До меня наконец дошел смысл его монолога. Он считает меня похотливой? Какое счастье, что мне на его мнение ровным счетом наплевать. Но кривляться отчего-то расхотелось. — Этот разговор, Иван Иванович, мне неприятен, прошу вас его прекратить. — Как угодно. Зорин отодвинулся, переложил в левую руку зонт, правую поднес к губам и монотонный шум моря перекрыл громкий залихватский свист. Спросить о причине столь странных манипуляция я не успела, услыхала цокот лошадиных копыт о брусчатку, а потом и увидела лошадку, резво поспешающую на зов. — Погода не располагает к верховым прогулкам, да и, позвольте… — Я не знал, держишься ли ты в седле, поэтому скакун у нас всего один. Сейчас он подсадит меня на лошадь, я схвачу поводья и пошлю ее в галоп. А этот болван пусть торчит сам на набережной с нелепым зонтом наперевес. Зорин кивнул подбежавшему работнику, отдал тому зонт и подхватил меня за талию: — Она слаба еще, но я упросил лекарей тебя на минуточку допустить. — Она? — Поводья были пока у Ивана, что мешало реализации коварного плана. — Кто — она? — Ну разумеется, Маняша. Я же обещал тебе ее найти. Он запрыгнул в седло, я покачнулась: — Стой! Боком неудобно! Мы в скорости потеряем. Да не ерзай так! Юбка задралась почти до бедер, но мне было плевать, я перекинула колено через лошадиную шею, сжала коленями круп, отобрала поводья. — Дорогу указывай да держись покрепче! — Я дала шенкеля. — Бешеная, — произнес Зорин, как мне показалось, восхищенно. Дождь перестал быть заметен, а может, и вовсе перестал. Широкая грунтовая тропа за вершиной холма сменилась узкой тропинкой, пришлось пустить лошадь шагом. — Нам на другую оконечность острова надобно, — сказал Иван, — это верстах в пяти, дальше бездорожье начнется. — Что там? Маняша сильно пострадала? Где ты ее нашел? Как? Когда? — Там военный морской госпиталь, куда я твою Маняшу на излечение определил. Главное, что она жива, о состоянии справимся у лекарей. — Он отвечал по порядку, дыша мне в шею и что-то пытаясь сделать руками. — Что за непристойности? — Юбку хочу опустить. — Свою заведи, с ней и упражняйся, а мою не замай. — У тебя панталоны видно. — И панталоны прикупи личные. Ты не ответил. Когда? Где? Как? — За полночь, она в холмах блуждала. Когда господин Фальк Крампуса упокоил… — Околоточный? — Не перебивай, у меня и так все силы на то, чтоб в седле держаться, уходят. — Был бы нормальный чародей, наколдовал бы лошади второй вагон, да и бедному гнуму с демонами сражаться бы не пришлось. — Ничего не буду тебе рассказывать. — Зорин обвил руками мою талию, прижался грудью так плотно, что стало трудно дышать. — К слову, панталончики у тебя премилые, адресок, где заказывала, потом запиши, я наведаюсь. Ага, и примешься гостинцами пассий своих одарять, Жозефину или Евангелину Романовну. Первая представилась мне рыхлой блондинкой, а вторая — брюнеткой, суровой теткой за тридцать, с гладкой прической и чтоб непременно с усиками над поджатыми губами. Лошадь шла шагом, мы молчали. Стало скучно. — И как же господин Фальк Крампуса упокоил? — Фамильной алебардой, — с готовностью ответил чародей, — голова с плеч, плененные души девичьи свободу обрели, Маняшина в том числе. — Иван, — взмолилась я искренне, — давай оставим на время пикировки, расскажи мне все толком. Пожалуйста! Он поерзал, устраиваясь, даже приподнял меня слегка, чтоб освободить больше места для себя. — Демон Крампус, любезная Фима, свил себе гнездышко на Руяне довольно давно. Фрау Юнг, уважаемая ведьма, из тех, кого здесь называют «старшие», рассказала мне, что испокон веков их неназываемая богиня претерпевала от демонова злонравия и боролась с ним в меру своих сил. Боролась с переменным успехом. Демон пленял ведьм, стремясь, чтоб в его коллекции их оказалось девять. — Три по лету, три по зиме… — Пока забудь, про эту считалку я тебе потом расскажу, когда до нее дойдет. А пока вернемся к древней истории. Полной коллекции ему никогда собрать не