Но и ящик этот показался ему пустым. Лихибон свернула на тропинку к морю, ничуть не согнувшись под своей ношей. — Противная старуха, — сказала Натка. — Я ехала с ней на кунгасе. — Разве она тоже ехала в Малый Тазгоу? — спросил Ти-Суеви. — Да! Противная старуха, — повторила Натка. Что ей нужно у нас, в Малом Тазгоу? Она везла с собой рис и сою с мясом. А мне так хотелось есть! Но я не просила. Я вынула камешки, которые мы нашли с тобой в яме, и стала играть. Я играла хорошо, пока один камешек не упал к ногам Лихибон. Она хотела поднять его, но я успела раньше поднять и спрятала камень в карман. Тогда она подошла ко мне, взяла за плечо и спросила: «Ты где нашла эти камни?» Я не ответила ей. Руки у нее тряслись, и она все спрашивала. А до того молчала. — Да, — сказал в раздумье Ти-Суеви, — эта старуха говорит так мало, как только может, потому что внук ее болен проказой. — Как проказой! — вскрикнула Натка. — Ведь старуха меня схватила за плечо! Натка даже остановилась посреди дороги, топоча от ужаса ногами. Ти-Суеви в страхе глядел на нее. — Но ведь не она, а внук ее болен проказой, — сказал Ти-Суеви, утешая ее. — Все равно! Она меня схватила за плечо! — кричала Натка, заливаясь слезами. — Зачем ты мне раньше не сказал? Теперь я скоро умру. И Ти-Суеви не знал, что с ней делать. — Где, в каком месте взяла она тебя за плечо? — спросил Ти-Суеви. Натка показала. Ти-Суеви положил руку на ее плечо и сказал: — Вот, я снял с тебя болезнь. Так говорят наши старики. Теперь не бойся: если ты заболеешь, то я тоже. Мы будем вместе болеть. Так всегда лучше. — Да, так лучше, — сказала Натка. Она перестала плакать. — Теперь я не боюсь. Она поглядела вокруг. Тихо подходила лесная ночь. На макушках высоких лиственниц оставалось совсем немного света. А тьма внизу сгущалась, как смола. Луны не было. Только звезды вырастали в глубине над лесом. Вдруг на востоке, с той стороны, где в полном мраке стояли сосны и ели, загорелся новый свет. Желтый, он колебался на темных стволах, высоко, на том месте, где у сосен начинаются ветви. В глубине леса кто-то зажег костер. — Посмотри, — сказала Натка. — Что это? Но Ти-Суеви и сам давно уж смотрел на этот колеблющийся отсвет пламени, такой страшный в ночной темноте. Кто мог зажечь этот костер в лесу? Ти-Суеви прилег на дороге, стараясь снизу, сквозь кусты, увидеть что-нибудь. — Тише! — обернулся он к Натке. В глубине леса кто-то зажег костер. Но она и без того стояла тихо, не шевелясь. — Человек в лесу. — Ти-Суеви осторожно поднялся с земли. — Что же он там делает ночью? — Не знаю. Может быть, это тот самый, кого ищут на заставе, — шепотом сказал Ти-Суеви. — Шпион? — тоже шепотом спросила Натка. Она совсем забыла о проказе. Глаза ее, в которых только что был страх, теперь уже без страха, сурово смотрели в темноту, и лицо при звездном свете казалось бледным. — Пойдем посмотрим, — предложил Ти-Суеви. Однако он не был уверен в том, что Натка согласится, и потому добавил: — Но если ты боишься, не пойдем. Натка помолчала в раздумье. — Если это враг, — сказала она, — то я не боюсь его. Но ведь в лесу совсем темно. — Ничего, я знаю это место. Тут я нашел паутину, — сказал Ти-Суеви. — Я хорошо вижу в темноте, а если не вижу, то все равно знаю, где стоит куст, а где дерево. Дерево пахнет корой. Тогда Натка протянула Ти-Суеви руку. Он взял ее и шагнул в кусты. Он действительно знал это место. Он шел бесшумно, обходя деревья и не наступая на сучья. Только несколько листьев нежно коснулись его щеки. Ах, если бы башмаки у Натки не были так тяжелы! — Поднимай выше ноги, — еле слышно сказал ей Ти-Суеви. Клочья желтого света уже висели близко на кустах можжевельника и ежевики. Ти-Суеви пополз по траве. С легким вздохом Натка тоже легла. Земля была холодна и пахла влажным мхом. Виден стал и самый костер. Он горел на поляне. И огонь его отражался в росе, висевшей на колючках облепихи. У костра стоял человек. Он был высок, в городской одежде и в шляпе. На шее у него висел мешок, а в руке он держал белую щепку. Он вел себя загадочно: становился на колени, долго шарил по валежнику, прежде чем подбросить его в костер. Он выбирал только смолистые сучья, не дававшие дыма, и огонь горел бездымно, высоко и ровно. А в освещенном воздухе летали над поляной бабочки. Одни из них садились на стволы, другие падали. И все они были белые. Человек следил за ними. Он подходил к елям, поднимал голову, отыскивал что-то на коре и щепкой сбрасывал в мешок, висевший у него на шее. — Однако еще рановато для монашенок, мало их попадается, — сказал он вдруг громко. И все это было так страшно — и ночь, стоявшая на краю освещенной поляны, и одинокий голос человека, и зловещий огонь, — что Натка, державшая Ти-Суеви за руку, отпустила ее и поползла назад. Пополз за ней и Ти-Суеви. Когда за толстыми стволами скрылся свет от костра, дети поднялись на ноги. Натыкаясь на сучья, они с шумом прошли сквозь кусты и долго при звездах бежали по дороге. Она привела их к морю. Они узнали ее по блестевшей полосе прилива. И оба, тяжело дыша, остановились. Море успокоило их. Оно было близко. Но ропот его, тихо взбираясь вверх по камням, едва достигал слуха. И лес стоял молча, все глубже погружаясь в сон. Только в бухте, за мысом, бессонно во тьме, как часы, тикал консервный завод. В Малом Тазгоу еще не спали. Дети вошли в деревню. И теперь, когда все было позади, — и железный мрак в лесу, и странный человек, и проказа, которую так легко снял с плеча Натки Ти-Суеви, — ей вовсе не было страшно. Она пришла домой, попросила есть и спала всю ночь спокойно. Ти-Суеви же долго не мог заснуть на своей тростниковой циновке. Он все думал о том, что, пожалуй, нужно было бежать не в Малый Тазгоу, домой, а на заставу, к красноармейцу Сизову. И всю ночь снился Ти-Суеви стоявший в ногах его на нарах китайский сундук, украшенный резьбой и медью. Он раскрывался, как шкаф, и из него вылетали бабочки. VIII. Бабочка-монашенка Если Ти-Суеви успевал хорошенько обдумать свои слова, то всегда бывал правдивым. Поэтому назавтра утром в школе он сказал Натке: