– Здесь веселее. Байрон наслаждался минутой покоя в своей рубке связи, удачно названной и удобно устроенной. Он провел весь день, споря с Волетой за чаем, и все его болты дребезжали от пушечного огня. Генеральная репетиция прошла не слишком удачно. Ирен отлично стреляла из пистолета, но ее умение обращаться с чайником оставляло желать лучшего. Тем временем Волета, похоже, верила, что может спорить с условностями и многолетними традициями, используя его в качестве доверенного лица. С таким же успехом можно поспорить с временами года! «Почему зима не может быть теплее? О да, весна – это хорошо, но разве мы не можем обойтись меньшим количеством ливней? И конечно, летом не нужно так много мух!» Ах, если бы Байрону удалось убедить юную леди хотя бы в одном – в том, что она не первая, кого раздражают принятые в обществе условности, и не последняя. Рубка связи располагалась на нижней палубе корабля вместе с каютами экипажа и пассажиров. У Байрона был единственный ключ от окованной сталью двери, и он получил строгий приказ от Сфинкса держать ее запертой все время и никого не впускать ни при каких обстоятельствах. Сфинкс не любила делиться информацией, особенно ее сырой версией. Несмотря на то что теперь Сфинкс полагалась на Эдит и ее команду, которые должны были представлять ее в Башне и собирать фрагменты зоотропа, она не вполне доверяла их благоразумию и намерениям. Впрочем, Сфинкс никогда не придавала доверию особую важность. Она ни за что бы не призналась, но Байрон знал: ее контракты были всего лишь средством для выяснения деталей характера и мотивов человека. Узнав их, она могла предсказать, как он себя поведет даже вопреки контракту. Она не верила в магическую силу подписи на клочке бумаги. Но доверие не требовалось там, где не было сомнений. Предсказуемый человек был так же хорош для Сфинкса, как и честный. Байрон не претендовал на то, чтобы понимать все тонкости интриг хозяйки, но ему и не нужно было их понимать, чтобы выполнить свой долг. Ему оставалось только хранить ее секреты, что, по общему признанию, иногда было трудно, учитывая ее склонность хранить разные секреты от разных людей. Почему она решила показать лицо Волете и Сенлину, а не Эдит и Ирен? Сфинкс ничего ему не объяснила. Он подозревал, что она хотела завоевать симпатию Волеты и Сенлина, показаться уязвимой, чтобы они чувствовали себя обязанными помочь ей. Эдит и Ирен, похоже, лучше реагировали на власть и мощь, которые излучали капюшон и маска Сфинкса. Байрон также недоумевал, почему она решила послать Сенлина вперед остальных друзей. Он чувствовал, что Сфинкс не удивлена молчанием Сенлина, которое могло означать только одно: это было частью плана. Байрон скорее готов был вырвать себе глазное яблоко, чем поделиться этим подозрением с Эдит. Но все это были вопросы и догадки для другого времени и, возможно, другого ума. Сейчас он наслаждался тишиной и покоем, запахом льняного масла и блеском краски на кончике кисти. Крылатые шпионы Сфинкса добирались до него через дыру в корпусе, которая была такой же незаметной, как ноздри акулы. Мотыльки и бабочки вылетали из расширяющегося жерла трубы в проволочную клетку, установленную на стене. Он забирал их из загона, как и предполагали его обязанности, и документировал прибытие, словно хозяин гостиницы, записывающий постояльцев. Он отмечал любые повреждения и при необходимости исправлял их. Затем он просматривал записи, создавал дубликат, если они казались достаточно важными, а после выпускал оригинал через тот же вентиляционный канал. Заднюю стенку шкафа покрывала пробковая доска, которая от обилия приколотых крыльев походила на сложное лоскутное одеяло. Некоторые крылья были однотонными, другие – расписанными различными видами бытового камуфляжа: тканями, древесной текстурой и узорами фарфора. Его рабочий стол был завален инструментами, кистями, горшочками с краской и механическими деталями. Дюжины маленьких ячеек, в которых лежали тела стертых и скопированных шпионов, заполняли стену над его рабочим местом. Байрон с помощью увеличительного стекла наносил последние штрихи на мраморный узор, когда в дверь постучали. Он крикнул Волете, чтобы ушла и оставила его в покое, но удивился, услышав голос Эдит: – Это я, Байрон. Он приоткрыл дверь на несколько дюймов, просунул в щель мокрый черный нос и поздоровался с капитаном. Он извинился