удавалось. Фрау Юнг помнит те времена, когда число жертв доходило до семи, тогда погода на острове становилась непредсказуемой: в серпене мог пойти снег с метелью или, напротив, грудень встречали, упревая от жары. — А почему же ведьмы не смогли его изничтожить? — Потому что ведьмы, Фима… — Он открепил мою вуаль и пустил ее по ветру. — Так почему? — проводила я взглядом летящий тюль. — Да не знаю! Не смогли и не смогли, сил мало, силы не те. Ты о ведьмах более моего осведомлена, еще и потому, что одного с ними полу. — Продолжай. — Я не обиделась нисколько, мужчина, хоть и чародей, чего еще от него ждать. — Помнишь пещеру, в которой ты нашла Гаврюшу? Это было старое логово Крампуса, из него его выкурили лет четыреста назад. Бог знает, сколько их он обустроил после, но теперь он обитал в катакомбах, неподалеку от расколотого руянского дуба. Знаешь такую местную достопримечательность? На оба вопроса я только кивнула. Из-за туч показалось солнце, и я подставляла лицо под его лучи. — В девяти арках, которые виднелись в стенах, демон помещал похищенные сущности девушек. То есть, уточню, страсти эти происходили вовсе не на реальном уровне нашей действительности, а как бы в нави. Я поняла, что он имеет в виду не граничащее с нами Навское царство, а мифические пределы мертвых. — Ведьма, лишенная души, страдала, чахла, бродила в поисках потерянного. Она гибла под завалами, пытаясь проникнуть в пещеру, или тонула, устремляясь туда вплавь. А некоторые умирали от истощения. Девы гибли, а их сущности, вмерзшие в лед, оставались с Крампусом. Иван рассказывал так красочно, что по моему лицу потекли горячие сострадательные слезы. — Маняша лишилась сущности и ушла бродить в холмах. — Ты сказал, в катакомбах. — Внимательная. — Зорин чмокнул меня в шею. — А я в первый раз ошибся. Фальк отыскал госпожу Неелову в зарослях ежевики верстах в двух от Крамповой пещеры. — Значит, Йосиф Хаанович и демона убил, и няньку отыскал. А ты чем занимался? — Руководил. — Он поцеловал меня в шею с другой стороны. — Не начальственное дело это, алебардой махать. Мы головой работать должны. Я про Крампуса выспросил, где его лежбище, догадался, считалку зловещую расшифровал… — Не прекратишь целоваться, я лошадку остановлю, — нашла в себе силы пригрозить, — да и накинусь со своей силой сладострастия. Зорин отогнул краешек моего высокого воротника и поцеловал ключицу. — Во-первых, желание увидеть няньку у тебя никакое любострастие не переборет, а во-вторых… — Он вернул ворот на место и горячо шепнул: — Я подожду. Меня просто скручивало жгутом, и от близости этого большого сильного мужчины, от его тепла, запаха, звука голоса, прикосновений. От того, что бедра мои были вжаты в его. Эх, Иван Иванович, доиграешься. Влюбишься в бешеную Серафиму, после арестовать не сможешь. Только горе тебе от той любви будет. — Ты еще про считалку не рассказал, — хрипло напомнила я. — Что эти три по три значат? — Ничего, — слегка рассеянно ответил Зорин. — Это всего лишь призыв, личная демонова аффирмация. Ты ведь знаешь, что это такое? — Знаю. Не ключ, но путь. Только у наших аристократов этот путь к его августейшему величеству ведет, а у Крампуса — к кому? Зорин прервал поцелуи, которыми все это время покрывал мне шею и кусочек щеки под лентой шляпки. — Тебе говорили, что ты умница? — проговорил он после довольно продолжительной паузы. — Неоднократно. — К кому? Вот ведь вопросец, — бормотал чародей про себя. — Эх, останься в империи хоть один специалист по аффирмациям… — Так шире на вопрос глянь. — Неожиданная похвала меня раззадорила. — За пределами отечества каких только умельцев не найдется. В Арассе, к примеру, до сих пор их великий чародей Ансельмус обретается. — Это он на тебя аркан наложил? Я едва успела прикусить язык. Экий быстрый сыскарь, на ходу подметки рвет. Я и раньше за ним это замечала: неожиданно и резко, что-то спросить, на что собеседник ответит с разгону, а уж потом сообразит, что зря.