– И ты называешь это уроком? – сказала Эдит, взглянув на присоединившуюся к группе Ирен. – Я на мостике слежу за флотами дюжины различных уделов, и все они, я уверена, набираются храбрости, чтобы нанести по нам удар. А вы тем временем сидите здесь, пьете чай, трубите в рога и пытаетесь вцепиться друг другу в глотки. Это не придает мне особой уверенности. – Я стараюсь изо всех сил, капитан, – сказал Байрон, ломая руки, которые двигались с плавностью смазанных шестерен. – Я не уверен, что в ней есть хоть толика инстинктивных навыков поведения в обществе. – Но я же решила три сценария правильно! – закричала Волета. – Из двадцати восьми! Это просто ужасно. Даже Ирен справилась бы лучше. – Ой, – сказала Ирен. – Заткнитесь все, – скомандовала Эдит, пристально посмотрев каждому в глаза. Она выглядела сердитой и, как показалось Волете, немного взволнованной. – Я не думаю, что вы понимаете, в каком положении мы оказались. Мы – замок без армии. Если кто-нибудь заподозрит, что на этом корабле нас всего пятеро, они разломают корпус и вытащат нас, как червей из мягкого сыра. – О боже мой! – Байрон содрогнулся от отвращения. – Ящик с наковальнями, – сказала Ирен. Все недоуменно посмотрели на нее, и она пожала плечами. – Когда я работала на Голла, часть моей работы состояла в том, чтобы выявлять бездельников. Если я заставала человека бездельничающим, дремлющим или волочащим ноги, я давала ему пинка. – Выражение лица Ирен казалось сентиментальным. – Но там был один умный слизняк по имени Митер. Он понял, как меня обмануть: надо таскать пустой ящик или бочку с таким видом, будто они полны. Помимо всего прочего, у него это хорошо получалось. Он краснел до корней волос. Коленки дрожали. Глаза вылезали из орбит. Я спрашивала его: «Что это такое тяжелое?» И он всегда говорил: «Наковальни!» Это продолжалось несколько месяцев. И вот однажды, просто по наитию, я постучала по бочке, которую он тащил, и услышала глухой звук – она была пустая. – А что стало с Митером? – спросила Волета. – Как называют человека, который действительно начинает ценить вкус чего-то? – сказала Ирен, задумчиво хмурясь. – Икс-перд? – Эксперт, – подсказал Байрон. – Вот именно. Он стал экспертом по моим поджопникам. – Если нас обнаружат, будет еще хуже, – мрачно сказала Эдит. – Но Ирен права: мы не хотим, чтобы кто-то надавал нам поджопников. Волета рассмеялась, и Эдит резко повернулась к девушке: – Послушай меня, Волета. – Капитан говорила ровным голосом и оттого еще более пугающим. – Я хочу прояснить одну вещь: Ирен будет главной. На случай твоего непослушания у нее будет строгий приказ доставить тебя обратно на корабль – если понадобится, в мешке, – и ты не уйдешь отсюда, пока я капитан. Не будет никаких обсуждений, никаких оправданий, никаких третьих или четвертых шансов. Сфинкс не сможет за тебя заступиться. Я устрою тебя на камбузе, и ты будешь мыть посуду, пока не состаришься. Ты будешь делать то, что скажет Ирен. Это понятно? – Да, сэр, – ответила Волета и попыталась проглотить комок в горле. – Хорошо. Сфинкс решил, что утром мы причалим в порту Добродетель. Он обещал, что нас будут ждать. Сфинкс дал нам три дня на ведение дел. Три дня. Вот столько продлится наш маленький эксперимент. Если кто-нибудь спросит, мы скажем, что экипаж корабля состоит из семидесяти восьми воздухоплавателей. Если кто-то захочет совершить экскурсию, мы вежливо отговорим его. Если кто-то попытается взять нас на абордаж, мы убьем его, как только сунется. Глава третья За цветочным круглым столом оранжевый сидит на почетном месте. Оранжевый – это совершенство. Оранжевый – это пламя. А напротив леди Оранжевой сидит сэр Пурпурный. Я спрашиваю вас, существует ли более вульгарный цвет? Это слово само по себе напоминает звук, раздающийся из уборной. Пурпурный. Пр-пр-ный. Цвет чернослива, печеночных пятен и клякс. Если я когда-нибудь произнесу хоть слово похвалы в адрес этого ужасного оттенка, пожалуйста, отнимите у меня перо и облейте чернилами с ног до головы. Орен Робинсон из «Ежедневной грезы» «Ежедневная греза» «АВАНГАРД», И ЧТО ОН ПРЕДВЕЩАЕТ НАМ 14 июля «Авангард», должно быть, самое большое и яркое небесное тело после Солнца и Луны. Да, я тоже стоял на смотровой площадке и смотрел, как скользит по небу этот огромный серебряный серп. Совершенно уверен, что он мог бы перерезать Башне горло, если