– Колдун! Ты слышишь меня? – выдернул его из тяжелых раздумий требовательный голос Велены. – Как ты назвал эту ведьму? Я издалека не расслышала… – Она не ведьма, – пробормотал нойда, проводя по лицу рукой. – Она – оадзь, лягушачья женщина. В ваших краях такие не водятся, их родные места – холодные саамские топи, северные чащобы… «Почему оадзь ушла из своих земель так далеко на юг? – вновь подумал он. – Это очень странно! Надо будет разузнать…» – Ага-а… – глаза Велены вспыхнули. – Девка-лягушка! Нойда подумал – вот сейчас Велена пристанет с расспросами. Под коленями снова заныло, по коже пробегал озноб. Смерть на сей раз не взяла его, но и далеко не ушла: маячила неподалеку, поглядывала со стороны, словно прикидывая, с какого бока откусить… Однако Велена больше ничего не сказала. Кивнула, задумчиво глядя в лесной мрак, и ушла. Глава 3. Лягушачья шкура Предрассветный туман клубился над зеленоватой водой, как овечье руно. Где-то там, в белом мареве, пряталась избушка без окон. На берегу лесного озера, на плоском замшелом камне, сидела Велена и тихо говорила. Поблизости вроде бы никого не было, но она твердо знала – ее слушают, и очень внимательно. – Ты небось думаешь, Радко хороший, да несчастный, злыдня-жена его запилила, – подперев щеку ладонью, рассказывала Велена. – А я так скажу – он тот еще подарочек! Поначалу-то все мужики в женах души не чают. А потом начинается: «Ох, жена со мной неласкова, раньше-то все лучше было, а теперь уж и не знаю… Ох, грустно мне, бедному, одиноко! Кто ж меня приголубит, кто пожалеет, в семейных горестях утешит?» И по сторонам этак оглядываются – кто, ну, кто?! – Радко не такой, – послышался тихий голос. Оадзь беззвучно вынырнула из зеленой ряски и поднялась над водой по плечи. Велена не шевельнулась, не вздрогнула, сидя на камне. Тем же тихим, ровным голосом продолжала: – Такой, такой. Что ты у него одна на свете отдушина, уже сказал? Что, пока тебя не встретил, и любви настоящей не ведал? Мне тоже говорил… Оадзь дернула обнаженным плечом, стряхивая паука-водомерку. – Если он такой негодный – зачем сюда явилась? Он-то небось за тобой не бегает! – А вот и ошибаешься, – так же мягко отозвалась женщина. – Муж ко мне ходит часто. – Жалуется на меня? – насмешливо спросила оадзь. – Нет, не жалуется… А все же домой его тянет, в тепло – к своим, к людям… – Велена впилась взглядом в черные бездонные глаза шевы. – Страшно ему с тобой в болоте-то… Знает, чем дело может кончиться… Придет, значит, Радко мой, а я его сразу за стол… Не браню, сдерживаюсь… О тебе, конечно, слова злого не скажу – не то заступаться кинется, он же добрый… Только молока налью парного, свежего хлеба отрежу, кашки рассыпчатой с маслицем в миску положу… И вот сидит он, ест, а я рядом, по плечу его глажу. А Радко вздохнет, руку мою возьмет… к щеке приложит, по губам проведет… Оадзь кинулась на нее, словно щука из камышей, метя схватить за волосы и уволочь в воду. Но Велена была готова. Она схватила спрятанный за камнем пучок крапивы и стегнула им соперницу. Оадзь пронзительно завизжала и шарахнулась в озеро. Велена схватила ее за длинные черные волосы и принялась хлестать наотмашь. Оадзь рвалась и вопила, но Велена держала ее с такой силой, какой, верно, и сама в себе не знала. – Попалась, нечисть, – задыхаясь, шипела она. – Сгори, сгори! Нежная, не знающая солнца кожа женщины-лягушки на глазах покрывалась багровыми язвами. Наконец оадзь вырвалась и с громким плеском рухнула в воду. Ряска сомкнулась над ее головой. Велена проводила ее жадным взглядом. Разочарованно покачала головой. – Ничего-ничего, – посулила она, тяжело дыша. – Доберусь еще до тебя… Рассвет был уже совсем близок. Последние клочья тумана таяли над водой. В лесу запели птицы. Хоть оадзь и сбежала, Велена была довольна. Накануне она рассказала всем в деревне, что Радко заворожила оборотниха-лягушка, и получила от старух множество советов. Иные советы были смешными или глупыми, но совет ожечь тварь крапивой оказался вполне действенным. Хорошо бы теперь узнать, как погубить лягушку совсем. Велена улыбнулась. Боги как раз вовремя послали ей этого страхолюдного чародея с севера, который научит ее, что делать. А не захочет – так она справится и сама. * * * – Ведун, ведун! Проснись! Нойду выдернули из липкого, муторного сна, в котором он блуждал по незнакомым чащобам, пытаясь выбраться, да все тщетно. Нойда распахнул глаза и увидел Радко, который изо всех сил тряс его за плечи. Лицо его было залито слезами. – Помоги! – выкрикнул он, захлёбываясь. – Ивушка моя помирает! Когда они выбежали к избушке без окон, Радко первым бросился внутрь и упал на колени у лежанки, где вытянулось худое женское тело. Оадзь лежала, застыв лицом, как мертвая, накрывшись мокрой