– А как мне вас называть? «Не говори „папа“, – мысленно умоляю я. – Она еще не готова». – Быть может, Могучий бык, Возлюбленный Маат, Избранник Ра? – предлагает Уайетт, давая перевод египетского имени Рамсеса II. Уголки губ Мерит слегка кривятся. – А я думала, просто Уайетт. – Что ж, это тоже сойдет, – отвечает он. Электронное письмо наконец появляется на экране. Дорогая Дон! Когда я в последний раз говорила с Брайаном, тебя не было в городе. На случай если ты проверяешь свою почту, хочу тебе сказать, что Вин до сих пор с нами. Угасающая, ни на что не реагирующая, но все еще с нами. Думаю, она ждет тебя. Дай мне знать, когда вернешься. Целую, Эбигейл. Я смотрю на дату. Письмо было отправлено два часа назад. Когда я резко вскакиваю, Уайетт с Мерит дружно оборачиваются. – Все в порядке? – спрашивает Уайетт. – Я должна срочно кое-куда поехать. Клиентка. – Прямо сейчас? – спрашивает Уайетт и, посмотрев на Мерит, добавляет: – Только не жульничать! – После чего увлекает меня в коридор. – Кто-то умирает? – Да, – нетерпеливо отвечаю я. – Такова участь всех моих клиентов. Мне нужно дежурить у ее постели. – Олив, ты уверена, что это хорошая идея? Ты только что перенесла хирургическую операцию… – Я пока еще не умираю, – просто отвечаю я. – А вот она – да. – Ну ладно, – кивает Уайетт. – Собери все, что нужно, и я тебя отвезу. Мне даже в голову не могло прийти, что он захочет поехать со мной. Но я должна кое-что сказать Вин. Сохраняя конфиденциальность. – Я останусь там, – тихо говорю я. – Поработай нянькой до прихода Брайана. Уайетт задумчиво трет затылок: – Если это твой ребенок, тогда это уже не работа. Я вылезаю из такси у дома Вин, беру ключ, который обычно оставляли для меня под цветочным горшком, и вхожу в дом. – Эй! – зову я. – Феликс? В комнатах темно, воздух спертый. Но в кухне чисто, вымытая посуда стоит на сушилке. Похоже, что теперь, когда неизбежное надвигается, Эбигейл взяла на себя заботы о Феликсе. – Дон? Феликс так отощал, что одежда висит на нем как на вешалке. Волосы прилипли к черепу. Он явно уже несколько дней не принимал душ. Глаза красные от усталости и слез. Я заключаю Феликса в объятия, чувствуя, как он дрожит всем телом. – Все будет в порядке, – шепчу я. – Я здесь, чтобы поддержать вас обоих. Отпрянув от меня, Феликс таращится на шрам с наложенными швами и на мою наполовину выбритую голову. – Что… что с тобой случилось? – Длинная история. Да и не так важно. Сейчас важен ты. Важна Вин. Я бы хотела ее увидеть, если можно. Мы входим в комнату Вин. Эбигейл сидит у ее постели, читает вслух какой-то роман. Когда Эбигейл видит устрашающий красный шрам на моей голове, у нее глаза лезут на лоб. Но она профессионал и не задает лишних вопросов, а просто говорит: – Вин, к тебе пришла Дон. После чего откладывает книгу в сторону и встает, уступая мне место. Между нами происходит молчаливый коммуникативный обмен: выражение благодарности, проявление любопытства, слова признательности. Я беру Вин за руку – кости, обтянутые кожей. Глаза Вин – темные провалы, скулы – острые лезвия. Мы с ней одного возраста, но она выглядит вдвое старше. Ее дыхание прерывистое и влажное. – Чейн-Стокс? – тихо спрашиваю я. – В течение всего утра. Она уже двенадцать часов ни на что не реагирует. – Эбигейл кивает и стискивает мое плечо. – Я рада, что ты успела. Поскольку время на исходе. Эбигейл ласково улыбается Феликсу: – Почему бы тебе не освежиться? А я приготовлю кофе, пока Дон навещает Вин. Феликс кивает, преисполненный благодарности. Следовать инструкциям намного проще, чем смотреть в лицо неизвестности. Я усаживаюсь возле Вин. Она укрыта одеялом сына. Эбигейл захлопывает за собой дверь. – Вин, я обещала тебе быть здесь, когда это случится, – шепчу я, на самом деле мысленно говоря: «Спасибо, что дождалась меня». Кожа Вин холодная и сухая. Дыхание вырывается из груди порывистыми, шипящими толчками. – Вин, я нашла его для тебя, – шепчу я. – Он действительно очень красивый. Я встретила его, когда он вернулся с велосипедной прогулки. – (Глаза Вин дрогнули под закрытыми веками.) – Но я должна тебе признаться. Я не отдала твое письмо. Да, я знаю, что обещала. Но послушай, у него есть дочь, сын и жена. Увидев их, я подумала: «Это вовсе не