– Все? – Не совсем, дай-ка я… – Стью тянется ко мне, и я вдруг понимаю, что едва дышу от волнения. Он вытирает мне рот большим пальцем, уверенно, но нежно. И его зеленые глаза кажутся еще зеленее, чем обычно, – теперь они цвета рождественской елки. – Белое вино, – говорю я, просто чтобы заполнить неловкую паузу, повисшую в воздухе. – Можешь взять мне белого вина, пожалуйста? Все равно, какого. Проходит три часа, и Стью только что рассказал мне анекдот, от которого я фыркнула так, что вино пошло у меня носом. Я уже не помню, что меня так рассмешило и было ли это действительно смешно, я просто знаю – все напряжение исчезло. Мои плечи расслаблены – отчасти от двух двойных порций текилы, которые мы выпили каждый: Эйд со своей новой знакомой на буксире подходила к столику, чтобы хлопнуть их вместе с нами, а потом возвращалась на танцпол. Каждый раз, когда я стукала пустым бокалом о стол, я мысленно переносилась в ту первую ночь с Гарри, под одеяла. Все вышло точно так, как мы с Верити и задумали: мы выяснили, что сестра Гарри живет в этом же доме, и решили устроить вечеринку по случаю новоселья и пригласить на нее всех соседей. Я помню, как ныла весь вечер в своей комнате, одетая в расшитую белую накидку, потому что не было никакой гарантии, что она придет, не говоря уж о нем. Верити строго сказала мне своим лучшим учительским голосом, чтобы я прекратила распускать нюни, поскольку лучший способ привлечь кого-то – это быть веселой. И я четко последовала ее рекомендациям, болтая со всеми, танцуя и стараясь изо всех сил не посматривать на дверь. Когда он вошел, я как раз была в процессе строительства берлоги, набрасывая одеяла на сушилку для белья, чтобы пятилетняя дочка наших соседей могла там поиграть. Я услышала, как кто-то покашливает за моей спиной, и резко обернулась – в одной руке он сжимал бутылку текилы. «Выпьем?» – предложил он, наливая янтарную жидкость в рюмку в форме черепа. Но не только вкус текилы переносит меня в тот вечер. Я чувствую то же, что и тогда. Я помню разговор с Гарри – мы оба залезли в ту берлогу, когда дети давно уже разошлись по домам, – и понимание, что он по-настоящему меня слушает. Энергия бурлила во мне, и мы оба рассказывали о себе друг другу так торопливо, словно боялись куда-то не успеть. Но вместе с тем нам хотелось замедлить время, лелеять каждое слово, сказанное другим, – впитывать эти слова, пока они не станут частью нас. Мне казалось, я вижу, как моя речь проникает в него, наполняет его. Гарри рассказывал о своей маме: как они были близки и как при этом она его раздражала, потому что всегда чувствовала себя ущемленной в жизни – просто потому, что постоянно сравнивала себя с другими. Со Стью я ощущаю ту же самую энергию; каждая история, которую он рассказывает, кажется важной – это нечто большее, чем просто светский разговор о пустяках. Нечто такое, что нужно помнить и беречь. Но есть одно отличие между сегодняшним вечером и тем, с Гарри – я помню, как сильно тогда хотела, чтобы Гарри меня поцеловал. Помню, как между нами явно пробежала искра. Со Стью же я решаю не поддаваться этой искре. Вместо этого я стараюсь разузнать побольше о нем, уклоняясь от вопросов о себе и вскакивая, чтобы взять еще вина или попросить диджея поставить какую-нибудь песню – всякий раз, когда атмосфера становится слишком наэлектризованной. Когда свет мигает три раза, подсказывая, что наступает время закрытия, – мы замечаем, что Эйд исчезла. Уголок, в котором она целовалась с девушкой, облитой красным вином, теперь пуст. Оставленный подарок «тайного Санты» – плюшевый олень Рудольф – сиротливо сидит на их месте. – Что, даже не попрощалась? – качает