Алекс Вульф Это было письмо от умалишенного: вежливые формулировки, правильный английский, знаки препинания… И попытка оправдать похищение ни в чем не повинного ребенка! Теперь Вандаму стало ясно, что Вульф — психически нездоровый человек. Билли у него в руках. Вандам отдал записку Джафару, который трясущимися руками надевал очки. Вульф забрал Елену с собой, покидая плавучий домик, и без труда заставил ее помогать себе: стоило ему пригрозить убийством Билли, и беспомощная Елена согласилась на все. Но в чем смысл похищения? И куда они уехали? И откуда кровь? Джафар плакал навзрыд. — Кто был ранен? Откуда кровь? — спросил Вандам. — Здесь ничего такого не происходило… — Джафар вспыхнул. — Хотя… кажется, у мисс Фонтана была перевязана рука. Она испачкала в крови атлас Билли и оставила его на стуле. Это знак, какое-то послание. Вандам взял атлас в руки и раскрыл его наугад. Первое, что он увидел, была карта Египта, а на ней — красная стрелка, указывающая на Асьют. Вандам взял телефон и набрал номер генштаба, но, услышав голос дежурного, повесил трубку. Если он доложит о похищении, что произойдет дальше? Он без труда представил себе эту картину. Бодж направит взвод пехотинцев в Асьют, чтобы они арестовали Вульфа. Завяжется перестрелка. Вульф поймет, что проиграл и теперь его расстреляют за шпионаж, не говоря уже о похищении ребенка и двух убийствах… и что он тогда сделает? «Он безумен, — подумал Вандам, — он убьет моего сына». Страх парализовал его. А ведь именно этого Вульф и добивался. Ему нужен был Билли, чтобы заставить Вандама бездействовать. На это рассчитано любое похищение. Остается только один выход: Вандаму нужно преследовать их одному. — Принеси мне две фляги воды, — велел он Джафару. Слуга вышел. Вандам надел защитные мотоциклетные очки, затем нашел шарф и обмотал его вокруг рта и шеи. Джафар вернулся из кухни с двумя фляжками. Вандам вышел из дома и подошел к мотоциклу. Прикрепив к нему фляжки, он завел мотор и убедился в том, что бензобак полон. Джафар стоял рядом с ним, всхлипывая. Вандам коснулся плеча старика: — Я привезу их домой. С этими словами Вандам убрал подножку мотоцикла, выехал на улицу и повернул на юг. 26 «Да уж, ну и бардак царит на вокзале! Похоже, все хотят убраться из Каира на тот случай, если начнутся бомбежки. На поезда в Палестину не то что билетов первого класса, даже стоячих мест не осталось. Жены и дети англичан бегут, как крысы с корабля. К счастью, поезда южного направления пользуются меньшим спросом. В кассе говорят, что мест нет, но это вечная история: пара пиастров тут, еще парочка там, и одно, два, три места обнаружатся как по волшебству. Я боялся потерять Елену и мальчишку на платформе среди сотен босых крестьян в грязных галабеях, нагруженных коробками и клетками с цыплятами… Они не стесняются завтракать прямо здесь, на платформе. Вот толстая мать семейства, вся в черном, выдает вареные яйца, хлеб и рис своему мужу, сыновьям, кузенам, дочерям и прочей родне. Хорошо, что я догадался взять мальчишку за руку: если он будет рядом со мной, Елена от нас не отстанет. Да, идея отличная! А у меня других и не бывает. Что поделаешь, я умен, умнее этого придурковатого Вандама. Можешь кусать локти, Вандам, твой сын у меня! Кто это ведет на веревке козла? Неужели ничего лучше не придумали? Какая прелесть — взять с собой в поезд козла. Мне еще не доводилось ездить третьим классом с крестьянами и их скотом. Вот ведь, наверное, веселая работенка — чистить вагоны третьего класса… Интересно, кто этим занимается? Какой-нибудь бедный феллах, человек другой породы, другой расы, уже рожденный рабом… Слава богу, у нас места в первом, иначе я не путешествую, ненавижу грязь. Зато на вокзале грязи хоть отбавляй… По платформе шныряют продавцы сигарет и газет, вот идет мужчина с большой корзиной хлеба на голове. Я люблю, когда женщины носят корзины на голове, — они выглядят такими грациозными и гордыми, хочется обладать ими тут же, прямо так — стоя. Мне нравятся женщины, которые умеют терять