– Я прекрасно танцую, – парировал Байрон. Выпрямившись, он повернул запорное колесо, чтобы открыть люк. – Выше нос. Мы не хотим быть похожими на попрошаек. Помните: мы посланцы Сфинкса, – сказала капитан Уинтерс, надевая треуголку. Перед тем как выйти на дневной свет, Эдит наклонилась и железной рукой схватила оленя за плечо. – Если я не вернусь к полуночи, дай залп над портом. Если не вернусь к утру… – Она глубоко вздохнула. – Выпускай безумца. Едва их ноги коснулись трапа, оркестр заиграл веселый концерт. Медные рожки сверкнули на солнце. Солдаты, окаймлявшие помост для музыкантов, подняли сабли в официальном приветствии; их черные мундиры пестрели яркими медальными лентами. Изукрашенный знаменами порт наводнили джентльмены во фраках и дамы в платьях со шлейфами. Они высыпали с пристани на парящие над пустотой причалы и даже роились на палубах других пришвартованных кораблей, которые по сравнению с «Авангардом» казались игрушечными. Капитан Уинтерс остановилась у подножия трапа. На мгновение она и ее команда застыли над бурлящим морем ветра. Волета от души вдохнула свежий прохладный воздух. Затем капитан сошла на берег. Все тридцать две пушки правого борта «Авангарда» выстрелили одновременно. Толпа ахнула от оглушительного рева, замахала руками в сторону дыма, который клубился вокруг корабля и над портом. За первым залпом очень быстро последовал второй. Волета знала, что канониры Сфинкса могут перезарядить оружие менее чем за семь секунд. Теперь и пелфийцы это знали. Второй салют еще не стих, а толпа с вернувшимся энтузиазмом разразилась неистовыми воплями радости. Молодые люди размахивали над головой носовыми платками, молодые леди трясли букетами маков и лилий, как помпонами. Шеренга сановников в золотых эполетах и огненных кушаках аплодировала у гостеприимно распахнутых городских ворот. Первое, что заметила Волета: все в порту, за исключением одетых в белое грузчиков, были наряжены в одинаковые цвета: черный и оранжевый. Они походили на стаю иволг. Толпа отпрянула достаточно, чтобы они смогли покинуть трап, но не более того. Волета ничего не видела за стеной из лиц, поэтому положилась на Ирен, которая, держа ее за плечо, указывала направление. Все тянулись к ним и говорили одновременно. Сначала казалось, что они соревнуются в том, кто больше всего желает ей здоровья, богатства и счастья. Потом кто-то похвалил ее за дерзкий цвет платья, а кто-то выразил удивление, что такое титаническое судно произвело на свет только троих посетителей. А где же сановники? А где их жены? А где же Сфинкс? Какая-то дама спросила у Волеты, удалось ли ей вывести вшей или с ее волосами произошел несчастный случай? Кто-то еще спросил, смуглая ли у нее кожа от природы или это неудачный загар? Собрав все свое терпение, Волета ответила долгой бессвязной тирадой: – Доброе утро! Спасибо. Ваше платье тоже дерзкое! О нет, я сделала это специально. Да, отрастут. Нет, я такая родилась. Доброе утро! Простите. Она уже начала задаваться вопросом, не придется ли пересечь весь город в окружении сплетничающих придурков, когда толпа внезапно расступилась. В центре освободившегося пятачка стояла женщина-рыцарь. По крайней мере, Волета приняла ее за рыцаря, потому что незнакомка была закована в золотые доспехи от пояса до шеи. На ней была позолоченная кираса, такие же наплечники и перчатки. Затем Волета заметила, что от локтей рыцаря поднимаются тонкие струйки пара, и поняла, что она тоже блюстительница, как и Эдит. Но, в отличие от железной руки Эдит, движитель незнакомки выглядел изысканным и женственным. Она больше походила на статую, чем на паровоз. Ее рыжие волосы серебрились на висках. Она стояла, положив руки на скульптурную талию, выглядя героически и немного неуместно среди кричащей толпы. Капитан Уинтерс быстро протянула руку рыжеволосой: – Блюститель Эдит Уинтерс, капитан «Авангарда». Разрешите сойти на берег. – Джорджина Хейст. Добро пожаловать в Пелфию, капитан Уинтерс. – Хейст улыбнулась, показав зубы, что сразу же вызвало у Волеты симпатию. Эта улыбка создавала пространство для близости посреди глазеющей толпы и как будто извинялась за царящую вокруг суету. Все еще сжимая руку Эдит, Хейст