Вертя в пальцах мокрые камни, Монтойя по очереди подносила их к подвешенному на подпорке тента фонарику и осматривала покрытые коркой глины края. — А птицы? — Птицы? — удивилась Монтойя, подумав, видимо, что Дануорти предлагает ей скликать пролетающих мимо воробьев, чтобы помогли двигать крышку. — Вирус мог передаться от птиц. Утки, гуси, куры, — перечислил Дануорти, не особенно, впрочем, уверенный, что куры действительно служат первичным резервуаром. — Они тут бывают? — Куры? — переспросила Монтойя, рассматривая камень на свет. — Вирусы иногда порождаются скрещиванием человеческих и животных штаммов, — терпеливо объяснил Дануорти. — Чаще всего биологическим резервуаром выступает птица, но иногда бывает и рыба. Или свиньи. Здесь не ходят свиньи? Монтойя по-прежнему смотрела на него как на чокнутого. — Раскоп ведь относится к территории фермы? — Да, но до самой фермы отсюда три километра. Мы посреди ячменного поля. Откуда здесь свиньи — и тем более птица и рыба? Она снова принялась изучать камни. Птиц нет. Свиней нет. Местных жителей тоже. Вирус явно не отсюда. Может, у него и нет источника, может, грипп просто мутировал спонтанно в организме Бадри — Мэри ведь говорила, такое случается, — взялся ниоткуда и пошел косить жителей Оксфорда, как чума, уложившая ни о чем не подозревавших людей в эти могилы. Монтойя в очередной раз перебирала камни, соскребая ногтем и оттирая пальцами приставшую грязь. И только теперь Дануорти увидел, что это не камни, а кости. Позвонки или, может, пальцы рыцаря. Покойся с миром... Наконец она выбрала из общей груды ту, которую, видимо, искала — неровную полукруглую косточку размером с грецкий орех. Ссыпав остальные в поддон, она нашарила в кармане штормовки зубную щетку с короткой ручкой и, морща лоб, стала чистить вогнутые края кости. Гилкрист ни за что не примет в качестве источника спонтанную мутацию. Он слишком крепко вцепился в свою теорию о неизвестном вирусе из XIV—XV столетия, проникшем через сеть. И слишком крепко держится за свою должность и.о. главы исторического факультета. Он не уступит, даже если Дануорти отыщет ему уток в мутных лужах посреди раскопа. — Мне нужно связаться с Бейсингеймом, — сказал профессор. — Он сейчас где? — Бейсингейм? — Монтойя, хмурясь, рассматривала кость. — Понятия не имею. — Но... Я думал, вы его нашли. Вы ведь разыскивали его в Рождество, чтобы он подписал освобождение от карантина. — Да, разыскивала. Два дня угробила на обзвон шотландских лососевых и форелевых инструкторов, а потом решила, что с меня хватит. Как по мне, так его в Шотландии и близко нет. — Она вытащила нож из кармана джинсов и принялась скрести зазубренный конец косточки. — Кстати, о Госздраве. Не сделаете мне доброе дело? Я им названиваю, но у них занято наглухо. Можете зайти к ним и передать, что мне нужны еще рабочие руки? Скажите, что участок представляет собой «невосполнимую историческую ценность» и будет потерян безвозвратно, если мне не пришлют по крайней мере пятерых помощников. И насос. Нож соскочил. Монтойя, сдвинув брови, поскоблила еще. — Как же вам удалось получить подпись Бейсингейма, если вы не знаете, где он? Ведь для освобождения требовалась подпись? —Да. — Кусочек кости отскочил на полиэтиленовый саван. Осмотрев оставшийся у нее в руках обломок, Монтойя кинула кость обратно в поддон. — Я ее подделала. Она снова опустилась на корточки у саркофага — выкапывать очередную порцию костей. Сосредоточенностью она напоминала Колина, осматривающего свой леденец. Интересно, она вообще помнит о том, что Киврин в прошлом, или забыла, как забыла про эпидемию? Дануорти повесил трубку, сомневаясь, что Монтойя заметит, и отправился пешком в лечебницу — докладывать Мэри о результатах расспросов и заново опрашивать вторичных в поисках источника. Дождь извергался из водостоков, смывая предметы невосполнимой исторической ценности. Звонари с Финчем все еще трудились, играя перемены одну за другой в установленном порядке, сгибая-выпрямляя колени и не выпуская веревки из рук, целеустремленные, как Монтойя. Колокола звонили громко и надрывно, заглушая шум дождя. Будто сигнал тревоги. Будто крик о помощи. Запись из «Книги Страшного суда» (066440-066879) Канун Рождества 1320 года (по старому стилю). Времени меньше, чем я думала. Только что вернулась из кухни, и Розамунда передала, что меня звала леди Имейн. Та о чем-то увлеченно беседовала с посланником епископа — судя по ее лицу, не иначе как перечисляла в очередной раз грехи отца Роша, — но когда мы с Розамундой подошли, она показала на меня со словами: «Вот об этой особе я толковала». Особа, не девица. И в голосе упрек, граничащий с обвинением. Неужели выдала посланнику, что подозревает меня в шпионаже на французов? — Говорит, что ничегошеньки не помнит, — продолжала леди Имейн. — Однако грамоте она разумеет. Где твоя брошь? — повернулась она к