Я горячо это предложение поддержала и расцеловала лекаря в пергаментные щеки, выражая благодарность. — Так, Фима, — сказал Иван, когда пришвартованный катер уже скрылся за холмами, — еще раз объясни мне, зачем мы туда идем. — Да не знаю! Пытаясь Маняшу отыскать, я излишне широко сети раскинула, а теперь вроде и без надобности ведьму допрашивать. Эта Агата одна из двух, которым после пленения Крампусом выжить удалось. — Интересная персона, — решил Зорин. — Да и Карл Генрихович бегал, старался вам встречу устроить, надо уважить старика. Улыбка моя, обращенная к чародею, лучилась благодарностью. — А скажи-ка, Фима, куда ты еще сети забрасывала? Перечисляя все свои действия, я смущалась, но Иван меня похвалил: — Умница. Обычно, когда следствие ведется, надо не менее трех версий разрабатывать одновременно, чтоб ничего не упустить. Не желаешь в сыскари податься, конкуренцию мне составить? — Не женское это дело. — Я тоже так раньше думал, — с шутливым раскаянием вздохнул чародей. Догадавшись, что думает он сей момент про сушеную воблу Попович, ускорила шаг. Мы действительно не заплутали. Старичок, отдыхающий на табурете прямо посреди улицы, указал нам нужный дом. — Только она отходит уже, — предупредил он, — Агата-то. Видите, крышу уже разобрали. — Что он имел в виду? — Иван посмотрел на горстку черепицы, лежащей в пыли. — Когда ведьма умирает, родные над ее телом дырку в потолке делают, чтоб душа без помех воспарила. Маняша сказывала, мучаются ее сестры долго, особливо ежели дар свой потомству передать не успели. Шутила еще, что всю жизнь ведьма только забирать горазда, а в конце все равно отдает. — Какая у тебя Мария Анисьевна шутница, аж в дрожь бросает. Хихикнув, я взяла его за руку: — Не бойся, Ванечка, я тебя никому в обиду не дам. Дверь стояла настежь, впрочем, как и все окна, но вошли мы, разумеется, через дверь. На кухне пожилые женщины в темных платках возились у плиты. Зорин спросил что-то по-сарматски, ему ответили. Мы прошли дальше, очутились в спальне. Дыра в потолке, раскрытое окно, выбирай, душа ведовская, куда лететь. Девушка, стоящая у кровати на коленях, подняла к нам спокойное лицо. Алая метка завитками спускалась от уголка глаза к подбородку. Бедняжка, на таком месте и не скроешь. — Агата, — обратилась она к сухонькой старушке, лежащей на постели. Потом они переговаривались на сарматском, я ждала, испытывая неловкость. — Подойдите, барышня, — наконец пригласила девушка. Я приблизилась к кровати, задерживая дыхание, но, когда все-таки пришлось вдохнуть, не ощутила болезненного зловония. — Здравствуйте, Агата, — пролепетала, заглядывая в белые бельма ведьминых глаз. — Меня зовут Серафима… — Я не Агата, — перебила старушка негромко, но энергично. — Двадцать лет этим дуракам твержу, что Агата умерла. Но да не важно теперь, все равно на том свете с сестренкой встретимся, не разминемся. — Прошу прощения. — От неловкости я даже заикаться начала. — Господин Отто сказал, вы хотели меня видеть. — Наврал, — сказала ведьма строго, — видеть я тебя не могу, слепа, кое-чьи слова передать хотела. — Слушаю. — Я наклонилась, ловя ее тихий голос. — Слушай, дитятко… да запоминай… три раза по три соберется… беда будет, три по лету… три по зиме… — Маняша? — Нешто мы именами здороваемся. — Старуха ухватила меня за ухо, безошибочно его отыскав, потянула. — Холодно ей… Я знала, что все это неправда, что информация, которой поспешила поделиться со мною умирающая ведьма, устарела, но невольно меня пробирал озноб, а на глаза наворачивались слезы жалости. — Спасибо, — всхлипнула я. — Большое вам спасибо. — На