— Пейте ваш сок, миссис Александер. Как только что-то узнаю, я приду. О’Доннелл вспотел, и медсестра марлевым тампоном промокнула ему лоб. Прошло пять минут с тех пор, как он начал искусственное дыхание, но ребенок в его руках не реагировал ни на какие усилия. Большие пальцы О’Доннелла упирались в грудную клетку младенца, остальными пальцами он обхватил его спину. Ребенок был так мал, что руки перекрывали друг друга. Шипел кислород. О’Доннелл работал очень осторожно, понимая, какие у него в руках крошечные и нежные косточки. Он нежно сжимал и разжимал грудь новорожденного, чтобы помочь маленьким усталым легким вдохнуть живительный газ. Ему так хотелось, чтобы ребенок жил. Если он умрет, это будет означать, что клиника Трех Графств постыдно не справилась со своей основной и главной задачей — помогать больным и слабым. Этот младенец не получил надлежащей помощи, с ним обошлись плохо. Халатность победила добросовестность. И теперь О’Доннелл пытался достучаться до маленького человека, беспомощно лежащего у него в руках, сквозь кончики пальцев внушить свое страстное желание его слабеющему сердечку. «Мы были так тебе нужны, но мы подвели и обманули тебя. Мы были самоуверенны и небрежны. Но позволь нам все же помочь тебе. Иногда мы это умеем, мы не всегда бываем беспомощными. Не суди нас так строго. В этом мире много невежества и безумия, предрассудков и слепоты — мы уже показали их тебе. Но есть и многое другое — теплое, настоящее, доброе, — ради чего стоит жить. Дыши! Давай сделаем это вместе. Это так просто и так важно». Пальцы О’Доннелла ритмично двигались — вверх-вниз, вверх-вниз… Прошло еще пять минут, интерн приложил фонендоскоп к грудной клетке и стал слушать. Потом он выпрямился, поднял голову и посмотрел О’Доннеллу в глаза. О’Доннелл разжал руки, понимая, что все усилия бесполезны. — Он умер… — тихо сказал он, обернувшись к Дорнбергеру. Их взгляды встретились, и они поняли, что испытывают одни и те же чувства. О’Доннелла охватила раскаленная добела ярость. Он порывисто снял маску и шапочку, сорвал с рук перчатки, швырнул их на пол и сказал Дорнбергеру: — Идемте. — Потом он обернулся к интерну и хрипло произнес: — Если меня будут спрашивать, скажите, я у доктора Пирсона. Глава 21 В кабинете резко и громко зазвонил телефон. Пирсон машинально протянул руку к трубке, но затем, побледнев и изменившись в лице, отдернул ее. — Ответьте, — попросил он Коулмена. Пока Коулмен шел к аппарату, раздался второй, нетерпеливый, требовательный звонок. — Доктор Коулмен слушает. — Некоторое время он молчал, потом сказал «Спасибо» и положил трубку. — Ребенок только что умер, — обернулся он к Пирсону. Тот опустил глаза. Съежившийся, уменьшившийся в размерах Пирсон неподвижно сидел в кресле. Его лицо мгновенно постарело. Он был разбит и уничтожен. — Я пойду в лабораторию, надо поговорить с Джоном, — тихо сказал Коулмен. Ответа не последовало. Коулмен вышел из кабинета, но старик продолжал сидеть за столом, уставив взгляд в пустоту и погрузившись в известные только ему одному мысли. Когда Дэвид Коулмен вошел в лабораторию, Карла Баннистера там не было. Джон Александер неподвижно сидел на стуле у лабораторного стола. Когда Коулмен почти неслышно подошел к нему, Александер некоторое время сидел молча, потом спросил не оборачиваясь: — Все… кончилось? Не отвечая, Коулмен положил на плечо Джона руку. — Он умер, да? — едва слышно проговорил Александер. — Да, Джон, — мягко ответил Коулмен, — он умер. Мне очень жаль. Александер медленно обернулся. Лицо его мучительно дергалось, по щекам струились слезы. — Почему, доктор Коулмен, почему? С трудом подыскивая слова, Коулмен попытался ответить: — Ваш ребенок родился недоношенным и очень слабым, Джон. Шансы выжить у него были бы невелики, даже если бы не было… всего остального. Глядя Коулмену прямо в глаза, Александер сказал: — Он мог выжить. Это был момент истины, от которой Коулмен не имел права уклониться. — Да, — согласился он. — Ребенок мог выжить. Джон Александер встал и, приблизившись к Коулмену, посмотрел ему прямо в глаза. — Как это могло случиться в клинике… при врачах? — Джон, — ответил Коулмен, — сейчас у меня нет для тебя ответа… Я не могу пока ничего ответить и себе. Александер оцепенело кивнул, потом достал из кармана платок, вытер лицо и спокойно произнес: — Спасибо, что пришли и все мне сказали. Я пойду к жене. О’Доннелл и Дорнбергер шли молча. Пока они лавировали в толчее коридора, пока спускались по лестнице, не воспользовавшись