Эливис, не открывая глаз, попыталась слабо возразить, что посланник просил дать клирику отлежаться, но Имейн все равно постучала несколько раз — громко и безрезультатно. Выждав немного, она постучала снова, затем спустилась к подножию лестницы и, преклонив колени, открыла свой молитвенник, поглядывая на дверь, чтобы перехватить клирика, когда он выйдет. Агнес, широко зевая, одним пальцем покачивала колокольчик. — Пойди на чердак, поспи вместе с Розамундой, — предложила Киврин. — Я не устала! — вскакивая, замотала головой Агнес. — Расскажи мне, что было дальше с непослушной девицей. —Только если ляжешь. Киврин начала рассказывать — Агнес хватило всего на пару предложений. Про щенка Киврин вспомнила уже к вечеру. Все давно спали, даже леди Имейн, которая оставила клирика в покое и улеглась на чердаке. Мейзри, свернувшись под столом, громко храпела. Осторожно сняв голову Агнес со своих колен, Киврин отправилась хоронить щенка. Во дворе было пусто. Посреди луга дотлевали угли костра, вокруг ни души. Наверное, сельчан тоже одолела послепраздничная дрема. Киврин вынесла трупик и пошла в конюшню за деревянной лопатой. Там остался только пони Агнес. Киврин недоуменно нахмурилась — на чем, интересно, клирик будет добираться до Курси? Или посланник не соврал, и клирик, хочешь не хочешь, останется здесь в качестве капеллана? Взяв лопату, Киврин понесла окоченевшее тельце щенка к церкви. У северной стены она уложила трупик на землю и принялась ковырять жесткий наст. Земля в буквальном смысле окаменела. Деревянная лопата не оставляла даже зарубки. Киврин встала на нее обеими ногами — не помогло. Тогда она поднялась по косогору к лесной опушке, разгребла снег у корней ясеня и зарыла щенка в груде палой листвы. — Requiscat in расе [26], — произнесла она, чтобы с чистой совестью сообщить Агнес, что щенок похоронен по христианскому обычаю, и отправилась обратно к дому. Хорошо бы сейчас вернулся Гэвин. Тогда можно попросить, чтобы показал дорогу к переброске, пока все спят. Она двинулась по лугу медленным шагом, прислушиваясь, не доносится ли стук копыт. Гэвина, по идее, надо ждать с главной дороги. Прислонив лопату к плетеной изгороди свинарника, она дошла вдоль наружной стены поместья до ворот. Ничего. Тишина. Краски дня тускнели. Если Гэвин в ближайшее время не появится, станет слишком темно, чтобы ехать в лес. Через полчаса отец Рош станет звонить к вечерне — и все проснутся. Но Гэвин, когда бы он ни вернулся, должен будет поставить лошадь, значит, можно перехватить его в конюшне с просьбой проводить к переброске завтра поутру. Или пусть хотя бы объяснит, как добраться, или нарисует карту. Тогда не обязательно ехать с ним в лес вдвоем, а если Имейн в день стыковки придумает ему очередное поручение, просто взять лошадь и отыскать нужное место самой. Киврин постояла у ворот, пока не замерзла, потом вернулась тем же путем вдоль стены к свинарнику и зашла на безлюдный двор. В сенях, кутаясь в плащ, стояла Розамунда. — Где вы были? Я вас повсюду ищу. Этот клирик... Киврин похолодела. — Что такое? Он уезжает? Неужели оправился от похмелья и собрался в путь? И леди Имейн уговорила его заодно довезти Киврин до Годстоу? — Нет, — ответила Розамунда, направляясь в зал. Пусто. Видимо, Имейн и Эливис в светлице с клириком. Девочка расстегнула Блуэтову брошку и сняла плащ. — Ему неможется. Отец Рош послал меня за вами. — Она двинулась вверх по лестнице. — Неможется? — переспросила Киврин. —Да. Бабушка отправила Мейзри в светлицу отнести ему поесть. «И вытащить его из постели», — договорила мысленно Киврин, поднимаясь за ней. — И Мейзри нашла его больным? —Да. У него горячка. У него похмелье. Неужто Рош не распознал последствий обильного возлияния? Стоп! Киврин оцепенела. Клирика уложили в ее кровать. Он мог заразиться ее вирусом. — Какие у него симптомы? — спросила она. Розамунда открыла дверь. Слишком много народу для тесной комнатушки. Отец Рош стоял у кровати, Эливис чуть поодаль, прижимая к себе Агнес. Мейзри съежилась у окна. Леди Имейн опустилась на колени в изножье кровати и копалась в медицинском ларце, вертя в руках непонятное вонючее снадобье. По комнате плыл еще какой-то запах, тошнотворный и перебивающий даже горчично-луковую вонь притирания. Все, кроме Агнес, выглядели испуганными. Агнес смотрела с любопытством, так же, как на Черныша. Клирик умер, догадалась Киврин. Заразился ее вирусом и умер. Но это абсурд. Она здесь с середины декабря, значит, получается, инкубационный период почти в две недели, и больше никто не заразился — даже отец Рош и Эливис, которые во время болезни были при ней почти неотлучно. Она посмотрела на клирика. Тот лежал в постели неукрытый, в одной рубахе и без штанов. Остальная одежда висела на спинке кровати, пурпурный плащ подметал пол. Завязки на рубахе из желтого шелка разошлись, открывая грудь почти до живота, но Киврин не замечала ни бледной груди, ни горностаевой оторочки на рукавах. Клирику было очень худо. «Мне никогда не было настолько худо, — подумала