здоровье. — Старуха отпустила мое ухо и повеселела. — А теперь отпускай меня, блаженная Серафима. — Прощайте… И ведьма тихонько отошла, мне показалось, что я вижу белоснежного голубя, взмывающего к потолку, а еще почудилась мелодия свирели, чистая, переливчатая и очень-очень печальная. — С ней у Крампуса в плену сестра была младшая, Юлией звали, — рассказывал Зорин. Мы неторопливо шагали по узкой тропинке, с обеих сторон заросшей ежевичными кустами. — Сестру живою вытащить не удалось, вот у Агаты разум и помутился оттого, что она, старшая, малышку не уберегла. Всем стала твердить, что она и есть Юлия, что Агата как раз погибла. — Очень грустная история, — вздохнула я. — Тебе ее эта юная ведьмочка поведала, с которой ты по-сарматски шептался? — Так точно. — Иван мне подмигнул, а потом, видя мое раздражение, подхватил за талию и закружил. — Обожаю, что ты такая ревнивая кошка, барышня Абызова. — Сам-то не ревнуешь, потому что я повода не даю. — Ни единого, ни разу не давала. Мы поцеловались, сначала легко и будто в шутку, потом по-взрослому, да так, что у меня перехватило дыхание, а перед глазами закружились хороводы небесных светил. — Нам не следует этого делать, — отстранил он меня, тяжело дыша. — Абсолютно согласна. На холодном ветру в колючих кустах нам этого делать не следует. Взяв чародея под руку, я притворно зевнула: — Ужин мы, кажется, пропустили. Наталья Наумовна заругает, а я ей как раз хотела про нас с тобою раскрыться. А теперь получится, что я вроде за нотации мщу. — Чем раньше ты ей расскажешь, тем менее она будет страдать потом. — Спорное утверждение. Расскажешь раньше, она будет страдать дольше по времени, но с меньшей интенсивностью страданий… Кстати, а по какому поводу кроткая голубица страдать будет? Ты ей обещал чего? Уста сахарные целовал? Мы шли довольно быстрым шагом. Поэтому после каждой фразы приходилось делать паузу, чтоб глотнуть воздуха. — За старое принялась? Разговор переводишь? Ту я обиделась бесповоротно. Ну что ему стоило меня разубедить? Так, мол, и так, Фима, других дев не лобзал, ибо только ты в моих мечтах. Я бы, конечно, усомнилась, он бы доказывать принялся как словом, так и делом. К обиде прибавилось разочарование от упущенных возможностей. Поэтому всю оставшуюся дорогу до отеля я хранила молчание. Погода, будто разделяя мои печали, испортилась. — Лучше разделиться, — наконец сказал Иван Иванович, — не стоит, чтоб барышню Абызову вдвоем со мной прочие постояльцы видели. — Какая поразительная предусмотрительность! — Изобразив аплодисменты, я ускорила шаг, чтоб далее следовать в одиночестве. А после почти побежала. Не столько от обиды, сколько от желания не вымокнуть окончательно под все усиливающимся дождем. В гостиной апартаментов поджидали меня обе Марты. Наталья Наумовна изволила пораньше ко сну отойти, а они, труженицы, и за котиком присмотрели, и прибрались, и в гардеробной порядки наделали, и вот Серафиме Карповне мятный чаек заварили. Я напиток приняла, присела к столику и посмотрела на девиц с многомудростью: — Неохота сейчас в игры играть, поэтому выкладывайте как на духу. Дело оказалось в следующем: господин управляющий вызвал обеих к себе, да и отказал от места. — Причину какую указал? — Небрежение обязанностями, — ответила толстушка. — Это чтоб денег положенных не платить, — вступила худышка. — А на самом деле потому что погода портится, к осени совсем идет, прислуги в отеле понадобится не в пример меньше. — Вот управляющий и хочет одним выстрелом двух чаек подбить. Он каждый год старается таким образом местным девушкам недоплачивать.