притянула ее ближе, и Волета тоже подалась вперед, чтобы услышать сказанное. – Капитан порта Каллинс собирается прочесть очень скучную речь. Не волнуйтесь, через пять минут оркестр заиграет независимо от того, закончил он или нет. Потом будет короткая поездка на поезде и парад. Если хватит сил, улыбайтесь и машите рукой. Он продлится долго. А потом я представлю вас королю Леониду, который, обещаю, не так глуп, как кажется. Закончив, Хейст воспользовалась тем, что держала Эдит за руку, и развернулась вместе с ней лицом к неистовой толпе. Все сразу же начали кланяться и представляться в длинных, самодовольных выражениях. Они перебивали друг друга, как индюки, курлычущие в загоне. Хейст вывела капитана из этой суматохи, и Волета поспешила следом. Во главе порта стоял человек в военной форме, держась за кафедру. Его завитые усы казались жесткими, как бараньи рога. Волета сразу же узнала в нем начальника порта, который когда-то дал им отпор. К ее облегчению, он не выказал ни малейшего признака узнавания, когда одарил ее беззубой улыбкой, как будто скрывающей приступ морской болезни. Он вытянул шею, видимо, чтобы смягчить комок в горле, и выровнял стопку карточек с речью, постучав ею о кафедру. А затем он заговорил тихим и дрожащим голосом. Каллинс подчеркнул выпавший на долю Пелфии почет такими фразами, как «анналы истории», «братство кольцевых уделов» и «досточтимые посланцы Сфинкса». Толпа, не желая щадить чувства Каллинса, шумела громче, чем он говорил. Зеваки обсудили унылое исполнение оркестром скучного концерта и убожество декораций, хотя последним было всего несколько часов от роду. И они снова и снова возвращались к своему разочарованию оттого, что столь мало гостей сошло с такого грандиозного судна. Волета услышала, как некий мужчина насмешливо сказал: «Самое интересное событие на этой неделе? Вы что, совсем спятили? Это даже не самое интересное, что может произойти сегодня!» Капитан порта все еще бормотал речь, когда оркестр разразился шумным маршем. Освободившись от утомительных формальностей, толпа устремилась обратно к городским воротам. Туннель, ведущий внутрь кольцевого удела, был выложен от пола до потолка белыми, как молочные зубы, квадратами. На углубленных рельсах пыхтел блестящий черный локомотив. Движитель тащил за собой пассажирский вагон, кабуз – и все. Волета заметила, что пелфийцы очень гордятся железной дорогой, которая показалась ей совершенно ненужной. Несмотря ни на что, когда одна почтенная дама спросила, нравится ли ей «этот красивый железный жеребец», Волета сумела сохранить невозмутимое выражение лица и сказала: «Да, у него очень умная морда»[5]. Ирен даже не взглянула на поезд, но, похоже, обрадовалась носильщикам. Она передала им багаж и стала наблюдать, как таможенники в плоских шапках помечают каждый осмотренный предмет биркой. Волета знала, что они ничего не найдут. Ирен обратилась к капитану с просьбой разрешить ей взять с собой цепи, пистолет или хотя бы шпагу, и Эдит объяснила, почему это недопустимо. Оружие, любое оружие, только вызовет подозрение, когда его неизбежно найдут и конфискуют. Блюстительница Хейст едва успела поставить ногу на ступеньку пассажирского вагона, когда на пути Волеты встал Каллинс. – Мне очень жаль, мисс, но мы не можем допустить, чтобы по улицам разгуливало животное. Вам придется посадить его в клетку. – Каллинс что-то шепнул таможеннику. Тот бросился прочь и вскоре вернулся с птичьей клеткой. Волета сняла Писклю с плеча и спрятала в ладонях, словно защищая. – Она совершенно безобидна. – Я в этом не сомневаюсь. Но закон освящен короной, и у меня нет никакой свободы действий в том, как он применяется. – Открыв дверцу клетки, Каллинс протянул ее Волете. – Как видите, это довольно симпатичная маленькая клетка. Ваш питомец будет в полной безопасности. Я буду носить и защищать его до тех пор, пока вас не представят ко двору. Волета повернулась к Ирен, ища поддержки. Но спокойный взгляд амазонки напомнил девушке о том, что она уже знала. Вот оно: момент капитуляции, момент компромисса. Байрон предупреждал, что придет время, когда ей придется выбирать между обществом и самой собой. Вызов пришел быстрее, чем