головой Стью, пока я пытаюсь встать. Я пробую дважды, и оба раза дрожь в ногах берет надо мной верх, и я с хохотом снова падаю на стул. Стью смотрит на меня, улыбаясь. – Давай помогу, – он протягивает мне руки. Я крепко вцепляюсь в них, и он рывком ставит меня на ноги. Пока мы движемся к выходу, я громко топаю каблуками по полу, покачиваюсь и натыкаюсь на людей, всякий раз при этом икая, – поэтому он обхватывает меня за плечо и притягивает ближе. Я и забыла, какое это замечательное чувство – находиться под защитой мужской руки, ощущать себя в безопасности у него под мышкой. Я втягиваю носом воздух: от Стью пахнет лосьоном после бритья, пивом и еще чем-то, напоминающим запах бисквита и сугубо индивидуальным. У меня от этого кружится голова. Затем мы оказываемся на улице, и от оранжевого света уличных фонарей я немного прихожу в себя – вспоминая, кто я и почему здесь. Я отлепляюсь от Стью и замечаю такси, которому он машет рукой. – Ты в состоянии сама добраться до дома? – спрашивает он, и из меня рвутся слова: «Нет, ни за что, пожалуйста, проводи меня – ничего такого, просто чтобы чувствовать тебя рядом». Но я проглатываю их, киваю и заверяю, что со мной все будет в порядке. И только потом, когда я уже лежу в постели, свесив одну ногу на пол, чтобы остановить головокружение, – я понимаю, что вино стерло из моей памяти целые куски нашей беседы. Я понятия не имею, что ему наговорила. Глава 13 Телефон звонил уже раз восемь, и я пытаюсь не обращать на него внимания. Но он не умолкает, жужжит и дергается на прикроватном столике, терзая мои уши и усиливая головную боль. Я знаю, что это не Верити, потому что для нее есть специальный рингтон. Когда вчера вечером я проверяла телефон, то увидела от нее двенадцать пропущенных звонков. Мама прислала сообщение с вопросом, все ли у меня в порядке, на которое я послушно ответила, предельно сосредоточившись, чтобы печатать без ошибок. Во рту будто кошки насрали, но мысль о том, чтобы почистить зубы – о, этот искусственный, отчетливо мятный, щиплющий язык вкус! – вызывает еще большее отвращение. Мысль же о том, чтобы делать вообще хоть что-то, – абсолютно ужасна. Я смотрю на часы, снисходительно тикающие у изголовья, – уже 11.20. Почему мне не дают поспать? Мы с Гарри обычно так и делали, когда были моложе – просто валялись в постели весь день, занимались сексом, заказывали пиццу, смотрели в повторе сериалы «Компьютерщики» и «Книжный магазин Блэка», покатываясь со смеху, хотя знали наизусть, какие будут шутки и когда. Верити иногда пробиралась к нам в комнату, взъерошенная и завернутая в одеяло. Она всегда настаивала, чтобы мы переключили на шоу «Не говори невесте», которое Гарри притворно ненавидел, однако к концу каждого эпизода всегда имел собственное мнение о платьях подружек невесты. Затем я вспоминаю: у меня сегодня назначена встреча с Морвеной, чтобы проинструктировать ее перед завтрашним свиданием с Роуэном. Причем встреча у нее дома, и мне придется идти туда вот так – с ощущением, что мое тело пропитано грязью и вином, – в ее уютную гавань безмятежности, счастья и блаженства. Я представляю все это: мотивационные слоганы в рамочках, статуэтки Будды и запах благовоний. Телефон упорно продолжает звонить, настаивая, чтобы я окончательно проснулась и разобралась с ним. – Алло! – хрипло говорю я в трубку. – Алло? – Привет, соня! – Это Эйд, и по ее голосу не скажешь, что она не спала до трех часов ночи, целуясь с «Мэнди, сотрудницей отдела кадров из Донкастера», как ее компаньонка представилась нам вчера вечером. Напротив, ее голос – да как она смеет! – веселый. – Просто звоню, чтобы напомнить о встрече с Морвеной, – продолжает