От предложенной руки я отказалась, шла рядом с Анатолем, стараясь ни плечом, ни локтем его не коснуться. Тет-а-тет образовался довольно многолюдный. За нами следовали Шароклякина, Зорин, ахающая кузина, ротмистр Сухов, две лошади и толпа зевак. — Вы не отвечаете на письма, Серафима, — начал с места в карьер поклонник. — Слов для ответа подобрать не могу, ваше сиятельство. Видно, я что-то не по протоколу брякнула, потому что следующей фразе предшествовала длинная пауза. — Я умолял вас о свидании. — Это никак не возможно, ваше сиятельство, я даже не была вам официально представлена. — Разве Пашка вам не объяснил? Забавно, но, шепча, князь нисколечко не картавил. — Павел Андреевич? Ротмистр Сухов? О да, он поведал мне о шпионах вашей досточтимой бабушки, от которых вы, выше сиятельство, вынуждены скрываться. Сегодня эта необходимость исчезла? Помолчали. — Вы жестоки, Серафима. Я не ответила, глядя вдаль. — А я слаб, как все влюбленные. Слаб, уязвим, повержен. Ему что, дамы из жалости обычно уступают? Я мысленно поморщилась: — Мне очень жаль… Искоса я поглядывала на князя, он казался расстроенным, однако, если сравнивать его вид с последней нашей встречи, сегодня Анатоль был посвежее. Гладко выбритая кожа, нафабренные усы, Глаза блестят задором и страстью. — Ради вас, Серафима, — наклонился он так близко, что пришлось отстраниться, — я стану сильным. Вот увидите! Я похищу вас, огненная, подобно тому, как вы похитили мое сердце! В полночь. Звучало неувлекательно, даже как-то угрожающе. Надо будет запереться для надежности. Князь Кошкин поклонился, аксельбанты колыхнулись, он надел кивер на свои блестящие от бриолину кудри: — Честь имею! И был таков. Вороной умчал всадника, сызнова портя брусчатку. — Чего от вас хотел сей злокозненный Ромуальд, Серафимочка? — Лариса Павловна подрагивала от любопытства. «Видимо, бабушку свою позлить», — подумала я. ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в коей открываются тайны и сны Серафимы, а ночь приносит не то, что сулила Не расшивайте одежд золотыми тяжелыми швами — Роскошь такая мужчин не привлечет, а спугнет. Нет, в красоте милей простота. Следи за прической — Здесь ведь решает одно прикосновенье руки! - И не забудь, что не все и не всех одинаково красит: Выбери то, что к лицу, в зеркало глядя, проверь… Публий Овидий Назон. Наука любви Эскапада князя Кошкина Зорина позабавила. Да, именно так. Очень уж картинно прискакал нарядный всадник с букетом и слишком явно на личике Серафимы читалось удивленное отвращение. Если бы на нем было, напротив, восхищение, Зорин бы забавляться перестал. Иван Иванович себе никогда не врал, и степень своей увлеченности барышней Абызовой оценивал как высокую. «Пропал ты, Ванечка, пронзен стрелой амуровой», — сказал бы друг Эльдар. И был бы прав. Гусары унеслись прочь. Шароклякина бросилась с расспросами, Серафима отвечала неохотно. Розовый букет барышня держала чуть на отлете, нюхать бутоны не спешила, хотя аромат, который простоватый Зорин определил про себя как «ядреный», доносился даже до его носа. Серафима достала из букета сложенную записку, задержала взгляд на гранитной урне у парапета, перевела его на букет и обратно, потом, вздохнув, протянула розы Шароклякиной: — Примите, Лариса Павловна, вы так завлекательно про Ромуальда рассказываете, что мне самой захотелось прочесть. Записку она спрятала за манжету. — Ах, какой скандал, — прошептала Натали, о чьем присутствии Зорин успел позабыть. — Ведет себя как купчиха, коей, впрочем, и является. Не милы букеты, так не принимай или выбрось, но нет, Фимочка окружающих одаривает ненужностями, чтобы добро не пропадало. Иван с барышней Бобыниной от спутниц отстали, поэтому говорить ей можно было, не опасаясь быть услышанной. — Умирающая красота флоры чужда ей, Фимочка обожает вещи основательные, если уж розы, то куст, и чтоб под окном рос. — Вы лично знакомы с князем? — Зорину беседа не нравилась, поэтому он задал резкий неожиданный вопрос на другую тему. — Я всего лишилась, всего! — Наталью Наумовну было не сбить, фразу собеседника она не услышала. — А она нарядами откупиться думает. Тут Иван Иванович решил, что не боится прослыть женоненавистником и хамом, ускорил шаг, догнав Шароклякину с Серафимой у ограды лошадиного загона. Матрона усмотрела арлейца, громкие ее восторги заставляли породистых скакунов нервно прядать ушами. — Наталья Наумовна, — позвала Лариса Павловна, — вы то должны лошадей обожать. Полюбуйтесь. Серафима, развернув записку, погрузилась в чтение, поэтому приближения Зорина не заметила. Он заглянул девушке через плечо, отметил аристократические завитушки Князева почерка. — Роза для розы, — бормотала она. — Почему он эту ерунду постоянно везде вставляет? И адъютант тоже… — Позвольте? — Иван провел над запиской раскрытой ладонью. — Здесь нет ничего магического, как, впрочем, и в предыдущей бумажной поделке. Он почти шептал, делая вид, что любуется проводкой, которую для них устроил конюх. Серафима подняла на чародея беспомощный взгляд: — Мне страшно, и я не понимаю почему. — Князь тебя похитить обещал? — Это как раз полная чушь, запрусь покрепче, и все. Думаешь, меня раньше… Она запнулась, покраснела. — Иван Иванович! — Громко позвала Натали. — Полюбуйтесь этим великолепным созданием. — Само совершенство! — Сообщил так же громко Зорин, глядя, впрочем, на Серафиму. Та еще пуще зарделась. — Хочешь, сбежим? — предложил Иван шепотом. — Я есть хочу. В обед ни кусочка не лезло, а сейчас… Иван приблизился к Шароклякиной. — Колдовать не вздумайте, молодой человек, — строго проговорила она, не выпуская из виду барышню Бобынину, которая, красуясь нарядным платьем, прохаживалась в одиночестве вдоль ограды, — проявите уважение, не те мои лета, чтоб каждый раз, когда вам с Симочкой пошептаться захочется, дамскую комнату искать. — Ваша проницательность, любезная Лариса Павловна, может сравниться лишь с вашею зрелою красой. — Ступайте уж, комплиментщик, а то Серафимочка мне в прекрасно-зрелые власы вцепится. Ревнивая она у вас, ну чисто кошка. Ступайте! Наталья Наумовна как раз края ограды достигла, сейчас на разворот пойдет. Зорин все же поколдовал, чуточку, чтоб скрыть мороком направление, куда они с Серафимой Карповной бежали. Натурально бежали, взявшись за руки и смеясь. — У тебя денежка есть? — спросила деловито Серафима, когда он снял морок. — Я захватить не подумала, а за еду принято платить. Так есть? — Чтоб тебя прокормить, хватит. — Не зарекайся, я страсть какая прожорливая.