она ожидала, и задел ее за живое. Она знала, что Эдит наблюдает за ней и хочет увидеть, как она поступит. Толпа зароптала. Темно-рыжее море вечерних платьев теснилось вокруг нее. Улыбка капитана порта превратилась в нервную гримасу. Волета почувствовала внезапное желание протянуть руку и сорвать с него усы. Вместо этого она подняла Писклю и поцеловала полосатую мордочку. С успокаивающим кудахтаньем она посадила белку в клетку, укрепляя свою решимость, когда лапки зверька затряслись от испуга. – Вот и славно, – покровительственно пропел Каллинс. Он закрыл клетку за съежившимся животным. – Все зверушки – по клетушкам. – Все на борт, – сказала Джорджина Хейст с верхней ступеньки вагона. – Пришло время встретиться с королем. Глава четвертая Вопящая толпа и ликующая публика звучат очень похоже. Орен Робинсон из «Ежедневной грезы» Первым побуждением Ирен было придушить любого, кто на нее натыкался. Она не могла припомнить, когда в последний раз делалась такой незаметной. Наверное, в детстве, когда стояла в очереди за супом и ее толкали старшие дети. Но с тех пор, как в возрасте десяти лет она начала стремительно расти, люди просто расступались перед ней. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Надев капор и положив руки на багажную тележку, она как будто исчезла. Толпа не обращала на нее ни малейшего внимания и не давала ей места. Она чувствовала сильное желание сорвать с себя головной убор и показать им всем, с какой воительницей они имеют дело. Толкая тележку от сходней к ступеням вагона, она свирепо поглядывала на каждого лорда и леди, которые мешались у нее на пути, или рявкали на нее, когда она пихала их, или делали вид, что не слышат ее, когда она вежливо просила их отойти. Было бы так легко оторвать от тележки рейку для одежды и забить ею всех до смерти. Она, вероятно, прикончила бы дюжину, даже не вспотев. И только выйдя из толпы и усевшись на жесткую скамейку в пассажирском вагоне, амазонка поняла, что это неправда. Она позволила гневу затуманить глаза. Не важно, насколько она сильна; ей не по плечу сражаться с целым кольцевым уделом. Единственные уделы, которые она когда-либо знала, были весьма темными и мрачными. Новый Вавилон пропах серной кислотой и гуано. Шелковый риф был сплошь покрыт паутиной и ловушками. Но когда она сошла с поезда и вышла из туннеля, ее охватило благоговение. Пелфия оказалась белой, как соль, и чистой, как развешанное на веревке белье. В воздухе пахло свежеиспеченными пирогами, духами и розами. Улицы были узкими, а фасады зданий сверкали мрамором и стеклом. Городские кварталы были словно сшиты между собой верандами, галереями и террасами. Из каждого окна выглядывало лицо, на каждом дюйме каждых перил торчал зритель. Город, который, казалось, создали для того, чтобы было на что поглазеть, наклонился и рассматривал вновь прибывших. Ирен никогда еще не видела столько возвышенностей. Ей казалось, что она идет по дну каньона. От обилия конфетти как будто началась пурга. Приветственные возгласы все больше походили на рев. Она почувствовала сильное желание зарычать в ответ. И возможно, она бы так и сделала, если бы в этот миг Волета не взяла ее за руку. Ирен посмотрела на подопечную, чье плечо покрылось порошей из конфетти. – Видела их жестяное солнце? – спросила Волета. – Обхохочешься! Выглядит так, словно его стукнули по физиономии сковородкой! Ирен с облегчением поняла, что Волета воспринимает происходящее спокойно, хотя, конечно, это было логично: она уже сталкивалась с неистовыми толпами. Возможно, Волета почувствовала ее беспокойство, потому что она похлопала Ирен по руке и крикнула ей в ухо, когда та наклонилась: – Это просто театр, Ирен. И больше ничего. Это шоу началось задолго до того, как мы приехали сюда, и продолжится еще долго после того, как мы уйдем. Мы просто актеры, идущие по сцене. – Волета указала вниз, на землю, где между булыжниками мостовой красовался светящийся стеклянный диск. – Смотри, даже в полу есть фонари! Это всего лишь игра. Пьеса, да и только. Эта мысль слегка утешила Ирен. Ей даже удалось приветственно помахать и состроить гримасу, которая вполне могла сойти за улыбку. Но тут конфетти попало ей в