голову от удовольствия и кричать от наслаждения. Посмотрите только на эту Елену, сидящую рядом с мальчиком, такую испуганную и такую красивую… Хочу заняться с ней сексом прямо здесь, в поезде, перед всеми этими людьми… К черту Соню, теперь будем унижать эту куколку. А вандамовский сынок пускай смотрит… Ха! За окном — грязно-кирпичные домики на окраинах города, коровы и овцы, бредущие по узким пыльным улицам… Мне всегда было непонятно, что они едят — эти городские овцы. Где они пасутся? Задницы-то у них жирные… В этих маленьких темных домиках, разбросанных вдоль железной дороги, нет водопровода. У дверей, прямо на пыльной земле, сидят, скрестив ноги, женщины и чистят овощи. Рядом разлеглись кошки… Сколько грации в египетских кошках… В Европе таких нет, там они все жирные и неповоротливые… Неудивительно, что кошка здесь считается священным животным: говорят, котята приносят удачу. А вот англичане больше любят собак. Отвратительные животные эти собаки: грязные, слюнявые, раболепные… Постоянно виляют хвостом и что-то вынюхивают. Кошка выше этого. А быть выше — самое главное. Все в мире делятся на хозяев и рабов. Я держу голову высоко, как кошка; мне нет дела до простолюдинов; у меня есть свои дела, о которых никто не знает; я использую людей, как кошка использует своего владельца, не испытывая благодарности, не поддаваясь эмоциям, принимая то, что дают, не как подарок, а как принадлежащее мне по праву. Я — хозяин, я — немецкий нацист, я — египетский бедуин, я рожден, чтобы править. Сколько часов ехать до Асьюта? Восемь, десять? Времени мало. Нужно еще найти Исмаила. Он должен быть у родника или где-то недалеко. Взять передатчик. Сегодня же в полночь передать донесение Роммелю. Подробный план оборонительных позиций англичан! Вот это удар по противнику! Надеюсь, они не поскупятся на медаль для меня… Немцы входят в Каир — как подумаю, дух захватывает. Уж мы наведем в этом городе порядок! Что за великолепное сочетание — немцы и египтяне — порядок днем и чувственность ночью, тевтонская технология и бедуинская дикость, Бетховен и гашиш. Если у меня все получится, если я доберусь до Асьюта и свяжусь с Роммелем, тогда ему останется сделать последний шаг — смести оборонительные рубежи с лица земли, прорваться в Каир, уничтожить британцев… Вот это будет победа! Нет, я не подведу… Ради такого триумфа! Такого умопомрачительного триумфа!» «Меня не стошнит, меня не стошнит, меня не стошнит. Я слышу эти слова в стуке колес. Я уже слишком большой, чтобы меня рвало в поезде, — в последний раз это было три года назад. Папа взял меня с собой в Александрию, купил мне конфеты, апельсины и лимонад. Я тогда слишком много съел, не надо об этом думать, мне плохо от одних мыслей о еде. Папа сказал, что не я виноват, а он… Хотя иногда мне бывало плохо, даже если я не ел. Сегодня Елена предлагала купить мне шоколадку, но я отказался. Я сказал «нет, спасибо», потому что я уже достаточно взрослый, чтобы сказать «нет, спасибо», даже если мне предлагают шоколад. Ой, я вижу пирамиды: одна, две и еще маленькая третья. Это, наверное, Гиза. Куда мы едем? Он же должен был отвезти меня в школу. А потом достал нож. У него изогнутое лезвие. Неужели им правда можно отрезать голову? Где папа? Я должен быть в школе. У нас с утра география, тест по норвежским фьордам, я вчера всю ночь учил… Оказывается, зря мучился, контрольную я все равно прогулял. Все остальные уже написали, и мистер Джонстон собирает листочки. «И ты называешь это картой, Хиггинс? Это больше похоже на рисунок твоего уха, дружок!» Все смеются. «Смит не знает, как писать «Москенсштраумен». Напиши это слово пятьдесят раз, тогда запомнишь». И каждый рад, что Смит — это не он. Старик Джонстон открывает учебник. «Следующая тема — арктическая тундра». Жаль, что я не в школе. Хоть бы Елена догадалась обнять меня! Мне не нравится, как этот человек на меня смотрит. У него такой довольный вид, кажется, он сумасшедший… Где папа? Если я не буду думать о ноже, его как будто и не будет. Я