Киврин. — Даже когда я умирала». Она подошла ближе. Попавшаяся под ноги полупустая глиняная бутыль с вином покатилась под кровать. Клирик дернулся. У изголовья кровати стояла еще одна бутыль, запечатанная. — Это от пресыщения тяжелой пищей, — высказалась леди Имейн, растирая что-то в каменной ступке. Нет, на расстройство желудка не похоже. И на алкогольное отравление, несмотря на все эти початые и непочатые бутылки. Он болен, поняла Киврин. Серьезно болен. Он учащенно дышал раскрытым ртом, как бедняга Черныш, вывалив ярко-красный распухший язык. Побагровевшее лицо искажала гримаса ужаса. Может быть, его отравили? Посланник так торопился уехать, что чуть Агнес не задавил, и Эливис просил не тревожить за недужившего. В XIV веке церковь вроде не гнушалась подобных фокусов? Таинственные случаи гибели в монастырях и соборах, всегда игравшие кому-то на руку... Да нет, глупость. Посланник с монахом не сорвались бы так поспешно, попросив не заглядывать к жертве, если планировалось обставить все как несчастный случай — смерть от ботулизма или перитонита, или десятка других малоизвестных средневековых напастей. Кроме того, зачем посланнику травить своего подчиненного, если можно его попросту сместить, как леди Имейн мечтает сместить отца Роша? — Это холера? — предположила леди Эливис. «Нет», — ответила Киврин про себя, припоминая симптомы. Острая диарея и рвота с обширным обезвоживанием. Запавшие глаза, цианоз, мучительная жажда. — Вы хотите пить? — спросила она у клирика. Тот будто не слышал. Полузакрытые веки казались припухшими. Киврин потрогала его лоб. Клирик дернулся, моргнув покрасневшими глазами. — Он весь горит! — При холере не бывает настолько высокой температуры. — Принесите кто-нибудь влажную тряпицу. — Мейзри! — встрепенулась Эливис, но Розамунда уже подскочила с каким-то грязным лоскутом — наверное, из тех, которыми перевязывали Киврин. По крайней мере прохладный. Киврин свернула его прямоугольником, наблюдая за клириком. Он по-прежнему тяжело дышал, и лицо его исказилось, будто от боли, когда на лоб легла повязка. Он судорожно хватался за живот. Аппендицит? Нет, тогда температура должна быть гораздо ниже. При тифе жар может дойти и до сорока, но не в самом начале. Еще при нем увеличивается селезенка, что тоже может вызвать боли в животе. — Вам больно? — спросила она. — Где у вас болит? Он снова моргнул, руки беспорядочно заметались по покрывалу. Очень похоже на тиф, это вот беспокойное хватание, но такое бывает на более поздних стадиях, на восьмой-девятый день болезни. Может, он приехал уже больным? Он споткнулся, слезая с лошади, монаху пришлось его подхватить. Но ел и пил он за праздничным столом вволю, и Мейзри ему достало сил щупать. Не похож он был на тяжелобольного, а тиф развивается постепенно, начинаясь с головной боли и небольшой температуры. До тридцати девяти она поднимается только на третью неделю. Киврин наклонилась ближе, отодвигая ворот расшнурованной рубахи в поисках тифозной сыпи. Нет, ничего похожего. Шея слегка распухшая, но увеличением лимфатических узлов чревата любая инфекция. Киврин закатала рукав. На руке розовых пятен тоже не наблюдалось, однако ногти были синюшнокоричневого цвета, что означало нехватку кислорода. А цианоз числится среди симптомов холеры... — Рвоты или опорожнения кишечника не было? — уточнила Киврин. — Нет, — ответила леди Имейн, размазывая зеленоватую массу по жесткой полотняной тряпице. — Он всего лишь переел сахара и пряностей, они и вызвали огонь в крови. Без рвоты это точно не холера, да и температура слишком высокая в любом случае. Возможно, он все-таки заразился ее вирусом. Но у нее не болел живот, и язык так не распухал. Дернув рукой, клирик смахнул компресс со лба, рука безвольно упала обратно на постель. Киврин подхватила тряпицу. Она уже успела высохнуть. Что, кроме вируса, могло вызвать такой жар? Только тиф, больше ничего в голову не приходило. — У него не шла кровь носом? — спросила она Роша. — Нет, — ответила Розамунда, забирая у Киврин компресс. — Я не видела. — Намочи в холодной воде и не выжимай, — велела Киврин. — Отец Рош, помогите мне его поднять. Рош усадил клирика, обхватив его за плечи. Нет, крови в изголовье постели не видно. Священник осторожно уложил больного обратно. — Ты думаешь, это тиф? — спросил он с какой-то непонятной надеждой. — Не знаю. Розамунда подала Киврин компресс. Наказ девочка исполнила буквально — с тряпицы текла ледяная вода. Нагнувшись, Киврин уложила компресс клирику на лоб. Больной вдруг бешено затрепыхался, выбив повязку у Киврин, а потом сел рывком на постели, молотя руками и брыкаясь. Одной ногой он попал Киврин под колено, и она чуть не плюхнулась на кровать. — Простите, простите, — затараторила она, хватая его за руки и пытаясь уложить обратно. — Простите. Клирик распахнул налившиеся кровью глаза и уставился в пространство. — Gloriam tuam! [27] — завопил он странным срывающимся на визг голосом. — Простите... Киврин поймала его запястье, но другая рука с размаху ударила ее в грудь.