— А зелье господину Бобынину также предлагалось Феодосией Львовной? Вы, кажется, упомянули, что молодой человек — морфинист, но в Мокошь-граде эта отрава не пользуется особым спросом. — Воображаете, что вышли на след притона? — грозно вопросила Шароклякина. — Оставьте! Феодосичка не торгует эдакой дрянью и именно поэтому не знает, какое название носит зелье, коим этот Аркадий увлекается. Но она уверена, что употребляет, и препоганое. И, чтоб совсем притушить ваш сыскарский азарт, сообщаю, в лавке моей подруги вы не отыщете никаких навских артефактов, запрещенных на всей территории империи. Феодосичка чтит закон! Иван Иванович торжественно изрек: — Уверен, дражайшая Лариса Павловна, что вы можете водить дружбу лишь с самыми достойными женщинами. Про себя же подумал: «А еще с теми, кто про интересующих тебя наследников Бобыни поведать может». Далее Шароклякина без понуканий рассказала о парочке абсолютно неприглядных историй, в которых оказался замешан Аркадий Наумович, сплетни о том, что сестру держал в черном теле, даже бил, когда она под горячую руку попадалась. К счастью для Натали, последние года два дома он появляется не часто. Зорин уточнил, где сей представитель золотой столичной молодежи служит, и решил по возвращению в столицу наведаться к Аркадию Наумовичу для беседы. Женщину тиранить нельзя, особенно ежели твоя братская обязанность ее, наоборот, оберегать. — Да уж, великий Бобыня перевернулся бы… там, где он сейчас находится, если б мог лицезреть свое потомство. — Но есть ведь еще другая линия. — Иван не собирался продолжать разговор, но почему-то продолжил: — Серафима Карповна, к примеру, тоже в некотором роде наследница. — Ах, оставьте! — Матрона махнула книжицей, будто услышала забавный анекдот. — Серафимочка — куколка, она в своем французском пансионе едва с десяток проверочных рун на экзамене углядеть и смогла. Любимое дитя всесильного Абызова, да какое ей дело до волшбы, когда весь мир и без того у ее ножек? Милая, очаровательная, кокетливая, но не особо разумная, типичная кисейная барышня. У Ивана о барышне Абызовой сложилось другое мнение. Но делиться им он не стал. — Матушка ее, покойная Полина Захаровна, — продолжала Шароклякина, — пожалуй, кое-что могла. Феодосия Львовна была с нею знакома, не накоротке, шапочно, но все же помнит, какова была Полина. Говорит, красавица необычайная, только странная больно. Предвещала. Бывало, подойдет к кому на улице да шепнет тихонько: «Сегодня к вечерне не иди, лошадь понесет да тебя придавит». И сбывалось, бесилась у церкви лошадь, топтала всех, кто предвидению странной барышни не внял. И случаев таких преизрядно было, да только старик Бобынин в исключительность дочери не верил, потому как баб-чародеев не бывает. Все кручинился, что на голову девица слаба, никуда ее не пускал. Так бы и сидела Полина в девках, но… Ах, пикантность в том, что она как раз в девках-то и сидела до тридцати пяти годочков! Но, видно, со временем старик Бобынин хватку подрастерял, отпустил доченьку на выставку. Ванечка, вы слишком молоды, не помните. Первая Мокошь-градская всемирная выставка трудов промышленности, сельского хозяйства и изящных искусств! Под патронатом императорского дома! Великое событие. Десятки павильонов, балы, концерты. Тысячи посетителей отовсюду, промышленники, фабриканты, финансисты, художники, актеры. С выставки Полина домой не вернулась, усвистала за горы с каким-то Абызовым на пятнадцать лет себя моложе. Каково? Шароклякина раскраснелась, ей так нравилось беседовать с эти внимательным молодым человеком. Зорин внутренне поморщился. Теперь понятно, в кого у Серафимы Карповны эта страсть первому встречному на грудь бросаться. — Ав-р-р… Зорин перевел взгляд. У входа в их с Ларисой Павловной альков сидел Гаврюша и смотрел на чародея с укоризной. Шароклякина, тоже заметившая кота, прошептала горячо: — Уж не выдавайте, господин сыскарь, что я, старая баба, вашей зазнобе косточки мыла. — Она мне не зазноба. — Иван привстал, выглядывая из-за гардины. В библиотеку как раз входила Серафима, задержалась, полуобернувшись на пороге, что-то негромко проговорила. — А вы, Лариса Павловна, вовсе обаятельная дама в самом расцвете лет. — Я рассказала вам то, о чем буду жалеть. За Серафимой вошла Наталья Наумовна, глаза ее были красны. — Не жалейте, дражайшая, — скучным тоном сказал Зорин. — Я — сыскарь, мне все говорят гораздо больше, чем собирались. Девицы спросили о чем-то библиотекаря, тот широким жестом указал в сторону алькова. Зорин вышел им навстречу из-за гардины. Серафима его едва заметила, Наталья же Наумовна, мило покраснев, улыбнулась. — Лариса Павловна, — Серафима обратилась к Шароклякиной, — спасайте, голубушка. — Что стряслось? — Нам с кузиной нужно срочно в полицейское управление, а… — Я рассчитала горничную, — сообщила Зорину Натали. — Наслышан. — Эта мерзавка на прощанье прихватила кое-что из моих драгоценностей. И теперь Фимочка хочет отправиться в местный приказ требовать справедливости. — Да, конечно, милые. — Злонравный «Ромуальд» полетел на пол, взмахнув крыльями страниц, матрона поднялась. Кажется, Лариса Павловна