не должен думать о ноже. Но если я сосредоточусь на том, чтобы не думать о ноже, это все равно что думать о нем. Совершенно невозможно не думать о чем-то. Как люди перестают о чем-то думать? Случайно. Случайные мысли. Но ведь все мысли случайны. Ну вот, я уже целую секунду не думал о ноже. Если бы я увидел полицейского, я бы бросился к нему и закричал: «Спасите меня! Спасите!» Я бы сделал это так быстро, что он не успел бы меня остановить. Я очень быстро бегаю, быстрее ветра. Нет, пускай это будет не полицейский, а офицер. Нет, генерал! И я крикну тогда: «Доброе утро, генерал!» Он удивленно посмотрит на меня и скажет: «Ну-с, молодой человек, а вы славный парнишка!» «Простите, сэр, — скажу я, — я сын майора Вандама, а этот человек похитил меня, когда папы не было дома. Мне жаль беспокоить вас, но мне нужна помощь». «Что? — воскликнет генерал. — Послушайте, милейший, разве так можно поступать с сыновьями британских офицеров? Это вам, знаете ли, не крикет! Убирайтесь отсюда, слышите? Кем вы тут себя вообразили? И нечего грозить мне этим жалким ножичком, у меня есть пистолет!.. Ты смелый парень, Билли. Смелый парень. Каждый день наших ребят убивают в пустыне. А дома на головы нашим близким падают вражеские бомбы. Немецкие подводные лодки атакуют наши корабли в Атлантическом океане, моряки падают в ледяную воду и тонут. Ребята из ВВС гибнут над просторами Франции. Они такие же смелые, как и ты. «Выше нос! К черту эту войну!» — вот как они говорят. Черт бы побрал эту войну! А потом они снова залезают в кабину самолета, торопятся в бомбоубежище, выпускают торпеды по подводным лодкам противника и пишут письма домой…» Я почему-то думал, что война — это здорово. Теперь я понял. Это вовсе не здорово. Меня тошнит от войны». «Билли такой бледный. Ему нехорошо. Он старается не поддаваться страху. Зря он это делает, лучше бы вел себя как нормальный ребенок — плакал бы, кричал, устраивал истерики; Вульфу было бы труднее с ним справиться. Но Билли не из таких, его учили быть сдержанным, не плакать и контролировать себя. Он знает, как повел бы себя в трудной ситуации папа, а что еще остается делать мальчишке, как не копировать отца? За окном проплывает Египет. Вдоль рельсов тянется канал. Роща из финиковых пальм. Какой-то мужчина, согнувшись, работает в поле; его галабея задралась, видны длинные белые кальсоны; рядом пасется осел, выглядит он гораздо здоровее, чем его городские собратья, вынужденные таскать тележки по пыльным улицам. На берегу канала три женщины стирают белье: они бьют его о камни, чтобы оно стало чистым. На лошади галопом мчится человек. Должно быть, из местных зажиточных крестьян — только у них есть собственные лошади. Там вдалеке, ближе к горизонту, цветущая зеленая местность резко сменяется грядой пыльных коричневых холмов. Населенная территория Египта — всего тридцать миль в ширину, остальное — пустыня. Что же мне делать? Каждый раз, глядя на Вульфа, я ощущаю холодок в груди. Какими глазами он смотрит на Билли! Какой странный в них блеск! Он не спокоен: сначала он смотрит в окно, потом обводит взглядом вагон, потом то взглянет на меня, то снова на Билли. Но блеск в глазах не проходит. Это взгляд триумфатора! Мне нужно заботиться о Билли. Хотела бы я знать о мальчиках побольше, а то у меня четыре сестры. Из меня получится плохая мачеха… Мне бы хотелось дотронуться до него, обнять, слегка потискать, прижать к себе, но я не уверена, что он этого хочет, а вдруг ему от этого станет только хуже? Может быть, мне отвлечь его, поиграть с ним в какую-нибудь игру… Вот уж поистине дурацкая мысль! Или не такая уж дурацкая… У него с собой школьный ранец. А вот и тетрадь. Он смотрит на меня с любопытством. Какую бы вспомнить игру? Крестики — нолики. Так, чертим клеточки, мой крестик в центре. Судя по тому, с каким видом он берет карандаш, он поддерживает это дурацкое начинание исключительно для того, чтобы сделать мне приятное. Ставит нолик в угол. Вульф отбирает тетрадку, пожимает плечами и отдает обратно. Мой