— Далеко еще? — Я взглянула на открывающийся перед нами пейзаж, поросшую низким кустарником лощину. — С полверсты, но по бездорожью. — Так чего мы плетемся? — Я послала лошадь в галоп, чтоб беседовать стало невозможно. Госпиталь, располагающийся в живописном сосновом бору, был двухэтажным некрасивым зданием, в прошлой своей жизни исполняющим некие военные функции. Глухие стены, узкие прорези окон, две приземистые башенки, из которых удобно было бы вести обстрел. Новострои хозяйственных служб — сараи и конюшня, засыпанный галькой двор, клумбы с чахлыми осенними флоксами. Поводья принял какой-то мужичок в кителе, я спрыгнула на руки Ивану. — От приемной направо, — только и успел он сообщить. Разгоряченная, встрепанная, я понеслась вперед. Пахло едко и по-больничному, карболкой, спиртом, мятной мазью. — К госпоже Нееловой, — объяснил Зорин молодому человеку, сидящему за конторкой. Справа через арочный вход начинался коридор с двумя рядами дверей. Зорин за мною не поспешал, поэтому я стала заглядывать за каждую из них поочередно. — Здрасьте, — говорила я, если комната не пустовала, — доброго здоровьичка. Иногда мне даже успевали что-то ответить. — Будешь так топотать, — нагнал меня Зорин, — нас выгонят. Он взял меня за руку, как непослушного ребенка, и повел вперед, в конец коридора, где виднелась застекленная створчатая дверь. Через стекло я рассмотрела молодого кудрявого лекаря, сидящего на краешке кровати, он что-то улыбаясь говорил лежащему на ней. — Прошу. — Зорин толкнул створку. — Маняша! Доктор был сметен моим напором и без возражений уступил мне место. — Маняша! Маняша! Маняша! Она была простоволосой и бледной до синевы, под ясными серыми глазами залегли тени. — Дитятко мое непутевое… Шепот-шорох, с трудом шевелящиеся губы. Я бросилась няньке на грудь и разревелась от облегчения. — Дадим барышням несколько минут наедине побыть, — басил Зорин лекарю. — А вы пока мне о состоянии больной расскажете. Кажется, мужчины ушли, наверное, скорее всего, я ничего вокруг не замечала. — Что болит? Слаба, наверное, а я тебя тормошу. Прости, прости, Маняша. — Ничего не болит, — отвечала нянька, — да не реви уж… Доктор Гаспар говорит, отлежусь, краше прежнего стану. Такой, представь, комплиментарный мужчина этот лекарь. Улыбнувшись сквозь слезы, я спросила: — Как же ты в ловушку Крампуса угодила, нянюшка моя великомудрая? — Так заместо тебя, дитятко. — В слабом голосе послышались привычные шутливые нотки. — Он к тебе сперва присосался, а когда я с тебя по обыкновению все дневные тревоги снимала, вот тогда и присос этот забрала. Ты, чистенькая, уснула, а мне муторно стало, неспокойно, место себе найти не могла. Потом будто дернуло что-то, да так… опустошительно. Тут уж я себя понимать перестала, знала только, что должна свое себе вернуть. Дальше не помню. Влекло что-то, тянуло. Я шла, шла, а когда ноги ослабли, упала. А после уже: глаза открываю, Иван Иванович бормочет что-то по-непонятному, гнум при нем… Ну и вот… Маняша попыталась повести рукою, охватив жестом окружающее пространство, но уронила ее на постель. — А я видела тебя у самой грани, ты говорила, злые люди тебя пленили. Помнишь? Я уж на кого только не думала. Нянька устало прикрыла глаза: — Ступай, дитятко, после поговорим. Я поцеловала ее на прощанье в холодные щеки: — Сегодня же пришлю тебе лакомств, каких лекаря не запретят. — И зеркальце, — попросила Маняша, — и гребешок, и… Она зажала мои руки, показавшиеся мне раскаленными в сравнении с ее холодной кожей: — И господину чародею не доверяй. Знаю, его за мое спасение благодарить надобно, но ведет он свою игру, в которой мы с тобою самыми пострадавшими окажемся. Доверие мое к нянюшке границ не имело, и слова, ею изреченные, я ко вниманию приняла. Но, по привычке вышеупомянутого