В противоположность всем другим помещениям клиники, это было каким-то неземным и чуждым. Сверкающие черные и хромированные механизмы казались Вивьен медленно передвигающимися чудовищами, издававшими тихое утробное рычание. Это помещение и механизмы, по представлениям Вивьен, совсем не подходили к медицине. То, что реальная, поистине детективная медицинская работа производится с помощью этих зловещих, тяжеловесных устройств, пугало Вивьен. Что бы они ни нашли, это будет обнаружено без человеческой теплоты и радости, без грусти и сожалений. Хорош для больного результат или плох — им все равно. На мгновение висевшая над ней трубка показалась Вивьен оком безжалостного, бесстрастного судьи. Каков будет его вердикт? Ждет ли ее надежда, помилование, или это будет суровый приговор без права апелляции? Ей снова захотелось увидеть Майка. Она позвонит ему тотчас, как только ее привезут в палату. Рентгенлаборант закончил все приготовления. — Думаю, этого достаточно. — Он еще раз оглядел стол и аппарат. — Я скажу, когда вам надо будет лежать не шевелясь. У нас, между прочим, если говорят: «Вы ничего не почувствуете», то так оно на самом деле и будет. Он отошел за толстый, в полтора дюйма, стеклянный экран, защищающий персонал от радиации. Краем глаза Вивьен видела, как он возится с какими-то переключателями. Стоя за панелью управления, Фербен размышлял. Красивая девочка. Интересно, что с ней? Наверное, что-то серьезное, иначе Белл не проявлял бы к ней такого интереса. Обычно шеф не общался с больными, а просто смотрел поданные ему снимки. Фербен еще раз проверил установленные на пульте параметры. Случайностей здесь быть не должно. Параметры в порядке: восемьдесят четыре киловольта, ток двести миллиампер, выдержка пятнадцать сотых секунды. Он включил вращающийся анод трубки, выкрикнул привычную команду «Не двигаться!» и нажал на вторую кнопку. Теперь все, что увидел всевидящий глаз трубки, запечатлено на пленке. Но оценивать ее будут другие люди. В кабинете заведующего рентгенологическим отделением, затемненном венецианскими жалюзи, ждали снимков доктор Белл и Люси Грейнджер. Через несколько минут они смогут сравнить их со снимками, сделанными две недели назад. Лаборант уже поместил пленку в проявочную машину, которая тихо гудела, как газовая печь. Наконец снимки стали один за другим выпадать из прорези машины. Белл брал их по одному и укреплял на негатоскопе, подсвечиваемом флюоресцентными лампами. На втором негатоскопе, расположенном над первым, уже висели старые рентгенограммы. — Как снимки? — В тоне рентгенлаборанта прозвучала нескрываемая гордость. — Очень хороши, — машинально ответил Белл. Он был всецело поглощен изучением рентгенограмм и сравнением картины со старыми снимками. Ход своих мыслей Белл подкреплял движениями карандаша, кончиком которого он показывал важные места на снимках, чтобы их видела и Люси. Они просмотрели все рентгенограммы. — Ты видишь какую-нибудь разницу? Я — нет, — сказала Люси. — Здесь есть небольшой периостит. — Рентгенолог ткнул карандашом в две точки на старом и новом снимках. — Но вероятно, это результат биопсии. В остальном никаких изменений не вижу. — Белл снял очки и потер правый глаз. — Прости, Люси, но я вынужден вернуть мяч патологоанатомам. Ты сама скажешь об этом доктору Пирсону? — спросил Белл почти извиняющимся тоном. — Сама, — ответила Люси. — Я пойду к Джо прямо отсюда. Глава 17 Постовая медсестра миссис Уилдинг отбросила со лба седую прядь, которая вечно выбивалась из-под накрахмаленной шапочки, и быстро пошла по коридору акушерского отделения, ведя за собой Джона Александера. Когда они подошли к пятой двери, медсестра остановилась, заглянула внутрь и бодро сказала: — Миссис Александер, к вам посетитель. С этими словами она подтолкнула Джона в маленькую двухместную палату. — Джонни, дорогой! — Элизабет протянула к нему руки и вскрикнула, так как движение отдалось болью. Джон торопливо подошел к жене и нежно ее поцеловал. Она задержала его в своих объятиях. Он ощущал тепло ее тела, слышал, как хрустит под его рукой накрахмаленная больничная ночная рубашка. От Элизабет пахло потом и эфиром. Это напомнило Александеру о том, что она пережила нечто такое, что он не мог разделить с ней; как будто он далеко и надолго уезжал, а теперь вернулся и чувствует легкое отчуждение. На мгновение они почувствовали себя неловко, словно после долгой разлуки, когда приходится заново привыкать друг к другу. Элизабет мягко отстранилась: — Я, наверное, ужасно выгляжу. — Ты прекрасно выглядишь, — возразил Джон. — Я не смогла ничего с собой взять, было некогда. — Она опустила глаза и посмотрела на бесформенную клиническую одежду: — Я забыла даже ночную рубашку и губную помаду. — Я понимаю, — сочувственно произнес он. — Я составлю список, и ты мне все принесешь. Сестра Уилдинг между тем