крестик, ход Билли; ничья. Нужно дать ему выиграть в следующий раз. К сожалению, игра слишком простая, чтобы отвлечь меня от тревожных мыслей. У Вульфа есть запасной передатчик в Асьюте. Наверное, мой долг — не отходить от него ни на шаг и не дать ему воспользоваться радио. Шансы невелики, но они есть. А вот Билли нужно спасать как можно быстрее. Значит, я должна дать мальчику возможность бежать, а затем связаться с Вандамом и сообщить ему, где я нахожусь. Надеюсь, он видел атлас. Или его заметил слуга и позвонил в генштаб. А может быть, он пролежит на стуле весь день и никто его не заметит. Или Вандам не вернется сегодня домой. В любом случае надо сделать так, чтобы Билли был подальше от Вульфа с его ножом. Мальчик ставит крестик в центр новой решетки. Я ставлю нолик и быстро пишу: «Мы должны бежать — будь готов». Билли ставит крестик и «о’кей». Мой нолик. Крестик Билли и «Когда?». Мой нолик и «На станции». Третий крестик Билли завершает линию. Он перечеркивает линию и победно мне улыбается. Он выиграл. Поезд замедляет ход». Вандам знал, что поезд он еще не догнал. Майор остановился на станции в Гизе, рядом с пирамидами, чтобы спросить, как давно прошел поезд; затем он останавливался и задавал тот же вопрос на трех следующих станциях. Теперь, после часовой гонки, ему не нужно было спрашивать: дорога шла параллельно с рельсами, только по другому берегу канала. Когда он догонит поезд, то сразу его увидит. Останавливаясь, майор пил воду. Фуражка, защитные очки и шарф, обмотанный вокруг нижней половины лица, защищали от пыли, но солнце палило немилосердно, и его постоянно мучила жажда. Во время одной из остановок он понял, что у него легкий жар, и подумал, что, наверное, простудился прошлой ночью, пролежав столько часов на земле возле реки. Собственное дыхание казалось обжигающе горячим, мускулы болели. Нужно смотреть под колеса. Вандам ехал по единственной дороге, которая пролегала через весь Египет, от Каира до Асуана. Большая ее часть была заасфальтирована, к тому же в последние месяцы армия проводила восстановительные работы, но ему все равно приходилось внимательно следить за выбоинами и неровностями. К счастью, дорога шла прямо как стрела, поэтому он замечал бредущий по обочине рогатый скот, повозки, верблюжьи караваны и овечьи стада задолго до того, как приходилось их объезжать. Майор гнал свой мотоцикл, сбрасывая скорость только в деревеньках и городах, где на дорогу в любой момент могли выскочить люди: еще не хватало задавить одного ребенка, чтобы спасти другого. Даже если этот «другой» — его собственный сын… За все это время Уильям обогнал только две машины — громоздкий «роллс-ройс» и сплющенный «форд». В первом автомобиле, за рулем которого сидел шофер в униформе, ехала пожилая английская пара, а в старенький «форд» набилась как минимум дюжина арабов. К этому моменту он уже был полностью уверен, что Вульф едет поездом. Вдруг до его слуха донесся гудок. Посмотрев вперед, майор увидел примерно в миле перед собой поднимающийся к небу белый дым. Это поезд! Билли! Елена! Майор прибавил газу. Как ни странно, паровозный дым пробудил в нем воспоминания об Англии, о мягких склонах холмов, о зеленых бесконечных полях, о квадратной церковной башне, поднимающейся над верхушками дубов, о железной дороге в долине, по которой ползет неторопливый состав. На секунду ему почудилось, что он находится в этой английской долине, вдыхая сырой утренний воздух, но видение исчезло, и перед его взором снова предстало безжалостно голубое африканское небо, рисовые поля, пальмы и далекие коричневые скалы. Поезд въезжал в город. Вандам не знал названий этих мест: его познания в географии оставляли желать лучшего, он плохо представлял себе, сколько километров преодолел. Это был какой-то маленький городок, состоящий из трех-четырех кирпичных зданий и рынка. Поезд прибудет туда раньше его, но майор и не торопился. Вандам все рассчитал и составил план; ему нужно время — нельзя ворваться на станцию и вскочить в поезд безо всяких