным гидом. Через минуту после того, как золотоволосая компаньонка увела Волету и Ирен, король Леонид объявил, что они должны обойти вокруг пирамиды, потому что это – чудо Башни, которое его почетные гости непременно должны увидеть. Эдит согласилась на прогулку, но отклонила приглашение короля прокатиться с ним на одной из лошадей механического каравана. Когда регент взобрался на орла без клюва, Эдит обратила внимание на надпись над входом в пирамиду и спросила, что означает это «Незаконченное рождение». Леонид ответил: – Об этом надо будет спросить у малыша, когда он родится! Взъерошенный король катался на карусели, разливая шампанское для лордов и леди, которые рысью бежали рядом с ним. Эдит же обнаружила, что стала мишенью для королевских советников, и каждый локтями расчищал себе немного места, чтобы пройтись рядом с ней и познакомиться – поскольку король их представить забыл, случайно или намеренно. Генерал Андреас Эйгенграу – командующий Королевским флотом и хранитель внутреннего мира – представился с усталым очарованием. Он казался человеком, нуждающимся в отдыхе, но также и смирившимся с тем, что никогда не получит желаемого. Эдит узнала его по записям бабочки, сделанным в гостиничном номере Сенлина, когда местная полиция пришла расспрашивать «боскопа» об убийствах. В реальности он казался еще выше, чем на пленке. Эйгенграу поздравил ее с командным постом, назвав «Авангард» самым потрясающим кораблем, который когда-либо видел. Он заверил гостью, что она в надежных руках у блюстительницы Хейст. Прежде чем уступить свое место рядом с ней, он сказал: – Надеюсь, вы расскажете Сфинксу, какой мы законный и упорядоченный удел. Наше превосходство – свидетельство нашей добродетельности. Если кто и заслуживает веры и даров Сфинкса, так это мы, пелфийцы. Встретившись с ним взглядом на прощание, Эдит обнаружила, что глаза этого мужчины вовсе не такие сонные, как показалось вначале. Он был проницательным и умным человеком. Королевский казначей, кронпринц Пипин Ле Мезурье, представился следующим. Он был братом короля, хотя Эдит не видела никакого сходства. У него было полное лицо, рыжеватые волосы и толстые руки и ноги, вероятно, скорее от излишеств, чем от физических упражнений. Он носил пояс на талии, который неестественно поднимал грудь, придавая ему очертания тюленя. Неторопливая прогулка вокруг пирамиды, казалось, была для него самым серьезным упражнением за последние недели. Он тяжело дышал и говорил с Эдит так, словно она была последним здравомыслящим человеком в мире дураков. Эдит не сомневалась, что это обращение не имеет никакого отношения к ней, а только к его собственным планам. – Эти верхние Дома думают, что мы бедны, потому что сидим так низко в курятнике, но при этом неустанно покупают у нас одежду, не так ли? Постоянно наполняют наши сундуки золотом. Конечно, вы это знаете. В конце концов, вы же здесь! Вы в курсе, кто из нас перспективнее. Моя проблема как казначея заключается в том, чтобы найти инвестиционные возможности столь же большие, как и наш капитал. Я вижу в Сфинксе достойного делового партнера. Уверен, это не удивительно для такой умной женщины, как вы. Лично я думаю, что в тот день, когда он перестанет раздавать свои чудеса и вместо этого начнет их продавать, он станет самым богатым человеком в Уре. Схема этого военного корабля, похожего на топор, стоила бы десять тысяч мин. Наверное, даже двадцать. Знаете, если бы вы оставили мне чертежи, я бы дал вам более конкретную оценку. Эдит отклонила это предложение. Ле Мезурье ни разу не взглянул ей в глаза, пока фыркал и болтал у ее локтя. Кронпринц, возможно, и попытался бы подмазать ее еще больше, но ходьба оказалось для него слишком тяжелым упражнением, и он вынужден был оставить начинание на полпути. Последним советником в ближайшем окружении короля был маленький человечек, который представился великим герцогом Горацием Гардоном, городским управляющим. У него были очки с толстыми линзами, неуместные