она, пока я шарю взглядом по комнате в поисках воды. Однако тут ничего нет. Я молча себя ругаю. – Ты меня слушаешь? Я не слушаю, но хриплю «да», что ее вполне, кажется, удовлетворяет, так как она начинает болтать о постерах и «влиянии авторитета Морвены» – мол, оба этих фактора дадут тройное увеличение числа клиентов. А я просто представляю, как куплю газировку в магазине возле дома – «Спрайт», «Фанту» или «Швепс», – когда до меня доходит, что она произносит слово «постеры» во множественном числе. – Погоди, Эйд, ты сказала «постеры»? Их что, много? – Ну да, разве я тебе не говорила? Они будут повсюду в Шеффилде. Которые поменьше – на трамваях, на бортах автобусов, везде. Моя головная боль – которая и без того грозит затянуться на весь день – взрывается белой вспышкой перед глазами. Желудок крутит, как будто я танцую вальс, и от этого к горлу подступает желчь. Я думаю, что меня вот-вот стошнит, и вдруг вижу это: мое спасение, стоящее на нижней полке прикроватного столика. Это фужер для шампанского, наполненный водой, которую я, должно быть, налила перед сном. Я проглатываю ее моментально. Этого далеко не достаточно, но немного успокаивает меня, так что я могу продолжать разговор. Я накрываюсь одеялом с головой. – Ты ведь довольна этими плакатами, да, Кэйт? – спрашивает Эйд. Если я скажу ей, что на самом деле чувствую, то она повысит голос от раздражения. Я знаю, что так и будет. А этого мне меньше всего сейчас надо. – Да, да, они хороши, до той поры, пока не станут обходиться мне слишком дорого, ну ты знаешь. Слушай, мне пора готовиться к встрече с Морвеной. Давай, до связи. – Подожди! – кричит она так, что у меня звенит в голове. – А Стью уже показывал тебе новый дизайн сайта? Мое нутро вновь содрогается. Чувство вины, паранойя – когда-то давно спутники похмелья только в тех случаях, если я действительно натворила спьяну что-то нехорошее, – теперь преследуют меня всякий раз, когда я осмеливаюсь выпить больше, чем бокал белого вина. – Нет, у нас не было возможности взглянуть на него, – отвечаю я. Лицо Гарри всплывает перед моим внутренним взором. – Давай я зайду в офис завтра, перед свиданием Морвены? И тогда мы сможем посмотреть. Она соглашается, и я нажимаю «отбой», а затем направляюсь в душ. Вчерашний макияж размазан по всему лицу – немного розовой помады есть даже на лбу. Пока я намыливаюсь, то мучаюсь от множества вопросов. Что я ему сказала? Неужели я на него вешалась? Пыталась заигрывать? Вопросы все крутятся в моей голове, и я жалею, что не могу просто вытряхнуть их оттуда, освободив мозг для выполнения насущных задач. И еще жаль, что я не могу позвонить Верити. Она бы нашла точные слова, которые бы меня успокоили. Я пытаюсь представить ее голос; то, как блестят ее волосы, пока она смотрит на меня, качая головой, и смеется. «Кое-кто вчера перебрал вина», – сказала бы она. А затем погладила бы меня по руке, налила апельсинового сока и объяснила, что даже если я флиртовала – это нормально, это допустимо. Гарри не ревнивец по натуре, это я с гораздо большей вероятностью срываюсь, позволяя вихрю иррациональных ревнивых мыслей испортить вечер. Как в прошлый раз, когда он сболтнул, что только он и еще один дантист – женщина-дантист – собираются поехать на ежегодную Калифорнийскую конференцию. Мы хотели сходить куда-нибудь вечером, после того как почти не виделись всю неделю, а в итоге стояли на улице и кричали друг на друга. Даже сейчас, после всего случившегося, я не знаю, кто был прав в той ссоре. Мне трудно определить, были вызваны мои чувства паранойей или же я почуяла что-то абсолютно верно. Я все еще спорю об этом сама с собой, пока иду по