задернула занавеску, разделявшую две койки маленькой палаты. — Вот так. Теперь вы, можно сказать, остались наедине. — Она взяла стакан с тумбочки Элизабет и налила в него воду из кувшина. — Я скоро вернусь, мистер Александер, и отведу вас посмотреть на ребенка. — Спасибо. — Оба благодарно улыбнулись, и миссис Уилдинг вышла из палаты. Когда дверь закрылась, Элизабет опять повернула к Джону свое напряженное лицо. В ее глазах без труда читалось сильное волнение. — Джонни, дорогой, я хочу все знать. Какие шансы у нашего малыша? — Ну, милая… — замялся он. Элизабет потянулась вперед и коснулась руки мужа: — Джонни, я хочу знать правду. Сестры мне ничего не скажут. Я должна услышать все от тебя. — Голос Элизабет предательски дрожал. Джон чувствовал, что жена вот-вот расплачется, и, тщательно подбирая слова, тихо ответил: — Может случиться всякое. Я видел доктора Дорнбергера. Он сказал, шансы есть. Ребенок может выжить… — Джон замолчал, не закончив фразы. Элизабет, глядя в потолок, едва слышным шепотом спросила: — Значит, надежды мало, да? Джон мучительно думал, какой эффект произведут слова, которые он собирался произнести. Возможно, если ребенку суждено умереть, то им обоим лучше посмотреть правде в глаза и он не должен поддерживать в Элизабет надежды, которые могут вскоре рухнуть. — Он очень маленький, — нежно сказал Джон. — Он родился на два месяца раньше срока. Если вдруг какая-нибудь инфекция, даже самая незначительная… Он очень слабенький. — Спасибо. — Элизабет была совершенно спокойна. Она не смотрела на мужа, но продолжала крепко держать его за руку. По щекам ее текли слезы, и Джон почувствовал, что и его глаза увлажнились. Стараясь не выдать волнения, он сказал: — Элизабет, дорогая, что бы ни случилось… мы еще молоды, у нас все впереди. — Я знаю, — тихо произнесла она, и он снова обнял ее. Элизабет заплакала. Прижавшись к ней, Джон слышал, как она шепчет сквозь рыдания: — Но… двое детей… вот так… — Она подняла голову и в отчаянии воскликнула: — Это нечестно! По лицу Джона тоже текли слезы. Он прошептал: — Трудно сказать, что будет… Но у тебя есть я, а у меня — ты. — Он еще минуту держал ее в объятиях, пока она тихо плакала. Потом Элизабет шевельнулась и пробормотала: — Дай мне платок. Он достал из кармана свой носовой платок и подал жене. — Все, я успокоилась. — Она вытерла глаза. — Это просто… иногда… — Если тебе это помогает, милая, — нежно сказал Джон, — плачь. Каждый раз, когда тебе захочется. Она слабо улыбнулась и вернула мужу платок. — Все у меня получается не так. — Она помолчала и сказала окрепшим голосом: — Знаешь, Джонни, пока я лежала тут, я думала. — О чем? — Я хочу, чтобы ты стал врачом. — Но, милая, сейчас не до этого, — ласково возразил он. — Нет, — остановила она Джона. Голос ее звучал тихо, но в тоне слышалась непреклонная решимость. — Я всегда хотела, чтобы ты был врачом, и доктор Коулмен тоже говорит, что ты должен им стать. — Ты представляешь себе, сколько это стоит? — Да, представляю, но я могу работать. — С ребенком на руках? — тихо спросил он. Помолчав, Элизабет произнесла: — Может, у нас не будет ребенка. Дверь палаты бесшумно открылась, и вошла сестра Уилдинг. Увидев заплаканную Элизабет, она отвела глаза в сторону и сказала: — Если хотите, мистер Александер, я сейчас отведу вас к ребенку. Оставив Джона на сестринском посту, доктор Дорнбергер направился в детское отделение. Детское отделение находилось в конце длинного светлого коридора, выкрашенного в веселые пастельные тона. Оно располагалось в той части здания, которую перестроили два года назад, сделав помещения более просторными и светлыми. Подойдя к двери, Дорнбергер услышал крики детей. Все кричали по-разному — от грубого басовитого плача до едва слышного фальцета, и Дорнбергер подумал: «Они заняты важным делом». По старой привычке он остановился у толстой стеклянной стены, огораживавшей отделение с трех сторон, и скользнул взглядом по ровным рядам кроваток. Эти новорожденные — победители. Они выиграли схватку за существование, взяли первый и самый высокий барьер в их жизни. Через несколько дней они выйдут из стен клиники в ожидающий их мир. Там их ждут дом, школа, соперничество, борьба за славу и обладание собственностью. Для них будут конструировать все более мощные и красивые автомобили; самолеты, в которые они сядут, будут летать все быстрее и дальше: каждому их капризу будут потакать разнообразные товары. Некоторые из них столкнутся с неизвестностью — одни неудачно, другие смело, третьи с восторгом. Кто-то вкусит сладость успеха, кто-то — горечь поражения. Кто-то преодолеет ранние невзгоды, кто-то спасует перед жизнью. Но все они, достигнув телесной зрелости, повинуясь древнему инстинкту, начнут совокупляться и со временем производить потомство. Некоторые из его представителей появятся на свет в этих же стенах.