жидкие усы и вид человека, которому сообщили, что его подвал затопило. Он был моложе прочих королевских советников лет на двадцать, но работа состарила его, лишив сперва большей части шевелюры, затем стерев румянец со щек, да и спина его теперь отнюдь не выглядела такой уж накрахмаленной. Гардону не терпелось услышать, что гостья думает о маршруте парада и о приеме, который ей оказали. Эдит заверила его, что все было очень хорошо, но это оказалось недостаточным комплиментом. Гардон был из тех людей, которые любят усиливать похвалы посредством самокритики. Он оплакивал отсутствие своего обычного церемониймейстера, который свалился с простудой, извинялся за дворников, которые слишком густо насыпали конфетти на дорогу, и ругал себя за то, что не организовал больше знамен, чтобы отметить это историческое событие. Эдит терпеливо похвалила Гардона по каждому пункту, что, казалось, вполне его удовлетворило. Когда их путешествие вокруг пирамиды приблизилось к завершению, Гардон сказал, что король Леонид был бы очень признателен за частную консультацию в королевском дворце. Эдит, конечно, согласилась, хотя и была разочарована, узнав, что Джорджина не поедет. – Из меня лучший констебль, чем советник, – объяснила Хейст. – Я никогда не вносила большого вклада в важные разговоры. Не то чтобы меня об этом просили. Когда закончите, можем встретиться и выпить, если хотите. – Хейст указала вверх на тусклое созвездие бело-голубых прожекторов. – Видите сапог? Его носок нависает над пабом на крыше под названием «Надежда и гордость». Это милое, тихое местечко. Не слишком эффектное. Обычно я бываю там около четырех. И еще один совет: постарайтесь не принимать участия ни в каких королевских ужинах, если сможете, иначе весь вечер вас будут демонстрировать, как выставочную гончую. Эдит, королю и его советникам идти пришлось совсем недалеко. Дворец выходил окнами на площадь. Когда они пересекали молочно-белый торговый пассаж, король Леонид бросал пригоршни леденцов детям, которые шли за ними стайкой. Дети радостно визжали, а король запрокидывал голову и громко кричал. Эдит подумала, что если он и не сумасшедший, то уж точно со странностями. И его дом казался таким же. Первое, о чем она подумала, когда посмотрела на дворец: «Какой же он ветхий». Это сооружение напомнило ей старинное загородное поместье, которое изначально было коттеджем, а затем его переделывали последующие поколения, пока первоначальный дом не поглотили пристройки. Эдит предстояло узнать, что подобное действительно произошло с дворцом Пеллов. Много-много лет назад каждый член монархии кольцевого удела пытался оставить свой след в королевском доме. В результате получилась мешанина стилей и идей. Фасад представлял собой две арки разного размера, одна круглая, а другая остроконечная. У портика было нечетное количество колонн, все с уникальными капителями. Здесь было множество окон, но ни одного на общей линии с другими. Все пять углов дворца могли похвастать башенкой, а некоторые – и второстепенными башенками, похожими на ветви, отходящие от ствола дерева. Над дворцом возвышались два купола, что производило довольно грубый эффект, хотя один заканчивался фонарем[9], а другой был покрыт золотыми листьями – дополнение, которое соорудили под личным надзором короля Леонида. – Что-то в одном куполе, кажется, взывает ко второму, – с гордостью сказал король Эдит и сунул в рот кусочек леденца. Эдит привыкла быстро оценивать человека. Торговля с пиратами научила ее доверять первому впечатлению и своим инстинктам. Стоило признать, что она не очень хорошо разбиралась в людях, – в конце концов, ее первое впечатление о Сенлине сводилось к фразе «никчемный болван». Тем не менее она была уверена, что ее способность отличать безобидных чудаков от жестоких маньяков не раз спасала жизнь. И все же она изо всех сил старалась получить хоть какое-то реальное представление о личности короля. Королевское место жительства занимало городской квартал и возвышалось