чародея, я быстро спросила: — Когда ты про путь и ключ говорила, что имела в виду? Мяняша без сил откинулась на подушке, не ответив. Я на цыпочках удалилась. Зорин с комплиментарным лекарем ожидали в коридоре у единственного окна, выходящего во внутренний дворик. За стеклом виднелись огородные грядки и белобокая козочка на привязи. — Спасай, Фима, — оживился Иван Иванович, — доктор Гаспар по-берендийски не разумеет, впрочем, и мне его карамельное наречие непонятно. — Бонжур, — присела я перед лекарем, — мадемуазель Абызова, воспитанница вашей пациентки мадам Нееловой. Молодой человек обрадовался, услышав французскую речь: — Какое невыразимое счастье, мадемуазель, встреть в этой глуши столь образованную девицу. Ваше произношение… Кроме произношения у меня, по мнению месье Гаспара, была еще красота, затмевающая солнце, и неотесанный спутник, буквально насильно удерживающий месье. Я извинилась за Ивана, цветисто поблагодарила, стрельнула в нужном месте глазками и покраснела, мило и тоже вовремя, в ответ на комплимент. Жизни Маняши ничего не угрожало, но забирать ее в отель мне не советовали. Доктор Гаспар опасался некоей мозговой горячки вследствие нервной возбудимости. Ко всему имело место переохлаждение, последствия которого также были непредсказуемы. Я покивала, мне тоже показалось, что Маняша постоянно мерзнет. Через несколько дней наблюдения лекарь сможет вынести вердикт, а пока предпочел бы, чтоб пациентка оставалась в госпитале под его присмотром. Зорин томился у подоконника, любовался козой и время от времени поглядывал на меня. Я поинтересовалась у месье Гаспара, чего именно ему хотелось сегодня отобедать и какое вино он предпочтет. Месье предпочитал что угодно, но в моей компании. Я сообщила, что наш с ним тет-а-тет, в случае осуществления оного, придется делить с дуэньей, госпожой Шароклякиной, и описала матрону, сгустив краски до грани приличий. Отважного месье Лариса Павловна не испугала, а скорее раззадорила. — Мадемуазель Абызова, — с ударением на последнюю «а», молил он. — Скажите мне «да»! Я посмотрела на Зорина, изобразила смущение: — Боюсь, мой жених не будет счастлив эти фактом, поэтому… Воинственный взгляд француза в его сторону Ивана удивил и, кажется, позабавил. — …я пришлю вам самый изысканный обед, который только можно получить на Руяне, а также корзину с лакомствами для моей нянюшки. Зорин, поняв, что разговор с лекарем подходит к концу, предложил мне руку. — Отказала или нет? — спросил он, подсаживая меня в седло. — Судя по кислому виду кавалера, свидания ему не обломилось? Я гордо промолчала, но, когда лошадь тронулась, послала доктору, наблюдающему из окна, воздушный поцелуй. Иван Иванович за это поводьев мне не отдал, а когда я попыталась их отобрать, пригрозил, что ссадит и придется мне добираться до отеля пешком. Я похихикала про себя над этим ревнивцем и расслабленно прислонилась к мужской груди. Боком в седле было неудобно, когда госпиталь скрылся за холмом, я попросилась изменить посадку. Зорин позволил, присовокупив, что к виду моих панталон уже притерпелся. Перекинув ногу, я ухватилась за луку седла. Лошадка шла рысью, а когда тропа закончилась, перешла на шаг. Погоды стояли расчудесные. Ветра не было, солнце было. Пахло близким морем, травой и хвоей. — Эдак мы до завтра ехать будем, — протянула я. — Мы куда-нибудь торопимся? — Про тебя не знаю, а у меня дел невпроворот. Во-первых, надо на кухне распорядиться, чтоб для лекаря с Маняшей кушаний наготовили, да наведаться в винный погребок, да придумать, что Наталье Наумовне наврать про утреннюю отлучку, да… Иван! — Я возбужденно завертелась. — У меня же Гавр занедужил! Я ему, кажется, спину поломала. — Это уже никуда не годится! — Так не нарочно же, просто силы не рассчитала. — Ты ерзаешь!