стыдилась той увлекшей ее беседы с Иваном Ивановичем. Ему стало неловко. Он поднял злосчастного «Ромуальда» и предложил: — Барышень, если будет угодно, могу сопроводить я. — Ах, — пропела Натали, — это было бы чудесно. — Это было бы чудесно, — холодно проговорила Серафима, — если бы Иван Иванович являлся нашим родственником или хотя бы твоим женихом. Представив, как чудесно было бы быть женихом Натальи Наумовны, Зорин внутренне содрогнулся. Серафима всячески избегала встречаться взглядом. «Обиделась? — подумал Иван, затем решил: — Точно обиделась». — Девочки, не ссорьтесь. — Шароклякина заколыхалась к выходу, взяв под локоток Серафиму. Наталья Наумовна тронулась следом, оступилась неловко, Зорин, конечности которого действовали прежде головы, удержал ее от падения. — Благодарю, — проворковала кроткая голубица и вцепилась лапкой в рукав его пиджака. У крыльца Натали опять оступилась, в ботиночек попал камешек, причиняя боль. Пришлось остановиться, расшнуровать ботинок, энергично встряхивать им, надевать обратно на облитую лиловым шелком ножку, зашнуровывать. Наталья Наумовна, отчаянно краснея, лепетала что-то о неприличии положения и о том, что ни один мужчина до сего момента ее обнаженных ножек не лицезрел. Каменное выражение лица Ивану давалось не без труда. Будь на его месте сейчас друг Эльдар, барышня Бобынина давно лишилась бы и второго ботинка, и лиловых чулок, и переместились бы они на скамейку в тени кустов, потому что камешек мог проникнуть буквально куда угодно. Да уж, господину Мамаеву тут было бы раздолье. Да и с Серафимой бравый сыскарь своего бы не упустил. От картины, которую услужливо обрисовало воображение, Зорина замутило. Ну уж нет! — Вы чем-то опечалены, Иван Иванович? — Натали топнула обутой ногой и опять взяла чародей под руку. — Скорее встревожен. — Он попытался ускорить шаг, но тут же попытку оставил, спутница семенила осторожно. — Ваша горничная заранее знала, что ей будет отказано от места? — Отчего же? — Я, дражайшая Наталья Наумовна, оказался случайным свидетелем, а точнее, слушателем вашего с мадемуазель Лулу драматического прощания. — Ах вот что. Нет, Лулу не подозревала о моем решении, оно было спонтанным. Видимо, все дело в обычной вороватости сей особы. Драгоценности, скорее всего, были давно припрятаны среди ее вещей. Зорин кивнул, изобразил сочувственную заинтересованность. Они спустились к набережной, Серафима с госпожой Шароклякиной успели отойти довольно далеко. Барышня Абызова матрону не щадила, обильные прелести той колыхались в ритме военного марша. — С какого времени мадемуазель Лулу служила у вас? — Да года три, наверное… — Натали, и без того неторопливая, совсем остановилась. — Нет, четыре! Я наняла горничную сразу после приезда Фимочки из пансиона. Дядюшка сокрушался, что я нехороша в языках, поэтому французская барышня в услужении показалась ему предпочтительнее. — То есть господин Абызов сам ее отыскал? — Иван сам предложил локоть и увлек Натали продолжить променад. — Ах, что вы, даже предположить такое невозможно, Карп Силыч не того веса человек, чтоб в хозяйственные мелочи вникать. Он обрисовал нам с Аркадием, каковы его требования, а уж мы… — Через газету искали либо по знакомству? Рекомендации девица предоставила? — Не дело юной барышни этим заниматься. — Натали вздернула подбородок. — Разумеется, все хлопоты взял на себя брат. — Раньше ничего у вас из шкатулки не пропадало? — Отчего же… — Она коротко вздохнула. — Лулу тащила по мелочи все, что плохо, по ее мнению, лежит. Будучи уличенной, рыдала, просила прощения. Я прощала. Потому что добра слишком, а еще… — Что на этот раз пропало? — Опять же всякая ерунда. Колечко с бирюзой, брошь. Я ведь, Иван Иванович, барышня бедная, это у Фимочки ларцы от самоцветов ломятся. Зорин на Серафиме вообще никаких украшений не видел, только часики. — И на эти самоцветы ваша гризетка тоже могла руки наложить? — Не могла, Фимочкины драгоценности все до одной описаны и магическими метками защищены. Дядюшка так велел. Колечко и брошь. Иван Иванович, прищурившись, посмотрел на спину целеустремленной Серафимы. Нашла повод в приказ явиться, авантюристка. И вертит же окружающими, как ей угодно, и кузиной, и госпожой Шароклякиной, и им, Иваном, тоже. «Простите, ради бога простите…» И шмыг за порог, особо секретами не поделившись. — Может, ну его? — Будто прочитав мысли чародея спросила Натали. — Давайте на причал лучше прогуляемся? Присутственные места меня угнетают. К тому же Фимочка, насколько я успела заметить, не в восторге от вашего общества. — Какая вы, Наталья Наумовна, наблюдательная! — восхитился Зорин и потащил ее вперед. Барышня охнула, затем зачастила: — Мне нельзя, решительно нельзя неудовольствие Абызовых вызвать. Поймите, Ванечка, я в полной их власти. Сейчас, когда мне пришлось расстаться с Лулу, Фимочка велела к ней в апартаменты переезжать, потому что мне теперь одной оставаться неприлично. — Чудовищная ситуация. Серафима уже спускалась по ступеням к дощатой террасе пляжа. Лариса Павловна тяжело дышала, прислонившись к балюстраде. — Но Фимочка так настаивала на увольнении Лулу…