дороге к автобусной остановке, и легкая морось оседает на моем лице. К тому времени, как я доберусь до Морвены, мои волосы промокнут, а мой наряд – узкие черные джинсы, толстая черная водолазка и бежевое пальто – пропахнет сыростью и улицей. Я сажусь на переднее сиденье верхнего яруса и смотрю в окно, пока автобус отъезжает. Какой-то мальчик шагает по тротуару вдоль паба «Везерспунс» вразвалку, как гангстер: размахивая ногами и руками так, словно им управляет кукловод. Следом за ним идет женщина, одетая в пурпурно-клетчатое пальто, широкой и уверенной походкой. Я гадаю: как ей это удается? Чувствовать себя настолько уверенной, на своем месте в этом мире – что она может ходить вот так, с высоко поднятой головой. Затем я вижу мужчину, облаченного в неоново-желтый с оранжевым костюм, виляющего на велосипеде в потоке машин, кивающего в такт музыке. Он кажется таким уязвимым на фоне вереницы автомобилей, таким маленьким. Я лезу в сумку, вытаскиваю телефон из кармашка. Подключаю наушники и устремляю глаза в экран – лишь бы не смотреть на велосипедиста – в «Инстаграм» Морвены. Она выложила свое самое первое занятие йогой и сфотографировала себя на бегу, продемонстрировав подписчикам золотые солнечные лучи, обрамляющие ее силуэт. А вот она стоит у фонтанов в городе, бьющих вверх и в стороны, и кажется, будто это снято на совсем другом континенте – планете даже, – по сравнению с тем местом, где я сейчас нахожусь, где все серое. Мой желудок завистливо урчит, когда я смотрю на то, как Морвена устраивается на завтрак в городском кафе. На круассан из отрубной муки, намазанный чиа-джемом, в который она вгрызается, прежде чем облизнуть пальцы и сообщить подписчикам, что в нем «просто взрывное количество» антиоксидантов. У меня не было времени поесть перед выходом из дома, и я обещаю себе, что на обратном пути сойду на остановку раньше, чтобы купить перекус: чипсы с солью и уксусом и шоколадку. Я не смогу есть эти вредные вещи перед Морвеной, так что в киосках возле ее дома я беру пару банок шипучки «Сан Пеллегрино» и низкокалорийный соевый батончик. Надеюсь, такое она одобрит? Она открывает дверь, одетая в темно-синие легинсы и мягкий кремовый джемпер, ее волосы растрепаны, а лицо без макияжа. Я все еще не привыкла видеть эту Морвену – с россыпью прыщиков на подбородке, со сколами лака на длинных ногтях – все равно необычайно красивых, даже с испорченным маникюром. Она гораздо более обыкновенна, чем выставляет себя в Интернете, но я все равно не могу смотреть на нее без восхищения: есть что-то невероятно притягательное в том, как она держится. – Кэйтлин! Здравствуйте! Как ваши дела? У нее совсем детский голос с вопросительными интонациями в каждом слове. Как будто она тщательно изучала, как разговаривают калифорнийские знаменитости, и решила подражать им. Она проводит меня в гостиную, где я устраиваюсь на диване. Он довольно жесткий, насыщенного темно-синего цвета, определенно купленный скорее ради внешнего вида, чем для удобства. Морвена садится рядом со мной, задвигая ногой под диван стопку пестрых журнальчиков – «Реальные люди», «Чат» и «Отдохни!». Она кидает на меня быстрый взгляд – заметила ли я, а я наскоро осматриваю комнату. Квартира на первом этаже, с эркерными окнами, выходящими на улицу. На кирпичном заборчике прямо перед нами сидит почтальон, задницей к окну. Он курит сигарету, а его красные форменные брюки съехали так низко, что видно ложбинку между ягодицами, усеянную черными волосами. Морвена негодующе цокает языком, встает и задергивает кремовые занавески, а затем зажигает ароматическую свечу на каминной доске. В углу стоит засохшая монстера в горшке, ее