Царь посмотрел на Бордака. – Что за горе, боярин? Пришлось тому сказать о смерти новорожденного сына. Иван Васильевич кивнул. – Извиняй, боярин, знаю, что это такое, сам пережил. Обиду не держи, коли словом укорил. Садись. – Он указал на лавку сбоку от своего кресла. – Внизу, государь, князь Парфенов, – сказал Скуратов. – Он пока не нужен. Да и ты иди, покуда я с боярином говорить буду. – Слушаюсь. Иван Грозный и Михайло Бордак остались наедине. – Так что ты, боярин, проведал в Крыму? Бордак откашлялся, повел рассказ, говорил медленно, стараясь не упустить даже мелочь. Царь выслушал его, поднялся с кресла, прошелся по зале. – Значит, опять обмануть Девлет-Гирей хочет? – Да, государь. – И смотри, как хитро задумал. Побег нашим изменникам устроил. Ладно, мы встретим этих героев, сделаем вид, что поверили им, сами же будем готовиться отразить нашествие. За это тебе, Михайло, спасибо великое. Бордак улыбнулся. – Я покуда добирался до Москвы, видал, что ты уже готовишься к новой войне. – А как иначе, боярин? Ведь это будет не простая война. Если проиграем, то потеряем все! Русь раздерут на куски и крымчаки, и казанцы с астраханцами, которые тут же взбунтуются. Не останутся в стороне Речь Посполитая и Швеция. Не будет больше Руси. А что сие означает? – То, что нет у нас права в следующем году проигрывать войну. – Верно, вот только как победить? Даже шестидесятитысячная орда для нас слишком велика. Хорошо, если у меня сейчас здесь, в Москве, тысяч двадцать наберется, в сторожах да станицах столько же, но те разъединенные, размещенные по всей засечной черте. Есть полки в крупных городах, в Ливонии, у Казани. Бордак поднялся, поклонился. – Дозволь слово, государь? – Говори. – Мыслю, для спасения Москвы и всей Руси надо чем-то пожертвовать. Теми же крепостями и землями в Ливонии. Царь взглянул на Бордака и заявил: – Это, боярин, я решу сам. – Извини, государь. – Да не на чем извиняться. Прав ты, да только в речах это просто. Снял войско у одной крепости, бросил его Москве, забрал с другой. Поляки и литовцы за тем благодушно смотреть не будут. Тут же ударят в спину. Сигизмунд Август не упустит такой возможности. Но без сдачи литовских крепостей и земель не обойтись. Да и занимал я многие из них как раз для этого. Буду смотреть, что сделать можно. – Я сказал Осипу Тугаю, чтобы он оставался в Кафе, дабы передать на Москву все изменения, которые могут быть внесены в тайные соображения Девлет-Гирея. Об этом Тугая предупредит помощник мурзы Азата. С мурзой это оговорено, как и сумма за новые данные. Иван Васильевич кивнул. – Это хорошо. Нам известно, что Девлет не остановится после опустошительного набега на Русь в этом году. Ты уже отправился в Крым, когда у меня в селе Братошино были тамошние послы. Вели себя нагло, словно пред ними не правитель государства, а холоп. Очень уж мне хотелось порубить их прямо в шатре, но пришлось слушать и поддакивать. Они вручили мне грамоту Девлета, усмехались, дерзили. А в грамоте требование отдать Казань и Астрахань, дань платить, убрать войска с южных рубежей. Если я этого не сделаю, то вместо Руси будет ханство. Я знаю, что Девлет уже делит наши земли, раздает города и крепости своим мурзам. К этому пирогу и османы сунулись. Им тоже подавай! Так что, Михайло Алексеевич, от предстоящего сражения с ордой зависит существование Руси как государства. Я благодарю тебя за сделанную работу. Покуда ты не потребуешься. Езжай к своей семье. Ты сейчас жене очень нужен. Не упрекай ее, не хули, приласкай. Беда-то у вас одна на двоих. – Спасибо, государь, за такие слова. А обвинять жену? Того и в мыслях не было. Поеду в Стешино. – Езжай. – Один вопрос дозволь. – Спрашивай. – Князю Парфенову в свою вотчину выехать можно? – Коли дел на Москве нет, отчего не выехать? Пускай едет. Если потребуетесь, то пришлю гонца. – Мы тут же приедем, государь. Иван Васильевич присел в кресло, достал откуда-то сбоку мешочек, протянул Бордаку. – Здесь серебра на сто рублей. Возьми, боярин, тебе сейчас надо. Да и награда это за твои труды в Крыму. Бордак взял мешочек, поклонился. – Благодарствую. – Ступай, Михайло Алексеевич. Бордак вышел в коридор, где стоял Скуратов. – Обо всем поговорили? – спросил Малюта. – Да. – Теперь что наказал государь? – Дозволил ехать в Стешино, к жене. Будет надобность, вызовет. Князю Парфенову он тоже разрешил выезд в вотчину. Скуратов улыбнулся и сказал: – Василий Игнатьевич вряд ли поедет. У него на Москве зазноба. – Кто знает? – Это решайте сами. Значит, ты в Стешино будешь? – Да. – Я насчет того, куда в случае чего гонца слать. Нынче в тебе надобности нет, завтра есть. Время-то непростое. – Это да. Малюта Скуратов вывел Михайло Бордака на переднее крыльцо дворца и простился с ним. Дождь уже кончился. К Бордаку подошел Парфенов и спросил: – Ну что, Михайло? Как встреча с государем? – Встретил поначалу строго. Недоволен был, что я сразу не явился для доклада. Но потом, когда прознал про горе мое, подобрел, выразил соболезнования, сказал, чтобы терпел я и жену не упрекал. Далее я ему поведал о своих делах в Крыму. Слушал царь внимательно, как и всегда, интересовался каждой мелочью. Побагровел, когда узнал про измену и обманку Девлет-Гирея. Заявил, что предстоит битва за существование Руси. – Даже так? – Да, ни много ни мало. – Ну что же, битва так битва, успеть бы подготовиться. А не думает ли Иван Васильевич подводить войска из Ливонии? – Он обо всем думает. Даже с лица сошел, хотя и был худой. – Уж не хворь ли терзает его? – Хворь, Василь, душевная. На нем одном лежит ответственность за Русь нашу. – Ну ответственность не только на царе, но и на всем православном народе. На тебе, на мне, на тысячах других людей. – Все это так, Василь, но пред Господом Богом за государство отвечает только царь. – Перед Господом да. Но ладно. Я понял тебя. Дальше что?