за то, что принял ее за Волету, и спросил: – Мне прийти к тебе в каюту? – Я бы хотела зайти внутрь, если можно, – ответила Эдит и показала медную грудную клетку мотылька, которого он принес ей накануне. – Я пришла предложить сделку. Он колебался, и Эдит добавила: – Я здесь не в качестве капитана. Можешь мне, безусловно, отказать. Я здесь как друг и хочу попросить о помощи. Он впустил ее, пойдя на немалую уступку. Это было не только запрещено, но и неудобно. В рубке размером с чулан был только один стул и не так уж много места, чтобы стоять. Но Байрону нравилось, когда его просили о помощи. Поэтому он предложил ей стул и опустился на колено, радуясь, что его ноги никогда не устают и не болят. И только после того, как они сели столь близко друг к другу, он подумал, какой странной должна казаться ей эта комната. Все эти бестелесные крылья, приколотые к стене, разбросанные по верстаку механические лапки и головы мотыльков. Должно быть, выглядит немного жутковато. Он наблюдал, как она осматривает комнату, и был доволен, когда она объявила: – Здесь уютно. Мне нравится. Должно быть, это хорошее убежище. Он ответил, что тоже так считает, но было приятно услышать это от кого-то другого. – Я полагаю, ты до сих пор ничего не слышал о Томе, – сказала она, глядя через увеличительное стекло на полотнище крыла. – Очень красиво. – Благодарю, – сказал он, чувствуя себя неловко, и начал убирать свою работу. – Я бы сообщил, если бы что-то услышал. – Понимаю. Поэтому я подумала, что нам, вероятно, следует придумать, что мы будем делать, когда доберемся до Пелфии. Байрон улыбнулся и рассмеялся: – По-моему, Сфинкс уже достаточно все спланировал для всех нас, не так ли? Я думаю, он выражался вполне ясно. – Я не о том, что мы все будем делать, Байрон. Я про тебя и про меня. Насчет Тома. – Понятно, – сказал Байрон, складывая принадлежности для рисования все медленнее. – Сфинксу на него наплевать. Мы оба это знаем. Использовать кого-то – не то же самое, что заботиться о нем. Но мне не все равно, и, я думаю, тебе тоже. – И что же ты предлагаешь? – Я знаю, что ты перехватывал ежедневные отчеты Тома. Они все еще у тебя? – У меня есть копии, – сказал Байрон с легкой гордостью. – Я сделал дубликаты на случай, если мотыльки будут повреждены или пойманы на пути домой. – Очень разумно. Я бы хотела послушать их, если можно. А потом я сыграю тебе послание, которое получила от него. Байрон широко раскрыл рот. Он собирался сказать что-то умное, что-то недоброе, что обычно делал, когда чувствовал себя неловко. Но сдержался и вместо этого проговорил: – Капитан… Эдит, я не могу. У меня есть приказы, которые я должен учитывать. – Я все понимаю. – Эдит легонько постучала хвостом мотылька-посыльного Сенлина по рабочему столу. – И вообще, мне бы не хотелось тебя шокировать. – О, ты действительно думаешь, что я такой любопытный? – Нет, вовсе нет. Нисколько. Просто от услышанного ты можешь покраснеть, а я не хочу смущать друга. – Что ты имеешь в виду? С чего вдруг мне краснеть? И что же он сказал? Эдит втянула воздух сквозь зубы и покачала головой из стороны в сторону. Байрон некоторое время смотрел на нее, прежде чем понял: она не ответит. Он потряс рогами: – Ну ладно, ладно! Но только во имя праздного любопытства! Мы никому ничего не скажем и не нарушим наших обязательств перед… – Эдит улыбнулась за мгновение до этого, но сделала это так внезапно, что Байрон осекся. – Что такое? – Я опять это сделала. – Что сделала? – Манипулировала тобой. Шла окольным путем, чтобы добиться желаемого. – Она зажмурилась. – Я не хочу относиться к друзьям как к препятствиям. Я не хочу этого делать. Я не такая, как он. – Ты имеешь в виду Сфинкса? Она открыла глаза и прямо посмотрела на него: – Прошло уже три дня с тех пор, как мы получили весточку от Тома, и я думаю, что это плохой знак. Я очень волнуюсь. Я знаю, как быстро может случиться самое худшее. Однажды у тебя появляется ожог на руке, на следующий день – жар, а еще через день руки нет. Мы не можем терять время. Я думаю, ты, возможно, был прав прошлой ночью. Возможно, ты услышишь что-то, что я пропустила в его послании. Он намекал на вещи, для которых я не знаю контекста. Если он попал в беду, я хочу знать, как, где и что можно сделать, чтобы вытащить его оттуда. В общем, пожалуйста, выслушай это и расскажи, что ты слышишь. Никаких