рот, а брызги шампанского обожгли глаза; и, решив, что лучше предоставить парад профессионалам вроде Волеты, амазонка спрятала лицо под оборками капора. Волета с сожалением заметила, что Ирен здесь настолько неприятно – ведь ее саму зрелище весьма забавляло. Да, с обустройством приема местные перестарались, и девушка не сомневалась, что новизна события вскоре сойдет на нет, но после многих дней, проведенных взаперти в стенах «Авангарда», было приятно так основательно отвлечься. Вместе с процессией они шли мимо кондитерских, пекарен и парфюмерных лавок. Продавщицы выбегали на улицу, чтобы сунуть конфеты в руки Волеты и обрызгать ее шею духами. Ей дали чашку с горячим шоколадом, таким сладким, что зубы заныли. Парад двигался через район, который златогрудая Хейст называла Гетто Сапожников. Там молодые модели свешивали ноги с балконов, демонстрируя самые необходимые в этом сезоне туфельки и ботинки. Волета проследовала за Эдит под выступающим театральным навесом, мимо афиш с изображением актеров, глядящих вдаль с напряженным вниманием, которое сходило за интеллект. Наконец они вырвались из высоких белых утесов городских кварталов. Едва они вышли на открытую площадь, испещренную торчащими фонарями и светящимися тут и там люками, празднование прекратилось, или, скорее, гуляки перешли к другим торжествам. Когда толпа разошлась, из маленьких чуланчиков в переулках появились ходы, вооруженные метлами и швабрами, чтобы убрать сугробы конфетти и озера шампанского. Хребет кольцевого удела возвышался перед ними, как гигантский ствол дерева без коры. Джорджина Хейст указала на Колизей – изуродованный памятник классической архитектуры – и стройные шпили мюзик-холла «Вивант». – А прямо перед нами, – сказала она, указывая на самшитовую изгородь с воротами, – Придворный Круг. Золотая блюстительница остановилась и, помахав всем, собрала их компанию в кучу. Голова Волеты оказалась зажатой между головами Ирен и Эдит, отчего она почувствовала себя заговорщицей, и это ей нравилось. – Король Леонид любит покрасоваться перед гостями, – сказала Хейст. – Я предлагаю приготовиться к тому, что вы будете поражены. – И отнестись к этому с уважением, – добавила Эдит, многозначительно взглянув на Волету. – Да, и с полной вовлеченностью, – добавила Хейст. – Вовлеченностью? – переспросила Эдит. – От нас ведь не ждут спектакля, правда? – Нет, ничего столь экстравагантного, – отмахнулась Хейст и ободряюще усмехнулась, а затем не оставила от ободрения камня на камне, признавшись: – Не обязательно представления. Но это же Пелфия. Если вы скучны, никто не захочет иметь с вами дела. Показать себя – хорошая идея, особенно когда ты в центре внимания всей знати кольцевого удела. – А что бы вы посоветовали? – спросила Волета. – Жонглирование, кувырки, может быть, легкий спарринг? Я не знаю ни одного монолога наизусть, но уверена, что смогу что-нибудь придумать, не поскупившись на «ибо» и «дабы». – Нет, такой официоз, как мне кажется, не нужен, – сказала Хейст. – Когда меня представили лет двадцать назад, я отпустила несколько шуток, немного рассказала о своих путешествиях и позволила королю постучать в мою грудь, чтобы она зазвенела, как гонг. – Она похлопала себя по золоченой грудине. – Ну, мы так не поступим. Хорошо, что мы приехали с собственным комиком, правда, Ирен? – сказала Волета, толкнув подругу локтем в бок. Амазонка слегка побледнела. Перед закрытыми воротами двора выстроились ряды пажей в изумрудных нарядах. Что-то в этой сцене показалось Волете странным, но, лишь подойдя ближе, она поняла, что именно ее тревожит. Дело было не в том, что кусты – фальшивые или что некоторые пажи были мальчиками, а другие – стариками в коротко остриженных париках, и не в угрожающей черной спирали, образованной железной решеткой закрытых ворот. Нет, дело было в тишине двора за шелковыми кустами. В таком шумном городе тишина казалась именно тем, что должно предшествовать ловушке. Но когда пажи затрубили в трубы и распахнули черные ворота, а их маленький отряд прошел сквозь строй пальм в обширный внутренний двор, Волета сразу поняла, что это не ловушка. Это – нечто гораздо худшее, чем ловушка: это была «живая картина».