медленным, как черепаха, лифтом, О’Доннелл горько корил себя за бездействие в отношении Джо Пирсона и отделения патологической анатомии. Господи, думал он, ведь было столько угрожающих сигналов: его предупреждали Руфус и Рейбенс, да и он своими глазами видел, что Пирсон перестал справляться с растущей нагрузкой, перестал соответствовать своей должности. Но нет! Он, Кент О’Доннелл — член Королевской коллегии хирургов, член Американской коллегии хирургов, доктор медицины, шеф хирургии и председатель медицинского совета, слишком возомнил о себе. Шапки долой перед великим человеком! Стоило бы ему встряхнуться, дать подобающую оценку этим сигналам и проявить жесткость, какой требовала его должность, он выбрал бы иной путь. Но он убедит себя, что все это временные и преодолимые неприятности, хотя ум и опыт подсказывали обратное. Он увлекся тонкой политикой и ужинами с Ордэном Брауном, вилял хвостом перед Юстасом Суэйном, надеясь, что в благодарность за его бездействие, за оставление статус-кво и потакание амбициям его друга Джо Пирсона старый магнат раскошелится и выделит деньги для строительства нового, фантастически оборудованного здания клиники. О’Доннелл грезил царством, в котором станет королем. Да, конечно, сегодня клиника получит деньги, но получит ли она их завтра? А самое главное — одну цену за них уже заплатили. Это крошечное тельце мертвого ребенка в операционной четвертого этажа. Когда они остановились у двери кабинета доктора Пирсона, гнев О’Доннелла уже прошел, уступив место печали. Пирсон сидел в том же положении, в каком его оставил Коулмен. Старик поднял голову, но не сделал даже попытки встать. Первым заговорил Дорнбергер. Он говорил спокойно, без вражды, словно хотел и сегодня помочь старому другу. — Ребенок умер, Джо. Ты, наверное, уже слышал. — Да, я слышал, — медленно ответил Пирсон. — Я все рассказал доктору О’Доннеллу, — ломким голосом объявил Дорнбергер. — Мне очень жаль, Джо, но ничего больше я для тебя сделать не могу. Пирсон беспомощно развел руками. От былой его агрессивности не осталось и следа. — Все правильно, — сказал он без всякого выражения. Невольно подражая Дорнбергеру, О’Доннелл спросил: — Вы ничего не хотите мне сказать, Джо? Пирсон в ответ лишь молча покачал головой. — Джо, если бы это был единственный случай… — О’Доннелл пытался подыскать щадящие слова, понимая, что для данной ситуации их не существует. — Мы все ошибаемся… Я мог бы… — Но это было совсем не то, что он намеревался сказать. О’Доннелл взял себя в руки и заговорил более твердо: — Если бы я представил медицинскому совету все случаи, то получился бы длинный список. Думаю, Джо, мне не надо говорить вам, какова была бы его реакция. Будет лучше и для вас, и для всех нас, если завтра к десяти часам утра на столе администратора будет лежать ваше заявление об увольнении. Пирсон посмотрел на О’Доннелла: — Вы получите его завтра к десяти часам. В кабинете повисла неловкая пауза. О’Доннелл направился было к двери, но потом остановился. — Джо, мне очень жаль, но, надеюсь, вы понимаете, что у меня нет иного выбора. — Да, — едва слышно прошептал Пирсон. — Конечно, вы получите достойную пенсию. Это будет честно после тридцати двух лет работы. — О’Доннелл, говоря это, прекрасно осознавал пустоту произносимых им слов. Впервые за эти несколько минут у Пирсона изменилось выражение лица. Он презрительно усмехнулся и сказал: — Спасибо. «Тридцать два года! — подумал О’Доннелл. — Боже мой! Какая большая часть жизни! И такой конец!» Ему захотелось как-то разрядить обстановку, найти нужные слова и вспомнить все хорошее, что сделал для клиники Джо Пирсон. Но пока он их мучительно искал, в дверь кабинета постучали и вошел Гарри Томазелли. Было видно, что администратор очень спешит, он даже не дождался, когда ему ответят на стук. Первым делом он посмотрел на Пирсона, потом заметил О’Доннелла и Дорнбергера. — Кент, — сказал он, — я очень рад, что ты здесь. Прежде чем О’Доннелл успел ответить, Томазелли обратился к Пирсону: — Джо, вы можете прямо сейчас прийти в мой кабинет? Через час состоится экстренное совещание, но я хотел бы сначала поговорить с вами. — Экстренное совещание? По какому поводу? — отрывисто спросил О’Доннелл. Томазелли повернулся к главному хирургу. Лицо его было напряженным и озабоченным. — В клинике обнаружен брюшной тиф. Доктор Чендлер доложил о двух случаях. Еще у двух больных эту болезнь подозревают. Нам грозит эпидемия, и мы должны немедленно выявить источник инфекции.