приготовлений. Он въехал в город и затормозил: улицу заблокировало небольшое овечье стадо. Рядом в дверях маленького дома стоял какой-то старик. Покуривая кальян, он с интересом смотрел на Вандама: европеец на мотоцикле здесь редкий гость. Осел, привязанный к дереву, заревел при виде мотоцикла, а буйвол, пьющий воду из ведра, даже не поднял головы. К мотоциклу опасливо приблизились двое грязных пареньков в лохмотьях, они держались за воображаемые ручки и вторили мотору: «Бррм, бррм». Вандам увидел станцию, но платформы отсюда видно не было — ее загораживало длинное низкое станционное здание. Зато отсюда можно было наблюдать за тем, кто входит и выходит со станции. Майор решил подождать снаружи, пока поезд не тронется, — на тот случай, если выйдет Вульф; затем он поедет дальше и доберется до следующей остановки с приличным запасом времени. Уильям поставил мотоцикл на подножку и заглушил мотор. Поезд медленно миновал железнодорожный переезд. Елена увидела терпеливые лица людей, стоящих за шлагбаумом в ожидании, когда поезд проедет и они смогут пересечь пути и отправиться по своим делам: толстый мужчина на осле, очень маленький мальчик с верблюдом, несколько молчаливых старух и еще повозка, запряженная лошадью. Вдруг верблюд улегся на землю, и мальчик принялся хлестать его чем-то по морде. Эта сцена пропала из виду, еще минута — и поезд прибудет на станцию. Решимость покинула Елену. «Не сейчас, — подумала она. — У меня не было времени продумать план. Отложим до следующей станции». Но ведь она писала Билли, что они попробуют бежать именно здесь. Если она ничего не предпримет, мальчик потеряет доверие к ней. Этого нельзя допустить… Елена попыталась наскоро разработать в голове план. Какая главная задача? Спасти Билли. Остальное не так уж и важно. Дать Билли шанс убежать, а потом помешать Вульфу пуститься за ним погоню. Вдруг в памяти всплыла сценка из ее детства: посреди грязной александрийской улочки один мальчишка, здоровенный толстяк, безжалостно избивает ее, а другой мальчик, и ростом и размерами поменьше, вступается за нее и, пытаясь удержать здоровяка, кричит: «Беги, ну, беги же!», а она стоит, глядя на драку, не в силах двинуться, охваченная страхом и восхищением. Чем все тогда закончилось, Елена так и не вспомнила. Она огляделась и отдала себе приказ думать быстрее. Они находились в общем вагоне, в котором насчитывалось пятнадцать или двадцать рядов сидений. Билли сидел рядом с ней, лицом по направлению движения. Вульф расположился напротив. Сиденье рядом с ним пустовало. Сзади него находилась дверь для выхода на платформу. Остальные пассажиры — в основном европейцы и богатые египтяне, одетые на европейский манер. Все изнывали от жары, усталости и скуки. Некоторые спали. В другом конце вагона проводник подавал чай в стаканах группе египетских офицеров. В окно Елена увидела маленькую мечеть, какое-то здание во французском стиле и, наконец, саму станцию. Около платформы росло несколько деревьев довольно жалкого вида. Под одним из деревьев, скрестив ноги, сидел старик и курил сигарету. Вокруг маленькой скамейки столпилось человек шесть молодых арабских офицеров. По платформе шла беременная женщина с ребенком на руках. Поезд остановился. Не сейчас, сказала себе Елена, еще рано. Время действовать наступит, когда поезд будет готов тронуться вновь, — у Вульфа останется меньше шансов поймать их. Она сидела абсолютно спокойно. Большие часы на платформе показывали без пяти минут пять. К окну подошел продавец соков, Вульф махнул ему рукой — мол, убирайся. В вагон вошел священник в коптской одежде и сел рядом с Вульфом, вежливо осведомившись: — Vous permettez, m’sieur?