— Неужели? — Она уверена, что моя горничная распускала нехорошие слухи о ней в местном обществе. Ну, знаете, о том, что Фимина матушка… — Натали смолкла, будто не решаясь говорить дальше. Шароклякина обмахивалась огромным, как парус, носовым платком, спускаться за Серафимой на пляж, видимо, не собиралась. — Матушка? Зорин просто повторил последнее услышанное слово с вопросительной интонацией. Он часто пользовался этой хитростью, когда беседа его нисколько не занимала, а продолжать ее требовали приличия или иная необходимость. — Полина Захаровна Абызова, — драматичным шепотом сказала Натали. — Моя тетушка. Она закончила дни свои в скорбном доме. И сей факт Фимочку до крайней степени угнетает. — Угнетает? — Несомненно. Фимочка постоянно твердит, что безумие передается по наследству, ей сию премудрость в заграничном пансионе поведали. — А в роду Бобыниных больше сумасшедших не было? Наталья Наумовна обиделась: — Наш благородный род… — Происходит от соратника Берендия Первого, Бобыни. Я полистал Бархатную книгу. Примите восторги, Наталья Наумовна. Ваше семейное древо из одного корня с императорским дубом произрастало. Натали сменила гнев на милость, улыбнулась и даже чуть ускорила шаг. Лариса Павловна помахала приветственно платком: — Серафима внизу кого-то углядела, знакомца, попросила здесь ее обождать. Зорин прислонил Натали к балюстраде, поклонился дамам и спустился на пустынный пляж. Серафима обнаружилась справа, шагах в двухстах у отвесной каменной стены. Компанию ей составлял молодой парень, видно из местных, в парусиновой паре с картузом в руке. Они как раз заканчивали разговор, потому что парень поклонился, надел картуз и зашагал прочь по разложенным под стеной мосткам. Серафима провожала его взглядом, стоя к Зорину спиной. Он спрыгнул и пошел к ней. Доски пружинили, не заметить приближения чародея Серафима не могла, но обернулась, лишь когда Иван приблизился к ней вплотную. — Господин Зорин, — она кивнула с равнодушно-злой улыбкой, — по служебной надобности рыщете? — По личной. Хотелось с вами наедине побеседовать. — Беседуйте, — разрешила Серафима, поправляя перчатки. — Позвольте узнать, кто тот молодой человек, с которым вы только что распрощались? — Не позволю. Помолчали. Серафима не выдержала первой: — Если вы желали обсудить наш послеобеденный поцелуй, любезный Иван Иванович, давайте закончим побыстрее. — Начинайте, — разрешил Зорин и взял ее за руку, она дернулась, но Иван Иванович скользнул пальцами ей под манжету платья и извлек сложенную многократно записку. — Отдайте! — Ротмистр Сухов, кажется? — Иван мотнул годовой, указывая направление. — Военную выправку простой одеждой не скроешь. — Почтальон любви? — По какому праву вы учиняете мне обыск? Он рассматривал послание, сложенное хитроумными складками так, что походило на бумажную розу. Траурные венки такими украшают. Тяжело вздохнул: — Держите, огненная Серафима. Простите скандальную выходку и прочее… — Тогда вы мне простите утреннюю выходку, — энергично предложила барышня, — и прочее… Она попыталась обойти Зорина по шатким мосткам. — Когда у вас свидание с князем? Иван придержал ее за плечи, чтоб не упала. В придерживании барышень он за сегодня натренировался на годы вперед. — После заката. — Собольи брови Серафимы сдвинулись к переносице. — Как все успеть, ума не приложу, было бы в сутках часов сорок, вот тогда ладно бы было. Вы бы мой список дел на сегодня посмотрели, ахнули бы. Она уже отвернулась от Зорина, чтоб устремиться к лестнице. Иван чувствовал себя прескверно, дураком, если по-простому. Записку еще отбирать бросился, болван. Побеседовать с вами желаю… О чем вам с ней беседовать? Ах, Серафима Карповна, простите, оплошал, застигнутый врасплох вашими эротическими порывами? Он же просто хотел попросить ее отступиться, дать ему закончить то, что начал третьего дня. И посулить и Маняшу, живую и невредимую, и голову Крампуса вместо пресс-папье. А после исполнить обещание и вернуться в Мокошь-град, вспоминая Руян как страшный сон. — Чуть не забыла. — Серафима резко остановилась, обернувшись, отчего Зорину опять пришлось ее придержать. — Иван Иванович, не обижайте Натали, пожалуйста. — И в мыслях не было. — В мыслях и правда было совсем другое, абсолютно с Натальей Наумовной не связанное, например, родинка в левом уголке рта. — Натали настрадалась в своей жизни предостаточно, поверьте. — Верю. — И у нее тонкая душевная организация. — Организация? — Да вы меня не слушаете! Иван Иванович кивнул, соглашаясь с обвинением, и поцеловал барышню Абызову. Недаром говорят умные люди, хочешь рассмешить судьбу, поведай ей о своих планах. Хорошо хоть планы мои порушенные были, в сущности, мелкими и незначительными. Но обо всем по порядку. Не успели мы с Гавром спуститься по лестнице, только преодолели первый пролет, путь нам преградило всхлипывающее и стенающее тело дражайшей кузины. Натали сидела на ступеньке, сотрясаясь в рыданиях. — Что приключилось? — Ах, Фимочка! Ограбили! Лулу-мерзавка! Я отобрала у кузины носовой платок и флакончик с ароматической солью, промокнула слезные реки, втерла в виски по капельке снадобья: — Может, в нумер вернемся, водички попьешь? — Не могу! — горестный стон. — Не могу-у! Колечко с бирюзой и брошь! — Я тебе другие подарю, еще лучше. Но Натали меня не слушала: — Смотрю, нет драгоценностей. Я сразу к Ивану побежала, чтоб он мерзавку к ответу призвал, а его нет-у-у! Я посмотрела на дверь зоринского номера. — У прислуги спрашивала, куда твоя воровка из отеля отправилась? Натали подняла на меня красные от слез глаза: — Не оставляй меня, Фимочка! Меня теперь любой обидеть может! Любой… Лулу… мерзавка… к ответу… Поняв, что слова мои услышаны не были, я потянула кузину за руку: — В управу пойдем, сообщим о краже. — Но Иван? Видеть господина Зорина мне совершенно не хотелось. — Мы, сестрица, и сами с усами. Околоточный надзиратель мне знаком, он городового на причал отправит, если гризетка твоя с острова уплыть надумает, там ее, голубушку, и арестуют. Всхлипывания Натали стали совсем уж неразборчивыми, но она послушно поднялась на ноги. — Фимочка, — кузина заметила Гавра, ожидающего нас у стены, — умоляю, избавься от этого исчадия бездны. Мои чувства, и без того расстроенные, не вынесут, не… И-ик! Гаврюша в руки дался, но зарычал, когда понял, что я несу его обратно в наши апартаменты. — Это не арест, — шептала я в мохнатое ухо. — И не наказание. Посиди дома, пока я с Наташкой до присутствия прогуляюсь. Ты же видишь, не в себе она, а когда дева не в себе, под нее и прогнуться разочек можно. Ну будь умницей, разбойник. Обещаю гостинец принести. Чего желаешь? Пирожок? Рыбки свежезажаренной? Или хочешь, чайку велю тебе изловить? При слове «чайка» кисточка на ухе дернулась. — Глупость сболтнула, — пошла я на попятную. — Не хватало еще горничных фраппировать птичьими останками на шелковых простынях. Кот был очень горячим и показался мне несколько вялым. Я уложила его в спальне, велела: