– Сколько я должен тебе, баба Малуша? – Да чего дашь, того и хватит. Бордак достал горсть серебра. – Держи. Бабка удивилась. – Так много? Я никогда в руках не держала столько денег. – Бери. Поправится жена, еще дам. – Храни вас Господь. Пора мне до дому. – Погоди, я распоряжусь. – Бордак крикнул в окно: – Герасим! – Да, боярин? – Повозку для знахарки! – Угу, сделаю. А что с боярыней? – Будет жить и скоро выздоровеет. – Слава Богу! Я мигом, Михайло Алексеевич. Герасим нашел повозку, и знахарка уехала в соседнюю деревню. Бордак хотел зайти в опочивальню, но оттуда вышла Олеся и сказала: – Ой, боярин, а не надо бы. – Почему? – Я дала боярыне сонного зелья, она уснула. – Ну и пусть спит. – Бордак вышел во двор. К нему подошел Герасим. – Марфа поинтересовалась, боярин, что и когда есть будешь. – Потом. Ты мне, Герасим, скажи, где живет повитуха. – Ты чего это задумал, Михайло Алексеевич? – Ничего особенного, Герасим. Хочу спросить бабку, почему так с Аленой и ребятенком вышло. – Ой не надо, боярин. – Надо. Веди к ней. – Может?.. Бордак прервал холопа: – Веди, сказал! Тот вздохнул. – Чего вести-то? Второй двор справа, покосившаяся изба с палисадником, заросшим бурьяном. – Веди! – Слушаюсь. Они дошли до перекошенной старой избы. – Будь тут, – наказал Бордак холопу и ногой выбил калитку, которая держалась на поржавевшем обруче. Он прошагал по тропе до крыльца, доски которого заскрипели под ним, открыл дверь, прошел в сени, из них в комнату, увешанную разными сухими травами. Бабка в праздничной одежде сидела на скамье посреди комнаты. – Пришел, боярин? Я ждала тебя. И в церкви была, и в бане помылась, и оделась во все новое. Делай то, что задумал. Бордак смутился. – Я пришел говорить с тобой. – Знамо дело, поначалу говорить, а потом покарать за то, в чем вины моей нет. – Ты мне зубы не заговаривай, старая. Прежде ты нас уверяла, что ребенок народится живым и здоровым, а вышло вон что. Да еще и роды эти едва в могилу не свели саму мать. Почему так получилось? Я тебя слушаю. – Слушай. Только поймешь ли? Но ладно. Чему быть того не миновать. У Алены все шло неплохо. Наступило время рожать. Плод пошел не так, как надо. Застрял. Тут уж мне следовало решать, кого спасать, ребенка или роженицу. Я решилась выручать бабу, потому как если и не сможет далее родить, то сын у нее уже есть, да и младенец сгинул бы без мамки. А так, даст Бог, еще родит. Спасла я жену твою, а плод… сам знаешь. Теперь решай, виновата я или нет. Бордак вздохнул и спросил: – У тебя такие случаи уже были? – Был один раз, давно. Тогда мне не удалось спасти ни мать, ни плод. – Ты уверена, что все сделала правильно? – Мне ведь седьмой десяток. – Повитуха вытянула ладони. – Через эти руки сотни детишек прошли. Почитай, в округе у всех баб роды принимала. – Но почему с Аленой вот так вышло? – Это только Господь знает. Ты не тяни время боярин, казни либо уходи. Устала я, мочи нет. Михайло резко развернулся, вышел из избы и со двора. Герасим настороженно посмотрел на него. – Что, Михайло Алексеевич?.. – Ничего. – Неужто прибил повитуху? – Хотел, но не виновата она. Господь послал нам с Аленой испытание. Герасим кивнул. – Вот и правильно, вот и хорошо. Зачем кровь лишнюю лить, когда много и без того? Еще найдутся те ироды, которым следует головы срубать. – Ты о ком? – Вестимо о ком. Работники, которые с Москвы приезжали к бабам своим, говорили, что Девлет-Гирей следующей весной опять к нам заявится. Мало ему, собаке, того, что он уже натворил. Или, может, это пустые слухи? – Не слухи, Герасим. Быть к лету войне. – Большей, чем была? – Большей. Ладно, идем на подворье. Они прошли на край села. Бордак узнал, что Алена еще спала, сходил в церковь, помолился, поужинал. Тут и Парфенов подъехал, соскочил с коня, прошел в дом, сел на лавку напротив друга и спросил: – Как тут, Михайло? – Ну уж не до праздника. – Это понятно.