[1] — Je vous en prie[2], — очаровательно улыбнулся Вульф. Елена наклонилась к Билли и быстро пробормотала ему на ухо: — Как только раздастся свисток, беги к двери и спрыгивай с поезда. — Ее сердце бешено забилось: отступать было некуда. Билли ничего не ответил. — Ты что-то сказала? — спросил Вульф. Елена молча отвернулась к окну. Прозвучал свисток. Билли с сомнением посмотрел на Елену. Вульф сдвинул брови. Елена собралась с силами и бросилась на Вульфа, стремясь достать до его лица руками. Ее неожиданно охватили гнев и ненависть, ей захотелось отомстить ему за унижение, беспокойство и боль, которые он причинил ей. Вульф инстинктивно загородился руками, но ему это не очень помогло. Елена так вцепилась ему в лицо, что под ногтями выступила кровь. Сидящий рядом священник вскрикнул. Елена увидела, как за спиной у Вульфа Билли пытается открыть дверь. Она всей тяжестью обрушилась на Вульфа, несколько раз ударила его кулаками по голове, а затем вознамерилась выцарапать ему глаза. Вульф пришел в себя и зарычал от ярости. Он вскочил с места, отбросив Елену назад. В надежде удержать его она обеими руками вцепилась ему в рубашку. Тогда он ударил ее — снизу вверх, в подбородок. Елена и не подозревала, что на свете существует такая боль. На мгновение у нее потемнело в глазах, ее хватка ослабла, и она упала на сиденье. Когда зрение вернулось, Вульф был у двери. Елена вскочила на ноги. Билли уже спрыгнул на платформу. Вульф выскочил за ним. Елена побежала к двери. Билли со скоростью ветра несся по платформе, Вульф мчался следом. Несколько египтян проводили их недоуменными взглядами, не трогаясь с места. Елена соскочила с поезда и побежала за Вульфом. Поезд содрогнулся, он вот-вот должен был тронуться. Вульф прибавил ходу. — Беги, Билли, беги! — закричала Елена. Билли оглянулся. Он почти добежал до выхода с платформы. Служащий, проверяющий билеты, стоял в проходе, разинув рот от изумления. Они не выпустят его, подумала Елена, у него нет билета. Но это не важно, поскольку поезд уже отходит, а Вульфу нужно непременно успеть на него. Вульф взглянул на поезд, но не замедлил бег. Елена прикинула расстояние между ними и, решив, что мальчика уже не догнать, мысленно возликовала: мы это сделали! И тут Билли упал. Видимо, он на чем-то поскользнулся и со всего разбегу шлепнулся на землю. Через мгновение Вульф уже был рядом и рывком поднимал его. Елена настигла их, прыгнула Вульфу на спину и вцепилась в него, заставляя отпустить Билли. Поезд медленно, но неуклонно двигался. Вульф схватил Елену за руку, разжал ее хватку и скинул на землю. Секунду она лежала неподвижно, оглушенная. Вульф перекинул Билли через плечо, мальчик безуспешно вырывался, кричал и барабанил кулаками по его спине. Вульф поравнялся с движущимся поездом и вспрыгнул на подножку. Елену охватило непреодолимое желание остаться на месте и больше никогда не видеть Вульфа, но она не имела права бросить Билли. Она с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, побежала по платформе. Кто-то протянул ей руку. Она ухватилась за нее и прыгнула в поезд. Неплохо спланированная операция провалилась. Подумав о том, что теперь все нужно начинать сначала, Елена пришла в отчаяние. Она медленно брела за Вульфом к их местам, не глядя на лица пассажиров. Вульф отвесил Билли шлепок и усадил на сиденье. Мальчик тихо плакал. Затем Вульф повернулся к Елене. — Глупая, сумасшедшая девка, — сказал он громко, специально, чтобы привлечь внимание окружающих. Он схватил ее за руку, а свободной рукой начал хлестать ее по лицу. Елена стойко переносила новую боль и унижение, сил сопротивляться у нее все равно не было. Наконец священник дотронулся до плеча Вульфа и что-то сказал по-французски. Вульф отпустил ее и сел. Она огляделась. Все с интересом на нее пялились, но никому даже и в голову не пришло защитить ее: она ведь египтянка, женщина, а женщины, как верблюды, время от времени нуждаются в трепке. Когда она встречалась взглядами с другими пассажирами, они смущенно отводили глаза и возвращались к своим газетам и книгам или снова поворачивались к окну. Никто не сказал ей ни слова. Елена как подкошенная упала на свое сиденье. Бессмысленный, бессильный гнев кипел внутри ее. Им почти удалось бежать, но теперь все бесполезно… Она обняла Билли, привлекла его к себе и стала ласково гладить по волосам. Мальчик вскоре заснул.