— Ну, как она? — спросила я. — Имею в виду Фенелла? Честно? — Она справится, — сказал доктор Дарби. Мы ехали домой в Бишоп-Лейси, докторский «моррис» весело пыхтел между изгородями, словно швейная машинка в выходной день. — У нее трещина в черепе, — продолжил он, не услышав от меня ответа. — Вогнутая мыщелковая затылочная трещина, как мы, шарлатаны, это именуем. Звучит-то как, да? Благодаря тебе мы смогли доставить ее в операционную вовремя, чтобы извлечь сломанный кусочек без лишних проблем. Думаю, она, скорее всего, полностью поправится, но надо подождать и посмотреть. Ты в порядке? Он заметил, что я втягиваю утренний воздух большими глубокими вдохами, пытаясь очистить организм от сигаретного дыма и ужасных запахов больницы. Формалин в морге был не так уж плох, скорее даже приятен, можно сказать, но вонища от кабачкового супа из кухни могла вызвать тошноту даже у гиены. — У меня все хорошо, спасибо, — сказала я, боюсь, с довольно болезненной улыбкой. — Твой отец будет очень гордиться тобой, — продолжил он. — О, пожалуйста, не говорите ему! Пообещайте, что не станете! Доктор бросил на меня озадаченный взгляд. — Просто у него так много поводов для беспокойства… Как я говорила, финансовые проблемы отца не были тайной в Бишоп-Лейси, особенно среди его друзей, одним из которых был доктор Дарби (второй — викарий). — Понимаю, — сказал доктор. — Но новость все равно разойдется, ты же знаешь. Я не могла придумать ничего лучше, кроме как сменить тему. — Кое-что поставило меня в тупик, — заметила я. — Полиция приводила внучку Фенеллы Порслин проведать бабушку в больнице. И она утверждает, что Фенелла сказала ей, что это я ударила ее по голове. — Ты это сделала? — лукаво поинтересовался доктор. — Позже, — продолжила я, игнорируя его поддразнивания, — викарий сказал мне, что он тоже нанес визит, но Фенелла еще не пришла в сознание. Кто из них говорил правду? — Викарий — чудесный человек, — сказал доктор Дарби. — Просто чудесный. Он приносит мне цветы из своего сада время от времени, чтобы оживить мой кабинет. Но, когда нас загоняют в угол, должен признать, что иногда в больнице нам приходится говорить выдумки. Незначительную ложь в белом халате. На благо пациенту, разумеется. Уверен, ты понимаешь. Если есть на свете то, что я понимаю лучше всего, так это утаивание избранных отрывков правды. Не будет преувеличением сказать, что я достопочтенный великий магистр этого искусства. Я скромно кивнула. — Он очень предан делу, — сказала я. — Так получилось, что я присутствовал и при визите внучки, и при визите викария в больницу. Хотя викарий не входил в палату, миссис Фаа была в полном сознании во время его прихода. — А Порслин? — А во время визита Порслин — нет. Пациенты с трещинами в черепе, видишь ли, могут отключаться и приходить в сознание так же легко, как мы с тобой переходим из одной комнаты в другую, — любопытный феномен, когда начинаешь размышлять об этом. Но я почти не слушала. Порслин солгала мне. Ведьма! Нет ничего более ненавистного лжецу, чем обнаружить, что ему солгал другой лжец. Но почему она обвинила меня? Должно быть, эти слова вырвались у меня. Я не собиралась думать вслух. — А, — сказал доктор Дарби. — «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Имею в виду, что люди могут вести себя странно в состоянии тяжелого стресса. Она непростая молодая женщина, твоя подруга Порслин. — Она мне не подруга! — заявила я довольно резко. — Ты приняла ее и кормила, — заметил доктор Дарби с веселым взглядом. — Или, возможно, я неправильно понял? — Мне было ее жаль. — А. Просто жаль? — Мне хотелось, чтобы она мне понравилась. — Ага! Почему? Ответ, конечно, заключался в том, что я надеялась обзавестись другом, но я вряд ли могла признаться в этом. — Мы всегда хотим любить тех, кого благодетельствуем, — заметил доктор, преодолевая резкий изгиб дороги с поразительным водительским мастерством, — но это не необходимо. Иногда даже это невозможно. Внезапно мне захотелось исповедаться этому благородному человеку, признаться ему во всем. Но я не могла. Лучшее, что можно сделать, когда слезы подступают к глазам без особых причин, — это сменить тему. — Вы когда-нибудь слышали о Красном Быке? — О Красном Быке? — переспросил он, маневрируя, чтобы не задавить терьера, с лаем выскочившего на дорогу. — Какого именно Красного Быка ты имеешь в виду? — Он не один? — Их много. В первую очередь на ум приходит «Красный Бык» в Святой Эльфриде. На его лице появилась улыбка, как будто он припоминал приятный вечер за игрой в дартс и парочкой пинт пива. — И? — Что ж, дай подумать… Был Красный Бык — бог девяти сотен демонов… «Красный Бык» Борджиа — флаг, на золотом поле… Пресловутый театр «Красный бык», сгоревший во время Великого пожара в Лондоне в 1666 году… Мифический Красный бык Англии, встретившийся с Черным быком Шотландии в смертельной схватке… И конечно, во времена, когда священники занимались медициной, они, бывало, пользовались шерстью красного быка в качестве лекарства от эпилепсии. Я ничего не упустил? Маловероятно, чтобы хоть один из упомянутых имел отношение к Красному Быку, напавшему на Фенеллу. — Почему ты спрашиваешь? — спросил он, увидев мое явное замешательство. — О, так просто, — ответила я. — Где-то услышала… вероятно, по радио. Я видела, что он мне не поверил, но он был слишком джентльмен, чтобы настаивать. — Вот и Святой Танкред, — сказала я. — Можете высадить меня у кладбища. — А, — произнес доктор Дарби, нажимая на тормоза «морриса». — Время для молитвы? — Что-то вроде того, — ответила я. На самом деле мне надо было подумать. Размышления и молитва вообще-то очень похожи, если призадуматься. Только молитва возносится, а мысль снисходит — или так кажется. Насколько я могу судить, это единственная разница. Я думала об этом, пока шла по полям в Букшоу. Мысли о Бруки Хейрвуде, убийстве и его причинах — в действительности это еще один способ помолиться за его душу, не так ли? Если так, я только что установила прямую связь между христианским милосердием и расследованием преступления. Не могу дождаться, чтобы поделиться с викарием! В четверти мили впереди и чуть-чуть сбоку была узкая дорожка и изгородь, где Порслин пряталась в кустах. Почти не осознавая этого, я обнаружила, что мои ноги сами идут туда. Если ее заявление насчет Фенеллы было ложью, она не могла на самом деле меня бояться, — просто притворялась. Должно быть, была другая причина, по которой она нырнула за изгородь, — причина, о которой я не подумала в то время. Если дело в этом, она меня успешно обдурила. Я перебралась по ступенькам через ограждение и оказалась на тропинке. Примерно здесь она скользнула в кусты. Я постояла секунду в молчании, прислушиваясь. — Порслин? — произнесла я, чувствуя, как бегут мурашки по коже. Что заставило меня думать, что она до сих пор тут? — Порслин? Ответа не было. Я сделала глубокий вдох, осознавая, что он вполне может быть последним. Когда имеешь дело с Порслин, так легко обнаружить, что она приставила тебе нож к горлу.