бы захотел. Зеваки с биноклями сообщили мне, что оболочка корабля украшена древним гербом Зодчего. Поскольку из меня получился лучший журналист, чем студент, я исследовал эмблему Зодчего, чтобы в точности и в деталях описать ее вам на этих страницах. Она представляет собой колесо из полуодетых мужчин и женщин, марширующих, наступая друг другу на пятки, с грузами кирпичей, кувшинов и снопов пшеницы. Короче говоря, это ужасная маленькая пантомима совершенной человеческой гармонии, которая существует, чтобы напомнить нам, насколько шумны и легкомысленны наши соседи сверху. Так или иначе, спорить бессмысленно – Сфинкс вернулся. Власти предупредили меня: мы не должны ожидать, что сам Сфинкс выйдет из корабля, размахивая щупальцами и с пылающей гривой. Якобы Сфинкс посылает своего блюстителя, чтобы тот вещал от его имени. До меня дошли слухи, что блюститель явится с целой свитой интересных людей, и нам будет что нанизать на медленно вращающиеся вертела нашего внимания. Жду не дождусь. Мое перо увлажнилось от предвкушения. Есть ли кто-нибудь, кто вдохновляет нас на более самоуверенные и недостаточно обоснованные теории, чем Сфинкс? Мы, естественно, с подозрением относимся к его намерениям. Я слышал от ученых людей, будто у него появились некие политические притязания. Другие, столь же мудрые люди уверены, что его возвращение предвещает появление новой и блистательной технологии. (Разумеется, букмекеры Колизея делают ставки на природу этого изобретения. В настоящее время существуют равные шансы на то, что им окажется питьевая молния, механический пояс или гибрид свинины и говядины под названием «мухрю».) И все же другие ученые утверждают, что все это – тщательно продуманный обман, режиссированный неким верхним кольцевым уделом, – неудачный розыгрыш, которому подвергли нас, исконных жителей Башни. Со своей стороны, я хотел бы знать, почему Сфинкс вообще исчез. Неужели мы истощили его терпение своими ссорами? Или, возможно, наша независимость вызвала у него неприязнь. Знаю, что сторонники ура-патриотизма из нижних уделов предпочитают верить, что он ушел в изгнание из-за нашего превосходства, признав, что высота Башни зависит от ширины ее основания! Лично я подозреваю, что истина куда банальнее: он бессмертный, который вышел на пенсию слишком молодым, но устал возиться с коллекцией монет и решил вернуться к работе. Я заметил некоторое беспокойство по поводу того, почему Сфинкс первым делом привел военный корабль именно в наш порт. Это что, угроза? Может, это вторжение, и если да, предвещает ли оно чудовищную коронацию? Я иногда удивляюсь, почему мы так быстро ожидаем худшего от наших гостей. Я предпочитаю верить, что Сфинкс выбрал нас, потому что знает, в чем мы преуспеваем. Он хотел, чтобы кто-нибудь поднял вокруг него шум. И всем известно, что нам, пелфийцам, нет равных в искусстве бурь в стакане. Корабли сновали туда-сюда из Добродетели, как пчелы в розовом кусте. Ни в одном нижнем кольцевом уделе небесный порт не видел за день такого оживленного движения, как в северной гавани Пелфии. Паромы, полные туристов, прибывали ежечасно. С прохладным утренним ветром подкатывали пузатые баржи, нагруженные звериными шкурами для сапожников и рулонами шерсти и шелка для портных, и уходили на дневных термических потоках с полными трюмами нарядов по последней – уже отмирающей – моде. Порт, похожий на четырехзубую вилку, выступал из широкой набережной. Он мог похвастаться двенадцатью причалами, которые достаточно выдавались в сторону открытого неба, чтобы вместить большинство судов до середины корпуса. Каждый причал украшали позолоченные подстриженные деревья, и все они были защищены восемнадцатью башенными орудиями – так называемыми оловянными солдатиками. «Солдатики» выглядели как восьмифутовые царственные саркофаги с золотыми прожилками и с руками, торчащими в трупном окоченении. Штуковины могли полностью разворачиваться на своих основаниях и поднимать «руки» от бедер до ушей, давая артиллеристам такой диапазон движений, с которым ни один корабль не мог бы конкурировать. Между устрашающими башенками росли толстые пальмы в горшках, словно цветы на подоконнике. В вестибюле «Авангарда» Волета с нетерпением ждала возможности оказаться на берегу и подышать свежим воздухом. Ей до смерти надоел этот тяжелый корабль, имевший обыкновение крениться и