– Соболезную. – Тут, Михайло, каждому встречному можно соболезновать. Бордак взялся за седло, но Парфенов остановил его. – Да не суетись. Игнат! – крикнул он в сарай. Оттуда вышел молодой мужик. – Да, князь? – Оседлай коня боярина. – Слушаюсь! – Вроде ты этим людям вольную дал, а начальствуешь, – проговорил Михайло. – Так они сами от меня не уходят. Говорят, с хозяином легче. – Это теперь, потом уйдут. – Пусть. Для того и отпускал. А за работу заплачу. Будет на что свои дома поставить. Молодой мужик оседлал коня. Бордак запрыгнул на него, Парфенов сел на своего, и они поехали на подворье князя. Там дом был выше, кроме первого этажа, готова и половина второго, клеть, сарай, овин и изгородь с воротами со стороны улицы. Мужчины зашли в помещение, уже пригодное для жилья. Особой обстановки тут не было, только стол да лавки вдоль стен. Бордак взглянул на Парфенова и спросил: – А почему ты, Василь, мне об Алене ничего не говоришь? Покуда я ездил в Крым, она должна была родить. Князь замялся. – Так и родила Алена, но, понимаешь… Бордак почуял неладное, схватил товарища за грудки. – Она жива? – Да жива, Михайло, вот только… – Что, Василь? Говори! – Ребеночек мертвым родился. Бордак оцепенел. – Как так? Ведь я же сам чувствовал, как он в утробе бьется. Парфенов вздохнул. – В утробе жил, а как на свет Божий появился, сразу и помер. Не дал Господь покуда тебе дитя, Михайло. Хорошо еще, что Алену откачали. Она тоже при смерти была. Ей поначалу о смерти дитя не говорили, так она заволновалась, пошла к повитухе, перехватить не успели. Та ей все и поведала. Алена без памяти упала, кровь из нее пошла, но тут уж лекарь озаботился. Как уезжал я из Стешино, она поправляться начала, да одно худо, винит себя очень. Мол, не смогла родить. Я сказал ей, что сам сообщу тебе о беде. Бордак опустился на скамью. – Так, да? Помер, значит, ребятенок? – Помер, Михайло. В гробик положили да похоронили по православному обычаю. – Кто хоть народился-то? – Сын, Михайло. – А помер отчего? – Кто знает? Повитуха чего-то говорила, да разве ее поймешь? – Вот так новость ты мне сообщил. – Не горюй, Михайло. Алена баба здоровая, родит еще. – Это как Бог даст. – Верно. – У тебя вина хлебного нет? Парфенов подошел к шкафу, наверное, недавно занесенному в его временное жилище, достал кувшин, чаши, выставил на стол. – Извиняй, Михайло, скатерть стелить некому. Стряпуха в Стешино. Тут мужики одни да служка Борька из вотчины. Погоди, я озадачу его закуской. – Князь вышел. Вскоре мальчишка занес в комнату чугунок с кашей и курицей, поставил его на стол и удалился. Парфенов разлил пенник, посмотрел на Бордака. Тот поднял чашу. – Помянем сынка моего. Они выпили все до дна. Бордак без передышки заполнил чаши и сказал: – А теперь за здоровье Аленушки. Тяжко ей. Парфенов кивнул. – Тяжко, кто бы говорил, но оживет, как почувствует твою ласку. Они выпили. Потом подняли чаши в третий раз, за государя земли русской Ивана Васильевича, и заметно захмелели. Парфенов спросил: – Как в Крым-то съездил, Михайло? – Да раз вернулся, значит, нормально. Век бы не видеть его, этот Крым! – Задание государя исполнил? – То, что мог, узнал. Да, Василь, мне же надо доложиться Ивану Васильевичу. Мужик вологодский, что над ватагой строителей начальствует, сказал, что он здесь, на Москве. Парфенов кивнул. – На Москве, в Кремле. Часто в город выезжает, еще чаще князей и бояр разных собирает. При нем неотлучно Малюта Скуратов. Он важным человеком стал. Царь во всем ему доверяет. – Так и должно быть. Надо хоть к кому-то иметь полное доверие. Иначе жить невозможно. – И пусть. Нам-то с того что? – Ехать в Кремль надо, Василь. Для доклада. Князь посмотрел на ополовиненную чашу. – Коли собирался в Кремль, то не надо было пить. Как в таком виде к государю ехать? – Полно, покуда доеду, все сойдет. – Нет, Михайло, не сойдет, да и поздно уже, стража все ворота закрыла. Я дам служке наказ, он постель принесет, выспишься, а утром вместе и поедем. – Люди говорят, что ты стал частым гостем князя Бурнова. Это верно? – Пора, Михайло, и мне семьей обзавестись, а то так и останусь без наследника. – Как я остался. – Зря, друг, кручинишься. Не дал Господь сейчас дитя, даст погодя. Не обделит милостью.