Розамунде. — У меня на плаще. Я оставила его наверху. — Так сходи за ним. Розамунда неохотно поплелась на чердак. — Сэр Блуэт привез моей внучке брошь в виде любовного узелка с надписью на латыни. А она, — леди Имейн устремила на меня торжествующий взгляд, — сумела прочитать, и в церкви давеча говорила слова службы вперед священника. — Кто учил вас грамоте? — осведомился посланник заплетающимся языком. Я думала снова сослаться на сэра Блуэта, который якобы сам перевел надпись на брошке, но не стала — вдруг он уже успел опровергнуть мои слова. — Не ведаю. Я запамятовала всю свою жизнь до нападения в лесу, ведь мне повредили голову. — Едва очнувшись, она тараторила на никому не понятном языке, — выдвинула новое доказательство леди Имейн. Я по-прежнему не понимала, в чем она пытается меня обвинить и как ей может помочь посланник. — Святой отец, вы ведь поедете через Оксфорд, когда покинете нас? — Да, — настороженно ответил он. — Мы долго не загостимся. — Прошу вас, возьмите эту особу с собой и отвезите в Годстоу, к сестрам в обитель. — Мы не едем через Годстоу. — Пустая отговорка. Монастырь едва ли в пяти милях от Оксфорда. — Но я узнаю у епископа, не разыскивает ли ее кто, и пошлю вам весточку. — Мне подумалось, что она может быть из монахинь, раз говорит на латыни и знает службу, — заключила Имейн. — Потому и прошу вас отвезти ее в обитель, чтобы там поспрашивали по монастырям, не знают ли ее где. Посланник занервничал еще больше, но согласился. Значит, времени у меня только до их отъезда — а они, по его словам, не загостятся. Если повезет, пробудут тут до Избиения младенцев, если же не повезет... Хочу сейчас уложить Агнес и постараться еще раз поговорить с Гэвином. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Уложить Агнес в кровать Киврин удалось только на рассвете. Появление «трех волхвов» окончательно прогнало сон, и девочка ни в какую не соглашалась даже просто прилечь, боясь, что пропустит самое интересное, хотя устала она смертельно. Пока Киврин помогала Эливис подавать угощение на стол, Агнес таскалась за ней хвостом и канючила, что проголодалась, а потом, когда накрыли и сели пировать, не съела ни куска. Киврин было некогда ее уламывать. Сперва пришлось носить блюдо за блюдом из кухни в зал через весь двор — подносы с олениной и запеченной свининой, а потом огромный пирог, в котором запросто поместилась бы стая живых дроздов. Если верить священнику из реформистской церкви, между всенощной и утренней рождественской службой надлежало соблюдать пост, однако все до единого, включая посланника, с аппетитом уплетали запеченных фазанов и гуся, а также тушеного кролика с шафранной подливкой. И пили. «Волхвы» постоянно требовали подлить им еще. Хотя перебрали они и так уже изрядно. Монах с сальной ухмылкой пялился на Мейзри, а клирик, пьяный еще с дороги, сполз почти под стол. Посланник хлестал в три горла, то и дело прося Розамунду подать ему чашу с рождественским элем и размахивая руками все беспорядочнее. «Хорошо, — подумала Киврин. — Может, он напьется и забудет, что обещал леди Имейн отвезти меня в Годстоу». Она пошла с чашей к Гэвину, надеясь еще раз спросить его про переброску, однако рыцарь с хохотом рассказывал что-то Блуэтовой свите, которая тут же потребовала еще эля и мяса. Когда Киврин добралась до Агнес, девочка уже крепко спала, уложив голову на хлебную тарелку. Киврин осторожно подхватила малышку на руки и понесла наверх, в светлицу Розамунды. Из открывшейся навстречу двери выглянула Эливис с полной охапкой перин. — Как вы кстати! Мне нужна ваша помощь. Агнес заворочалась у Киврин на руках. — Принесите полотняные простыни. На этой кровати мы положим церковников, а сестру сэра Блуэта с ее девицами на чердаке. —А я где буду спать? — спросила Агнес, вырываясь. — Мы ляжем в амбаре, — ответила Эливис. — Только тебе придется подождать, пока мы постелем. Иди поиграй покамест. Два раза девочке повторять не пришлось. Она радостно запрыгала вниз по ступенькам, размахивая рукой с колокольчиком. Эливис передала Киврин перины. — Отнесите их на чердак, а из резного сундука достаньте горностаевое покрывало. — Как думаете, сколько посланник со своими людьми здесь пробудет? — спросила Киврин. — Не знаю, — обеспокоенно отозвалась Эливис. — Надеюсь, что не больше двух недель, иначе у нас закончится мясо. И подголовники не забудьте прихватить попышнее. Двух недель хватит с лихвой — стыковка гораздо раньше, а эти тут явно обосновались надолго. Когда Киврин спустилась с чердака, прижимая к себе охапку постельного белья, посланник зычно храпел на тронном кресле, а клирик сидел, закинув ноги на стол. Монах зажал в углу какую-то из служанок сэра Блуэта и теребил ее платок. Гэвин куда-то подевался. Киврин доставила Эливис белье с покрывалами, затем вызвалась отнести постели в амбар. —Агнес очень утомилась. Мне бы ее уложить поскорее.