—Да. Нужно убираться отсюда. Взять ослика и ехать в Шотландию. —Тогда я возьму Святые Дары. Прежде чем трогаться в путь, надобно отзвонить по Розамунде, чтобы душа ее свободно вознеслась на небеса. Киврин хотела возразить, что некогда, что уходить нужно тотчас же, немедленно, однако лишь кивнула. — Пойду за Валаамом. Рош зашагал к колокольне, а Киврин бегом кинулась к конюшне. Нужно отправляться не мешкая, пока еще чего-нибудь не случилось. Она словно боялась, что чума подстережет их и набросится из-за угла — из-за церкви, из-за амбара, из-за пивоварни. Пробежав через двор, она вывела из конюшни ослика и принялась навьючивать на него переметную суму. Колокол ударил один раз и умолк. Киврин замерла, сжимая в руках пряжку ремня, и прислушалась в ожидании второго удара. Трижды звонят по женщине, вспомнила она. По ребенку — один раз. Застегнув пряжку, она принялась набивать суму. Полностью поклажа все равно не влезет. Придется навьючивать мешки сверху. Киврин насыпала в рогожный мешок овса, выгребая обеими горстями из ларя и просыпая целые пригоршни на грязный пол, потом завязала мешок грубой веревкой, висевшей на стойле, где держали пони Агнес. Однако второй конец веревки оказался привязан к двери стойла тугим узлом, с которым никак не получалось совладать. В конце концов Киврин сдалась и побежала на кухню за ножом, а заодно принесла оттуда мешки с уже собранными припасами. Отхватив веревку ножом, она разрезала ее на куски покороче и, кинув нож на пол, пошла к ослику. Тот пытался прогрызть дыру в мешке с овсом. Киврин примотала мешок вместе с остальными упрямцу на спину и повела ослика через луг к церкви. Роша не было видно. Киврин помнила, что еще нужно забрать одеяла и свечи, но сначала хотела загрузить в суму Святые Дары. Еда, овес, свечи, одеяла. Что еще она забыла? В дверях появился Рош, с пустыми руками. —А где Святые Дары? — удивилась Киврин. Он ничего не ответил. Привалившись к дверному косяку, он посмотрел на Киврин с таким же выражением лица, какое было у него, когда он сообщил ей про мажордома. «Но ведь все умерли, — подумала Киврин. — Больше никого не осталось». — Нужно позвонить в колокол, — проговорил он и двинулся к колокольне. — На погребальный звон нет времени, — возразила Киврин. — Пора ехать в Шотландию. — Она привязала ослика к калитке, с трудом затянув узел деревенеющими на холоде пальцами, и ухватила Роша за рукав. — Что случилось? Он резко обернулся, и Киврин испугалась, увидев его лицо. Оно снова стало свирепым, разбойничьим. — Нужно звонить к вечерне, — рявкнул он, вырываясь. «Ох, нет». — Сейчас только полдень. Еще рано для вечерни. «Он просто устал. Мы оба так измучились, что мысли путаются». Она снова взялась за его рукав. — Пойдемте, отче. Пора в дорогу, если мы хотим выбраться из леса засветло. — Час давно пробил, а я еще не звонил. Леди Имейн будет гневаться. «Ох, нет. Только не это, нет, нет, нет». — Я сама позвоню, — сказала Киврин, заступая ему дорогу. — А вы идите в дом и отдохните. —Темнеет, — сердито буркнул он и распахнул рот, будто собираясь накричать на нее, но оттуда фонтаном выплеснулась рвота с кровью — прямо на куртку Киврин. «Ох, нет. Нет, нет, нет!» Рош в недоумении уставился на промокшую куртку, и лицо его обмякло. — Пойдемте, вам нужно лечь, — позвала Киврин, думая: «Нам не дойти до дома». — Я захворал? — Нет. Вы просто устали и должны отдохнуть. Она повела его в церковь. На пороге он споткнулся, и Киврин обмерла — ей ни в какую его не поднять, если он упадет. Толкнув тяжелую дверь спиной, она втянула его под руку внутрь и усадила, прислонив к стене. — Умаялся, — проговорил он, откидываясь затылком на каменную кладку. — Посплю чуток. — Правильно, поспите. Как только он закрыл глаза, Киврин побежала в господский дом за одеялами и валиком, чтобы сделать тюфяк. Но когда она влетела в церковь, проехавшись по каменным плитам пола, Роша на прежнем месте не оказалось. — Рош! — крикнула она, вглядываясь в темный неф. — Вы где? Молчание. Прижимая тюфяк к груди, она снова кинулась во двор, однако ни на колокольне, ни на погосте священника не было. Додома он дойти никак не мог. Вернувшись в церковь, она зашагала по проходу — и нашла его, на коленях перед статуей святой