раскачиваться, словно стрелка компаса. Она стояла у левого люка рядом с Ирен, Байроном и капитаном и изо всех сил старалась выглядеть так, как велел ей Байрон: сердечной, приятной и покорной. Ирен прислонилась к багажной тележке, доверху нагруженной чемоданами и шляпными коробками, которые ей предстояло перевезти через порт. Байрон прижался мордой к стальной двери и заглянул в глазок, ожидая сигнала начальника порта о том, что их готовы принять. – Этот парик чешется, – сказала Волета, почесывая голову под ниспадающими локонами. Благожелательный наблюдатель мог бы назвать парик «блондинистым», хотя она считала, что с объективной точки зрения он желтый. – Такое ощущение, что я нацепила швабру. – Не чешись, – сказала Ирен, хотя и без особых эмоций. Волета видела, что подруга все еще не привыкла к униформе. Она почти не возражала против длинных юбок и подплечников, которые прекрасно скрывали ее массивную фигуру, но капор с оборками казался невыносимым. В то утро Ирен сказала Волете, что, если бы портовые крысы Нового Вавилона застукали ее в капоре, они бы умерли от смеха, – точнее, она бы задушила их смеющимися. – Нас не узнать, – сказала Волета. – Хорошо, – сказала капитан Уинтерс. На ней был военный сюртук, один рукав которого Байрон отпорол, чтобы освободить место для железной руки. – Не забывай, что случилось в прошлый раз, когда мы пытались здесь причалить. – А что случилось в прошлый раз? – спросил Байрон. – Мы закутали корабль в лохмотья, пытались выдать себя за торговцев женами, «оловянные солдатики» нас обстреляли, и мы сбежали с дырой в парусах, – весело сообщила Волета. – Да, давайте избежим повторения. – Эдит всмотрелась в свое искаженное отражение в полированной латуни рожка, торчащего из стены. Она крикнула в трубу, соединявшуюся с мостиком: – Как там наверху, пилот? В ответ раздался искаженный трубой голос Красной Руки: – В порту можно только встать на рейд, но места для нас хватит. – Хорошо. Будь готов их поприветствовать, – сказала Эдит. – Сенлин легко отделался: ни парика, ни платья, ни даже фальшивых усов, – заметила Волета. – Мы больше не используем это имя, Волета, – сказала капитан. – Теперь он мистер Сирил Пинфилд. Хотя у тебя вообще не должно быть никаких причин упоминать о нем. – Да, конечно, извини. Я больше ничего не забуду. – Волета крепко зажмурилась и тряхнула головой, отчего локоны хлестнули по щекам. Она прекрасно знала, что так делать нельзя! Одного промаха достаточно, чтобы отправить Сенлина в колодки – или того хуже! Намного хуже. Она винила во всем парик. Это была эдакая экстравагантная пытка. Она едва могла думать из-за зуда. Хуже того, она знала, что с той минуты, когда ее представят публике как золотоволосую девушку, ей придется носить его еще целых три дня. А что, если Ирен заставит и спать в нем? Все равно что спать, положив голову на муравейник! Кряхтя от досады, Волета подошла к иллюминатору и открутила винты. – Простите, юная леди, что вы делаете? – спросил Байрон. – Портовая стража стоит по стойке смирно. Уже почти пора! Оркестр вот-вот заиграет! Ради бога, прекрати! Но было поздно. Волета уже открыла иллюминатор, сорвала с головы золотистый парик и просунула наружу. Ветер тут же вырвал его из руки. – Вот. – Волета радостно потерла голову. – Гораздо лучше. Ее темные волосы отросли достаточно, чтобы лежать, а не торчать – по крайней мере, местами. Она потянула за вырез платья – пурпурного, как слива, – и потревожила Писклю, заснувшую внутри украшенного оборками рукава. Толстощекая белка-летяга обежала вокруг ее талии и нырнула в другой рукав, где и спряталась снова. Эдит резко вздохнула, и Волета приготовилась к выговору. Но капитан, похоже, передумала. – Ладно. Никакого парика. – Я все равно включу это в свой отчет, – сказал олень, и его длинные уши встали торчком. Волета лучезарно улыбнулась раздраженному наставнику: – Твои отчеты будут очень скучными, когда меня не станет. – Не все находят мир и покой скучными, моя дорогая. – Байрон снова заглянул в глазок. – А вот и сигнал! Пора! А теперь запомни: улыбайся глазами! Никаких зубов! Зубы – враг скромной улыбки. – Байрон наклонился и взбил юбки Волеты. – Согни колени, когда будешь делать реверанс, и, что бы ты ни делала, не танцуй. Ты танцуешь так, словно застряла ногой в ведре. – Я просто следовала твоему примеру, – фыркнула Волета.