то, чего хотела Вин». А потом я подумала еще немного и задала себе вопрос: «А что, если она хотела совсем другого?» Полагаю, на самом деле ты просто рассчитывала, что я дам тебе знание, которое ты смогла бы забрать с собой, покидая нас. Понимание, что он в порядке. Что его жизнь сейчас такая же счастливая, как некогда была у тебя. Я хочу сказать: разве можно стесняться богатства? Любви, которая запускает тебя на орбиту… или другой, которая направляет тебя домой? – Я смахиваю слезы свободной рукой. – Если ты меня возненавидишь за то, что я не доставила твое письмо, я, конечно, пойму. Но надеюсь, этого не случится. По идее, я должна была помочь тебе ярко пережить лучшие моменты жизни, которую ты оставляешь, однако ты оказалась более способным учителем, чем я. Что я сделала… что нашла… Ох, Вин! На самом деле не существует правильного или неправильного выбора. Мы не делаем выбора. Это наш выбор делает нас такими, какие мы есть. Ты спрашивала меня, каково это умирать, и я ответила, что не знаю. Но теперь я знаю. Я чуть не погибла в авиакатастрофе. Я очень старалась все запомнить, прочувствовать каждую минуту, чтобы потом рассказывать людям, чего ожидать. Я понимала, что мне нужно куда-то идти, и тем не менее постоянно сворачивала с пути. Это подобно тому, как забраться на вершину горы, посмотреть вниз и осознать, насколько ты ничтожный на фоне горы. Сердце бьется у тебя в горле, потому что все это одновременно и прекрасно, и ужасно. Если кто-нибудь попросит тебя описать свои чувства, ты не сможешь подобрать нужных слов. Потому что нельзя объяснить, как можно быть таким одиноким, незначительным и при всем при том настолько совершенным. Я знаю, ты рассчитывала на другое. Ты хочешь знать, ждет ли тебя впереди белый свет, или свора собак, или ангел, спустившийся за тобой с Небес. А вот этого-то я как раз и не знаю. Хотя я уверена, что там были ответы на все вопросы, которые я даже не сообразила задать. Грудь Вин перестает тяжело вздыматься. Я смотрю на нее и жду. Пытаюсь нащупать разорванную нить ее пульса. – Но я вернулась, – говорю я Вин. – Быть может, я была не готова услышать ответы на свои вопросы. Я чувствую, как Вин едва заметно сжимает мою руку. Еще один поверхностный вдох. – Феликс! Думаю, тебе стоит прийти сюда! – кричу я и, наклонившись, прижимаюсь щекой к щеке Вин. – Все нормально. Умирать не страшно. Дверь распахивается. На пороге появляется Феликс. Бледный, испуганный, с круглыми глазами. – Она что, уже?.. – Еще нет. Но сейчас самое подходящее время сказать ей все, что тебе нужно было сказать. Феликс тяжело опускается на край кровати. Наклоняется и что-то шепчет на ухо Вин. Что-то такое, чего я не слышу. У нее из груди вырывается тонкая струя воздуха, слегка взъерошившая волосы Феликса. Ну вот и все. Вин больше нет. Феликс приникает к телу жены – оригами скорби. Я тихо выхожу из комнаты, чтобы на прощание оставить их вдвоем. Достаю из кармана телефон и добавляю имя Вин в свой скорбный список призраков. Эбигейл, посмотрев на мой шрам на голове, говорит, чтобы я шла домой. Она обещает связаться с похоронным бюро и выполнить все формальности, если я, конечно, не возражаю. Затем она вызывает мне такси, и, хотя ехать всего пятнадцать минут, по дороге я засыпаю. Я посылаю Уайетту сообщение о смерти Вин и еще одно – Брайану, но ответа от них не получаю. Когда я вхожу в дом, моим глазам предстает удивительное зрелище, которого я меньше всего ожидала. Брайан, Мерит и Уайетт сидят за кухонным столом и едят пиццу. Уайетт с Брайаном пьют пиво, и Уайетт рассказывает историю о том, как в свою бытность аспирантом имел привычку лизать окаменелости, чтобы определить, что это: кость или камень, после чего заходился в приступе кашля, вдыхая пыль веков. – Не исключено, что во мне до сих пор сидит частица мумии фараона… – Когда я появляюсь на пороге, Уайетт тотчас же замолкает и вскакивает, молниеносно отреагировав на выражение моего лица. Он делает два шага вперед – еще один шаг, и я упаду в его объятия, – но резко останавливается и сует руки в карманы, вспомнив, где находится. – Твоя клиентка, она что… – Умерла. – Впервые за все время это слово не констатация факта, а нечто столь же хрупкое, как яйцо, которое нужно пронести по ухабам.