Катерины. —Ложитесь, — велела она, расстилая одеяла на полу. Он послушно улегся, и Киврин подложила валик ему под голову. — У меня бубонная чума, да? — Нет, — ответила Киврин, укрывая его одеялом. — Вы просто устали. Постарайтесь поспать. Он отвернулся на другой бок, но через несколько минут вскочил, снова рассвирепев, и скинул одеяла. —Я должен звонить к вечерне! — прогремел он. Выхода не было. Дождавшись, пока он снова провалится в сон, Киврин разорвала на ленты растрепавшуюся подкладку своей куртки и привязала Роша за руки к алтарной преграде. — Не поступай так с ним, — сама себя не слыша, молила Киврин. — Пожалуйста! Очень прошу! Не надо так с ним! Он открыл глаза. — Господь не останется глух к столь истовой мольбе, — проговорил он и задышал глубже и спокойнее, засыпая. Киврин выбежала наружу — отвязать и разгрузить ослика. Мешки она принесла в церковь, прихватив заодно и фонарь. Рош мирно спал. Тогда она снова осторожно выбралась из церкви и притащила из колодца ведро воды. Рош вроде бы не просыпался, но когда Киврин выжала ему на лоб смоченную в холодной воде полоску, оторванную от алтарного покрова, пробормотал, не открывая глаз: — Я боялся, что ты ушла. Киврин стерла запекшуюся в углу его рта кровь. —Я не поеду в Шотландию без вас. — Не в Шотландию. На небеса. Она пожевала сухую лепешку с сыром из продуктового мешка и прилегла поспать, но в церкви стоял ужасный холод. Когда Рош ворочался и вздыхал во сне, изо рта его шел пар. Тогда Киврин развела костер перед алтарной преградой, разобрав на хворост изгородь вокруг одной из лачуг, и вся церковь тут же продымилась, несмотря на распахнутые настежь двери. Рош снова закашлялся, его вырвало. На этот раз почти одной кровью. Потушив костер, Киврин сделала еще два торопливых рейса за одеялами и мехами, прихватив все, что попалось под руку, и соорудила из них что-то вроде гнезда вокруг Роша. Ночью у священника началась горячка. Он разбрасывал покрывала, ругался на Киврин непонятными словами, хотя в какой-то момент произнес отчетливо: «Изыдите и будьте прокляты!», и снова и снова повторял исступленно, что уже темнеет. Сняв свечи с алтаря и преграды, Киврин расставила их перед статуей святой. Когда крики про темноту стали совсем невыносимыми, она зажгла все свечи разом и укрыла Роша заново. Вроде бы помогло. Но жар становился все сильнее, зубы Роша выбивали дробь, несмотря на все меха и одеяла. Киврин показалось, что кожа его уже начала чернеть от лопающихся сосудов и множественных кровоподтеков. «Не надо! Пожалуйста!» Утром ему полегчало. Кожа осталась светлой, чернота лишь померещилась Киврин в неверном пляшущем свете свечей. Жар слегка улегся, Рош все утро и половину дня крепко проспал, без рвоты. К вечеру, пока не стемнело, Киврин пошла набрать еще воды. Бывали случаи, когда люди неожиданно выздоравливали, а некоторых удавалось и отмолить. Не все заразившиеся умирали. У легочной формы вероятность смертельного исхода всего девяносто процентов. Когда Киврин вернулась, Рош не спал, лежа в полосе дымного света. Встав на колени, Киврин поднесла к его губам кружку с водой, поддерживая голову, чтобы легче было пить. — Это синяя хворь, — просипел он, когда она осторожно опустила его голову обратно. — Вы не умрете, — заверила Киврин. Девяносто процентов. Девяносто. — Ты должна меня исповедать. Нет. Он не может умереть. Тогда она останется совсем одна. Киврин, не в силах выдавить ни слова, помотала головой. — Помилуйте меня, святой отец, ибо я согрешил, — начал Рош на латыни. Он не грешил. Он ухаживал за больными, соборовал умирающих, хоронил усопших. Это Господу следовало бы молить о прощении. — ...мыслию, словом, делом и неисполнением долга. Я злился на леди Имейн. Я кричал на Мейзри. — Он сглотнул. — Я питал плотские помыслы к ангелу Господнему. Плотские помыслы. — Смиренно молю тебя, Господи, прими мое покаяние, а вас, отче, отпустить грехи мои, аще сочтете достойным. «Вам не за что просить прощения», — хотела сказать Киврин. Это никакие не грехи. Плотские помыслы. Мы опускали в могилу Розамунду, баррикадировали деревню от несчастного мальчугана и хоронили полугодовалого младенца. Конец света настал. Неужели человек не может позволить себе пару плотских помыслов?