обязательств. – Ну, – сказал Байрон, довольно быстро переходя от обиды к прощению, – давай послушаем, что скажет сам Сенлин. Когда запись закончилась, покраснела уже сама Эдит. Заправляя темные пряди волос за темно-красные уши, она сказала: – Очевидно, то, что он сказал ближе к концу, было всего лишь несколькими личными выражениями дружеской привязанности, но… – Я видел поцелуй, Эдит. – Ты… что? Байрон говорил так, словно хотел как можно скорее закончить исповедь. – Бабочка Сфинкса записала, как вы с Томасом целовались в дверях спальни, и я это видел. Я не хотел этого делать, но сделал, и, кроме того, именно я подложил бабочку в твою комнату, так что вторжение в твою личную жизнь – полностью на моей совести. – Олень опустил взгляд на свое рабочее место и без всякой надобности принялся перебирать вещи, поглядывая при этом на нее. Эдит почувствовала, как в душе поднимается вулканический пузырь гнева. Но то, что могло бы обернуться извержением, остудило воспоминание о ее недавнем извинении и облегчение от того, что ей не придется ни объяснять, ни скрывать всю сложность чувств к Сенлину. – Наверное, мне следовало догадаться, что в доме Сфинкса нет никаких секретов. – Это был первый раз, когда мне стало стыдно за свою работу. Мне очень жаль, Эдит. Я бы не стал делать этого снова, – сказал Байрон. Он встал и начал выбирать цилиндрические записи из кабинок. – Ладно, пожалуй, нам стоит начать с самого начала. Я надеюсь, табуретка удобная. У Сенлина много талантов, но краткость в их число не входит. После того как они прослушали все устные доклады Сенлина, Байрон спросил, не хочет ли Эдит также посмотреть визуальные записи о передвижениях Сенлина по кольцевому уделу. – А он знал, что за ним следят? – Он, конечно, догадался, – сказал Байрон, устанавливая маленький проектор и экран на рабочем столе. Проектор был не более чем зажимом для удержания бабочек в неподвижности, пока они излучали свет на белую шелковую ширму. Первая запись, которую он прокрутил для капитана, показала, как Сенлин регистрируется в отеле «Бон Ройял». Она не могла не улыбнуться тому, как он любезно препирался с носильщиком, настаивая, что сам справится с багажом, и, наконец, давал чаевые молодому человеку, чтобы тот позволил ему нести свои вещи. В другой сцене она наблюдала, как он вытряхивает сюртук через окно гостиничного номера; как он ходит и читает книгу; как открывает окно балкона, чтобы выпустить мотылька в ночь. И еще были сцены, когда он шел по переполненным городским улицам. Эдит была потрясена этими проблесками Пелфии. Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь раньше видела столько хорошо одетых людей в одном месте. В городе царил некий дух безумства. Сенлин то появлялся, то исчезал в толпе людей на центральной площади, как пробка в ливневой канаве. Байрон менял записи и называл достопримечательности по мере их появления: Колизей, «Вивант», Придворный Круг и театр «Гаспер». Они наблюдали с неудобного расстояния и сквозь дождь, как Сенлин оказался в переулке, где двое мужчин оскорбляли низкорослого и истощенного хода. Брызги побелки окружали сцену ореолом. Эдит гордилась тем, как он сражался. А затем – ужаснулась, когда ход воспользовался возможностью, чтобы убить двух мужчин, прежде чем убежать, оставив Тома под дождем, сбитого с толку и одинокого. – Напомни мне, что, по словам Тома, прокричал ход перед тем, как убежать? – «Приди, Король Ходов», – сказал Байрон. – И нет, я не знаю, что это значит, но в записях оно всплывает все чаще. Еще и в виде многочисленных граффити. Следующая сцена, которую показал Байрон, поведала, как Сенлина в гостиничном номере застали врасплох высокий мужчина с трехфутовым пистолетом и женщина, которая, несомненно, была блюстительницей. Она спросила Байрона, кто этот высокий человек, и он представил ей генерала Эйгенграу. – А что мы о нем думаем? – Я бы сказал, что Эйгенграу – воинствующий традиционалист. Он, конечно, не идиот, но я бы не считал его и самым дальновидным человеком. Он один из тех, кто, кажется, думает, что кольцевые уделы существуют отдельно от Башни. Как будто одно можно сохранить, пока другое гниет. Иными словами, он принадлежит к большинству. – А это, я полагаю, блюстительница Джорджина Хейст. Можешь о ней что-нибудь еще рассказать? – Даже не знаю. Ну, она действующая блюстительница. – В каком смысле «действующая»?