сетью. Радко, увидев ее остановившийся взгляд, ахнул, прижал ладонь ко рту… – Жива она, – буркнул нойда. – Отодвинься, не мешай… Да не трогай ее! Ей сейчас твоя рука – что железо калёное… Он осторожно смотал сеть. Плечи, спина, грудь жены-лягушки были изуродованы кровавыми полосами ожогов. Оадзь, с ее почти неуловимым дыханием, в самом деле можно было принять за мертвую. Однако нойда понимал – оадзь просто ушла от боли внутрь себя, так же, как лягушки зимой засыпают, вмерзая в лед. «Вот льда бы хорошо сейчас, – подумал он. – Ну ничего, обойдемся тем, что есть…» – Иди, набери побольше ила, – приказал нойда. – А если глины накопаешь, так совсем хорошо. Радко, все время оглядываясь на любимую, поспешил к озеру. Нойда задумчиво огляделся. Будь Ивушка человеком, он сейчас спел бы заговор на золу и пепел, а затем посыпал заговоренной золой ее раны – «жар к жару, огонь к огню». Но ничего оадзь не боялась так сильно, как пламени. Нойда вдруг усмехнулся. «До чего докатился, добрый помощник! – попенял он сам себе. – Лечишь шеву, болотную кровопийцу!» Вернулся Радко, притащив целую кадушку вонючей мокрой тины. – То, что надо! – одобрил нойда. – А теперь выйди. Буду лечить ее, духов звать. Тебе рядом быть нельзя… Когда Радко притворил за собой дверь, нойда сперва густо намазал обожженную кожу Ивушки тиной. Взял в руки бубен и долго сидел в тишине и темноте, мысленно перебирая знакомых ему духов и богов, прикидывая, к кому обратиться за помощью. Он же привык звать их с прямо противоположным намерением – уничтожить нечисть, а не исцелить ее… – Вирка, мать леса, услышь меня, – запел он наконец, негромко ударяя в бубен. – Мать трав и деревьев, мать птиц и зверей, мать рыб и лягушек…Ты, что жалеет и милует, растит и лелеет, утешает и исцеляет… Когда смолк бубен и Радко заглянул внутрь, нойда сидел с закрытыми глазами рядом с ложем, положив бубен на колени. – Ей полегчало, – сказал он, открыв глаза. – Она заснула и будет теперь спать долго. Смазывай ей тиной ожоги до полнолуния… Радко мялся в дверях, словно что-то хотел сказать, но опасался. Нойда вздохнул. – Где лягушачья шкура? – А не отнимешь? – с подозрением спросил Радко. – Шкура оборотня вещь такая, за нее ведун удавится… И сам кого хочешь удавит… – Не отниму, – устало сказал нойда. – Хотел бы отнять – мы бы не так с тобой разговаривали. Ну, где она? – Вон там, под сетями, – Радко указал на зловонную кучу в темном углу. – Что мне делать со шкурой, ведун? Ивушка ее пуще глаз бережет. – Ну еще бы! Ничего не делай пока. Сейчас лягушке оборачиваться нельзя, не то ожоги под кожу уйдут, только хуже станет. Пусть шкурка там лежит, сети только не забывай водой поливать. Как пройдет полнолуние, но не раньше, достань шкуру и укрой Ивушку. Она обернется и уйдет в болото. И пусть там сидит подольше, пока раны не заживут… Мужчины вышли из избушки на берег. Радко уныло глядел на лесное озеро. – Отстал бы ты от нее! – не удержавшись, посоветовал нойда. – Возвращайся в деревню, там твоя родня, твоя жизнь… Радко вздохнул. – Да как же я от нее отстану, если люблю?! Одна она у меня отдушина… Нойда поглядел на рыбака с бесконечной досадой. И печалью. – Помнишь я тебя спросил, где детки Ивушки? А они вон там, – он махнул рукой в сторону зарослей камыша. – На дне, ночи ждут. Как взойдет луна, выйдут матушку проведать. А заодно кровушки горячей испить… Радко лишь прищурился и ничего не ответил. – Так ты знал? – догадался изумленный нойда. – Знал – и кормил их кровью?! – Да сколько они там выпьют? Это ж дети! Детки моей Ивушки! Мне разве жалко? – Знаешь что? Беги отсюда, пока не поздно. Спасай свою жизнь! – При чем тут моя-то жизнь? – отмахнулся Радко. – А уйти… ну куда я уйду? Не могу я без Ивушки… И Велена мне тоже дорога. Хоть бранит меня, а все ж не чужая… Одного я на свете хочу – чтоб та и другая счастлива была! Знаешь, ведун, думается мне часто – вот бы нам всем вместе жить! К чему им ссориться – они ведь обе меня так любят! Нойда случайно взглянул в сторону леса и вдруг увидел Велену. Она, видимо, только что пришла – выглядывала из-за дерева, внимательно слушая жалобы мужа. Нойда подумал – повезло Радко, что он сейчас не видит ее лица. Заметив, что ведун ее видит, Велена решила не прятаться и вышла на берег. – Ты?! – вскинулся Радко. На его лице отразился мгновенный испуг – должно быть, ждал, что жена накинется на него с бранью. Но Велена протянула руки и обняла его так нежно, что у Радко снова слезы хлынули из глаз. – Милый, да на тебе лица нет, – приговаривала она. – Совсем бледный! Пошли домой… Здесь сыро, холодно, лихоманка схватит, а я печку натопила, щей наварила… – Пошли, пошли домой… – бормотал Радко, дрожа как в лихорадке. – Кисельку тебе горяченького дам, отвара брусничного…