— Requiem aetemum dona eis, — взревел клирик, вскакивая на колени, а потом на ноги и раскачиваясь посреди кровати. — Et luxperpetua luceat eis [28]. Киврин поняла, что он пытается читать заупокойную службу. Отец Рош ухватил его за рубаху — он вырвался и принялся брыкаться, вертясь волчком в неистовой пляске. — Miserere nobis [29]. Он крутился слишком близко к стене, так что не подобраться, задевая ногами балки и молотя руками, будто мельница, не видя ничего и никого вокруг. — Надо ухватить его за лодыжки, когда он будет поближе, и сбить с ног, — сказала Киврин. Отец Рош кивнул, едва дыша, остальные стояли как громом пораженные. Имейн застыла на коленях. Мейзри, зажав уши руками и зажмурившись, чуть не вываливалась из окна. Розамунда подобрала мокрую тряпицу и держала ее в вытянутой руке, наивно полагая, будто Киврин еще раз попытается подожить ее больному на лоб. Агнес с открытым ртом таращилась на полураздетого клирика. Тот в своей бешеной пляске подлетел ближе, раздирая шнуровку на груди. По знаку Киврин они с отцом Рошем ухватились за дергающиеся лодыжки. Клирик повалился на колено, потом, размахивая руками, вырвался и прыгнул с высокой постели прямо на Розамунду. Девочка загородилась локтем, не выпуская компресс. —Miserere nobis, — проговорил клирик, и они с Розамундой полетели на пол. — Хватайте его за руки, пока он ее не зашиб, — велела Киврин, но клирик уже перестал молотить. Он лежал неподвижно, придавив Розамунду, почти касаясь губами ее рта и бессильно разбросав руки. Ухватив больного за обмякшее плечо, отец Рош стащил его с Розамунды. Клирик повалился на бок, мелко, но уже не учащенно дыша. —Умер? — спросила Агнес. Будто очнувшись от морока, все шагнули вперед, а леди Имейн, держась за столбик кровати, поднялась с пола. — Черныш умер, — проговорила девочка, хватаясь за юбку Эливис. — Он не умер, — изрекла Имейн, снова опускаясь на колени. — Это жар ударил ему в голову. Так часто бывает. «Так никогда не бывает, — возразила мысленно Киврин. — Ни в одной известной мне болезни. Что же это такое? Менингит спинного мозга? Эпилепсия?» Она наклонилась к Розамунде. Девочка неподвижно лежала на полу, зажмурившись и стиснув побелевшие кулаки. — Он тебя ушиб? — спросила Киврин. Розамунда приоткрыла глаза. — Он меня повалил, — пролепетала она дрожащим голосом. — Встать можешь? Розамунда кивнула, и Киврин с Эливис, за юбку которой цеплялась Агнес, помогли ей подняться. — Ногу больно, — пожаловалась девочка, опираясь на руку матери, но все же попыталась наступить. — Он вдруг взял и... Эливис подвела ее к изножью кровати и усадила на резной ларь. Агнес вскарабкалась рядом. — Он на тебя напрыгнул! Клирик что-то пробормотал, и Розамунда покосилась на него испуганно. — Сейчас опять вскочит? — Нет, — заверила ее Эливис, но младшей дочери велела: — Отведи сестру к огню и посиди с ней. Агнес взяла Розамунду за руку и повела вниз. — Когда клирик умрет, мы похороним его на погосте, — донеслось до Киврин. — Как Черныша. Клирик лежал, уставившись в потолок полузакрытыми остекленевшими глазами, будто уже умер. Отец Рош, присев, без усилий взвалил его на плечо, как Киврин взваливала Агнес после всенощной. Киврин поспешно стянула покрывало с перины, и отец Рош сгрузил обмякшее тело клирика на постель. — Нужно вытянуть ему жар из головы, — заявила леди Имейн, снова принимаясь за свое притирание. — Это все из-за пряностей. — Нет, — прошептала Киврин, глядя на клирика. Тот лежал на спине, раскинув руки ладонями вверх. Тонкая рубаха, порвавшаяся на груди, обнажала левое плечо и вытянутую руку. Под мышкой краснел нарыв. — Нет, — выдохнула Киврин. Нарыв был ярко-алый, величиной чуть поменьше яйца. Жар, распухший язык, поражение нервной системы, бубоны под мышками и в паху. Киврин попятилась от кровати. — Этого не может быть. Это не оно. Что-то другое. Волдырь. Язва. Киврин потянулась к рукаву рубахи, чтобы отдернуть и посмотреть. У клирика задергались руки. Отец Рош припечатал его запястья к перине. Нарыв оказался твердым на ощупь, а кожа вокруг него — крапчато-сине-черной. — Не может быть. Сейчас только 1320-й. — Это вытянет жар. — Имейн не без труда выпрямилась, держа перед собой вымазанную в снадобье повязку. — Снимите с него рубаху, я приложу притирание. Она шагнула к кровати. — Нет! — воскликнула Киврин, выставляя руку. — Не подходите! Его нельзя трогать! — Что за дерзость? Это всего лишь желудочная горячка. — Это не горячка! Отпустите его и отойдите подальше, — велела она Рошу. — Это не горячка. Это чума. Рош, Имейн и Эливис посмотрели на нее бессмысленным взглядом, напомнив Мейзри. «Они даже не знают, что это такое, — подумала Киврин в отчаянии. — Ее еще не существует. Черного мора еще нет. Даже в Китае чума начнется только в 1333-м. А до Англии доберется только к 1348 году». — Это она, — сказала Киврин вслух. — У него все симптомы. Бубоны, распухший язык и подкожные кровоизлияния. — Это всего лишь желудочная горячка, — не уступала Имейн, проталкиваясь мимо Киврин к кровати. — Нет, — начала Киврин, но старуха уже застыла как вкопанная с повязкой в руке. — Господи, помилуй нас... — пролепетала она, пятясь. — Синяя хворь? — в страхе спросила Эливис. И тут Киврин поняла все. Они сбежали сюда не из-за процесса, не из-за опалы лорда Гийома. Он отослал их подальше от начавшейся в Бате чумы. «Наша няня умерла», — вспомнила Киврин. И капеллан леди Имейн, брат Губард. «Розамунда говорит, он умер от синей хвори». Сэр Блуэт сообщил, что слушание отменили, потому что заболел судья. Вот почему Эливис так противилась предложениям послать кого-нибудь в Курси и так рассердилась, когда Имейн отправила Гэвина к епископу. Потому что в Бате чума. Но этого не может быть... Черный мор дошел до Англии только осенью 1348 года. — Какой сейчас год? — спросила Киврин. Женщины посмотрели непонимающе. Имейн сжимала в руках позабытую повязку. — Какой сейчас год? — повернулась Киврин к Рошу. — Вам нездоровится, леди Катерина? — Он с тревогой потянулся к ее запястью, опасаясь, видимо, что с ней сейчас случится такой же приступ, как и с клириком. — Скажите, какой сейчас год, — отдергивая руку, повторила она. —Двадцать первый год правления Эдуарда III, — начала Эливис. Третьего, не второго. Киврин в панике разом позабыла все даты. — Год! Скажите мне год! — Anno domine, — прохрипел клирик. Он попытался облизать губы распухшим языком. — Тысяча триста сорок восьмой. КНИГА ТРЕТЬЯ «Собственноручно похоронил пятерых своих детей в одной могиле... Без погребального звона. Без слез. Конец света настал». Аньола де Тура, 1547 год