Хильда взбила мне постель, помогла раздеться и облачиться в ночную сорочку. Мятный вкус во рту прогнал тошноту, я улеглась на свежие простыни, наблюдая, как горничная хлопочет, прибирая в гардеробную дневное и вечернее платья. — Вот записочка еще. — Хильда подняла с пола бумажную розу князя, видимо выпавшую из рукава. Я развернула, прочла. Роза для розы и про то, как увидимся мы с князем под звездами. В окно заскреблись, горничная юркнула за шторы: — Баюн ваш, барышня, пожаловал. Впускать? — Кто? — Сонный кот, стало быть, баюн и есть. Она скрипнула оконной рамой, Гавр зарычал и впрыгнул в комнату. — Где тебя только носило? — Брысь! Грязный-то какой! Куда в постель? — Оставь, — попросила я ее, ощущая на животе горячую тяжесть кошачьего тела. — Я потом прачек ваших отблагодарю за труды. — Тогда я вас оставлю? — Девушка присела в книксене. — Спасибо, милая. — Отпустила я ее. — Хотя… Будь любезна, там, в комоде, в верхнем ящике платок носовой лежит. Принеси. И, Хильда, там же в вазочке денежка какая-то, возьми себе за труды. Она просьбу выполнила. — Карту, которая ключ, я в вазочку положила, а ежели водицы ночью изволите, графинчик у кровати. — Благодарю. Она погасила все лампы, кроме ночника, и покинула апартаменты, заперев дверь снаружи своим ключом. — Ты понимаешь, разбойник, что уснуть у меня не получится? — погладила я Гавра по грязной спине, под пальцами перекатывались какие-то хрящики или колтуны. — Я без Маняши спать никак не могу. — Авр-р, — сказал Гавр и надавил мне лапами на живот. — А еще я влюбилась. — Авр-р… — Вот сейчас вслух изрекла и понимаю, насколько нелепо это звучит. Да ты всего лишь кот, даже если и баюн, тебе рассказать не стыдно. Думаешь, почему я носовой платок в постель прихватила? Ты об этом не думаешь? И правильно. Не хватало еще котам о носовых платках думать. А вот будь здесь вместо тебя Маняша, она бы по одной капельке крови всю подноготную господина чародея вызнала. Она может, я знаю. Эх, Маняша бы мне объяснила, что за странная чувствительность на меня накатила да что мне теперь с этим делать. — Ав-р… Рык Гавра давно перешел в монотонное кошачье урчание, которое отдавалась во всем теле приятной расслабляющей вибрацией. — Ты чего это жуешь? Эпистолу от князя? Фу, выплюнь! Нет. Мне не жалко нисколечко. И не собиралась я к нему на свидания бегать. Ну не хочешь, не плюй. Будем считать, что это и есть мой обещанный тебе гостинец. Глаза у Гаврюши были васильковые, дурашливые, умные, с черными, будто тушью обрисованными, веками и белыми кустистыми ресницами. Кошачьи поперечные зрачки — ночь в синеве. И в эту затягивающую темноту я смотрела, смотрела, смотрела, пока не уснула. — Роза для розы, — звякнули напольные часы. — Р-роза для р-р-р… — Да иду, иду! Я посмотрела на Гавра. Во сне он оказался размером с дикого кабана, а белые полоски на его шерсти мерцали ослепительно-ярким светом. — Красавец, — сказала я, нисколько не удивившись. — Авр-р, — согласился красавец гулким басом. — Пошли? — предложила я. — Только лоскутников опасайся. Я приподняла подол серебристого бального платья и полюбовалась хрустальными туфельками. Чего-то недоставало. Кот выпростал огромную лапу, пододвинул ко мне квадратную тряпицу. То, что нужно! Я подняла ее за уголок, встряхнула. Шелк заструился, вытягиваясь. По белой ткани побежала алая дорожка, складываясь в извилистый узор. Я накинула на плечи получившуюся шаль. — Платье теперь не подходит, — пожаловалась коту. Тот ответил взглядом, в котором читалось невысокое о моем уме мнение. Вот ты, Серафима, недалекая! Во сне каждый сам себе чародей! Наколдуй себе подходящий наряд. Я хихикнула, крутанулась на каблуках хрустальных туфелек, подпрыгнула так, что вздрогнула земля, и опустилась уже на траву. Теперь я была облачена в гусарский доломан с ментиком, удобные рейтузы и сапожки. Носовой платок