над соседями. Когда они поднимались по ступеням дворца, последние лорды и леди, идущие следом, отстали. Дети убежали с полными ртами конфет, а репортерам Леонид громко фукнул на прощание и сказал, что они могут его процитировать. Эдит последовала за королем и тремя его советниками через золотые двери дворца. Внутреннее убранство королевского дома было таким же величественным и запутанным, как и его внешний вид. Каждый предмет мебели казался произведением искусства, а все приборы были прекрасны, как драгоценности. Но поскольку ничто ничему не соответствовало, получалось что-то вроде экстравагантного магазина диковинок. Эдит заметила перемену, произошедшую с королем, как только они оказались в помещении. Он прогнал слуг, которые исчезли, словно мыши при вспышке света, и принялся на ходу срывать с себя костюм часовщика – шляпу, сюртук, жилет и галстук, – бросая их на музейные экспонаты своего дома, не сбавляя шага. Он казался моложе, его действия стали более спокойными. Голос Леонида утратил театральную мелодичность, звучавшую в Круге. Он заговорил с Эдит вполне небрежно: – Я уже достаточно старый, чтобы помнить времена, когда имя Сфинкса не звучало так мифически. Мой прадед видел «Авангард», когда тот летал в последний раз… когда это было, генерал, сто лет назад? – Леонид помолчал достаточно долго, чтобы позволить Эйгенграу кивнуть. – Сфинкс, несомненно, не спешил выйти на бис. – И он решил, что Пелфия будет идеальной сценой, – сказала Эдит. – Это очень лестно. Надеюсь, вы не будете возражать, если я обойдусь без королевской экскурсии. Это большой дом, и я уверен, у нас обоих есть дела поважнее, чем притворяться, что мы ценим все эти камины и гобелены, – простодушно сказал Леонид. Эдит сразу же согласилась, радуясь, что ее избавили от скучных лекций. – Во всяком случае, я предпочитаю крышу. Я люблю свежий воздух. Терраса выступала из дворца со всей утонченностью гульфика. Экстравагантное пространство затенялось рядами пальм в массивных глазурованных горшках. Леонид объяснил, что каждое утро увядающие деревья вывозили на тележках, чтобы оживить их в портовом солнечном свете, а свежие привозили, оставляя томиться в лучах газовых ламп. – Признаюсь, это ужасное расточительство. Королевская власть действительно имеет свои преимущества. И я не могу придумать ничего более безмятежного, чем тень от дерева. Честно говоря, я бы предпочел зелень, а не золото. Это Эдит могла понять. Наместник начинал ей нравиться. Леонид стоял у перил, глядя на кипящий жизнью город. Теперь на нем не было ничего, кроме костюмных брюк и белой рубашки с расстегнутым воротом, и король выглядел обыкновенным, ничем не примечательным, если не считать торчащей белыми крыльями шевелюры. – В детстве я вытаскивал перья из подушек, а потом приносил их сюда, чтобы посмотреть, как далеко они проплывут над крышами домов. Я сделал из этого целую игру. С очками, штрафами и… Я промотал сотню дней, выпуская перья, подсчитывая баллы. – Он помахал пальцами в воздухе. – Когда мать застукала меня за этим занятием, она ужасно меня отчитала. Я испортил ей подушки! Уничтожил ее пуховые одеяла! Я был вандалом и расточителем! – Он усмехнулся. – Забавно, но сейчас я не могу вспомнить ни одного правила игры в перья, зато прекрасно помню каждое слово этого выговора. – Леонид посмотрел Эдит в глаза с умоляющей честностью. – Надеюсь, теперь я не удостоюсь еще одного. Эдит с легким удивлением поняла, что Леонид ожидал осуждения. Это открытие принесло облегчение, потому как означало, что Сфинкс все еще пользовался здесь некоторым уважением. – Вовсе нет, ваше величество. Сфинкс шлет вам свои самые теплые пожелания. Он жалеет, что не смог приехать сам. У него лишь приятные воспоминания о вашем кольцевом уделе и ваших предках. – Они у меня самого вызывают противоречивые чувства. Я не из тех, кто считает каждого умершего родственника святым. Итак, чем же мы обязаны этой чести, блюститель Уинтерс? Что же на самом деле привело вас сюда?