превратился в кушак, который я завязала на талии. — Где мы? Над неподвижным морем раскинулось плащом звездное небо. На холме возвышался дуб, оплетающие его цепи мерцали. Приблизившись, я увидела, что дерево расколото и цепи стягивают обе его половинки, не давая им развалиться. Но где же князь? — Авр-р… Кот толкнул лапой камень, будто навечно вросший в землю. Глыба откатилась в сторону, открывая тесаные ступени, спускающиеся вниз. — Давно мне таких интересных снов не снилось. — И я пошла вниз, замирая от предвкушения. Гавр следовал за мной бесшумно, да и мои шаги оказались нереально легки. Прозрачный потолочный свод, над ним — толща подсвеченной лунным светом воды, в которой мельтешат стайки серебристых рыбок. Я любовалась диковинным зрелищем, запрокинув голову, поэтому не заметила, в какую сторону мы со спутником повернули, остановилась лишь, уткнувшись лбом в стену. — Предупредить не мог? — пристыдила я кота, потирая лоб. В рычании Гавр явственно различалась насмешка. — Делать теперь что прикажешь? Серафима, это твой сон! Тебе и карты в руки. Я потерла стену ладошкой, стирая изморозь, обнажилось гладкое как лед стекло. Я подышала на него, сызнова потерла. За стеклом различались какие-то фигуры. Я испуганно отшатнулась. Покойники? Но ближайший ко мне силуэт шевельнулся, мне показалось, что это мужчина. Итак, что дальше? Постучать, привлекая внимание незнакомца? А оно мне надо? Ну то есть, чего именно я желаю добиться? Посмотреть, кто это, но так, чтоб он меня не увидал. Потому что, мало ли кто мне во сне встретится, вдруг он из этих, из лоскутников? Только кошмара мне недоставало. Я тюкнула в стену кулаком, разбивая ее в мелкое крошево. — Тихо! Не осколки, но тополиный пух укрыл коридор, чтоб сразу же развеяться серым туманом. Гавр за спиной вздохнул. — Не бойся, разбойник. — Обернувшись, я встретилась с ним взглядом, теперь кот был ростом с меня и глаза наши оказались на одном уровне. — Это мой сон, и в нем мы с тобой видимы и слышимы только друг для друга. Почему? Потому что я так решила. Я потрепала его за ушком, огроменным таким ушищем, лопухи и то помельче попадаются, забросила руку на шею и увлекла вперед. — Пошли, мне страсть как любопытно. Шерсть кота была мягкой и теплой, а бок, к которому я прижималась, мерно вздымался и опадал в такт его дыханию. Мы вошли в большую круглую залу, похожую на уже видимое мною навье капище. На одном из камней в центре, то ли алтарном, то ли от кострища, сидел Иван Иванович Зорин и нас с Гаврюшей не замечал. Погружен чародей был в беседу с двумя незнакомыми мне мужчинами. Забавно, но оба его собеседника сидели на грубо сколоченном топчане, поджав под себя ноги. Мебель смотрелась в пещере крайне инородно, и так же странно выглядел кусок видимой за ними отштукатуренной стены. — И все же, — говорил темно-русый скуластый господин, — использовать навьи мороки для связи я считаю крайне опасной затеей. — Не завидуй, Эльдар. — Второй был рыжий, кудрявый и, сидя, казался повыше ростом. — Я вот, например, почти перестал. — Было бы чему завидовать, — пробасил Зорин. Столь вопиющую расхристанность господина чародея мне ранее видеть не приходилось, даже когда сама к тому руки прикладывала. Без галстука, порванный ворот рубахи открывает грудь, а на спине и под мышками расплываются темные пятна пота. — Твоя, Иван, скромность, — протянул рыжий, — граничит с высокомерием. Я навскидку ни одного чародея тебе не назову, кто смог бы эдакую штуку провернуть. Давай, не томи, до чего на Руяне докопался. Аффирмация у тебя? — У меня, — вздохнул Зорин. — Но я не затем вас призвал. Эльдар, да не мельтеши лицом. Я уже понял, что ты меня не одобряешь. Скажи ему, Семен, чтобы перестал фонить, отвлекает. Рыжий Семен цыкнул на соседа: — Угомонись, Мамаев, а то отряжу в помощь Евангелине Романовне протоколы сшивать. — Сейчас? Ночью?