листья обвисли и побурели по краям. Морвена покачивает головой, как будто это капризный ребенок, разочаровавший ее. – Так. – Она снова садится и потирает руки. – Вы собираетесь показать мне его или че? – Прорвавшийся йоркширский акцент заставляет ее руку взметнуться ко рту, но она быстро восстанавливает самообладание и продолжает: – Я была бы так рада взглянуть на мужчину моей мечты! Я сглатываю пересохшим горлом. – Вообще-то я не показываю фотографии перед свиданием. Морвена смотрит на меня, раскрыв рот, а затем поджимает губы, выпятив нижнюю: – А почему-у? – Гораздо лучше сперва выяснить, что вы думаете о нем как о личности, – поясняю я. Это частая фраза в моем лексиконе, и она легко слетает с языка. Мне приходится придерживаться стандартного сценария, потому что от похмелья мой мозг как вата, хотя головная боль и притупилась. Сейчас я явно соображаю туже, чем обычно. – Чья-то привлекательность очень сильно зависит от того, как он себя ведет, добр ли он, весел ли… – И он?.. – Что «и он»? – Добрый? Веселый? Я мысленно возвращаюсь к разговору с Роуэном. Это было всего лишь несколько дней назад, но кажется, что прошли месяцы. Я ни черта о нем не помню. – Да, он такой, конечно же, – отвечаю я. – Хорошо, – Морвена скрещивает руки на груди. – Что еще вы можете о нем рассказать? Я бы с удовольствием выпила чашку чая. Я думаю о банках шипучки в сумке и прикидываю – не будет ли слишком невежливо вытащить оттуда одну. Кажется, мне все равно придется, пузырящаяся жидкость – это все, о чем я могу сейчас размышлять. – У него… – Я представляю, как со щелчком вскрываю банку, удовлетворенно слышу шипение и лопающиеся пузырьки слегка щекочут мне нос. – Скулы! Очень красивая линия скул! – торжествующе вспоминаю я, но она хочет большего, выжидающе глядя на меня. – Ммм, а его глаза такие… – Я шарю взглядом по комнате в поисках подсказки. Я вспоминаю глаза Стью, их теплый цвет соснового леса. На кофейном столике у Морвены стоит чашка, и выжатый чайный пакетик на блюдце рядом с ней. Наверно, я смотрю туда слишком долго, и Морвена подскакивает: – О Боже! Простите, пожалуйста. Я такая негостеприимная. Могу я предложить вам чего-нибудь выпить? Молитва услышана. – Да, чашечка чая была бы очень кстати. – Отлично! – Она подхватывает чашку, чайный пакетик и спешит в кухню, которая расположена в небольшом алькове в гостиной. – У меня есть просто великолепный зеленый чай, вы не против? Я против. Конечно, я против. Но я киваю и улыбаюсь: – Конечно, замечательно! Зеленый чай, наверно, единственная жидкость в мире, которую чем больше пьешь – тем больше тебя мучает жажда. Я делаю несколько глотков, почти ощущая, как мое лицо сморщивается с каждым. Жасмин в чае придает ему аромат духов. Я стараюсь не вздрагивать и тянусь в сумку, нащупывая на дне холодные банки. Вытаскиваю одну. Но Морвена начеку. – О, Кэйтлин, нет! – восклицает она, как будто я вдруг начала выкладывать «дорожки» из кокаина на ее кофейном столике. – В них же сахар! Если вы хотели выпить чего-то холодного, вам надо было просто сказать! Она встает и выхватывает банку из моих рук. – Отказ от сахара – одна из самых трудных вещей, которые мне когда-либо приходилось делать, – продолжает она. Я могу лишь беззвучно ругаться ей вслед, когда она идет обратно на кухню. Я столько раз слышала, как она разглагольствует об этом в Интернете. – И от пшеницы, и от молочных продуктов, и от глютена. Но я для всего нашла заменители, которые на вкус так же хороши! Я вспоминаю о ее пасте «практически карбонара», которую она усиленно всем рекомендует: соус из перемолотых орехов «кешью», облепивший макароны из кабачков. Я кашляю, чтобы замаскировать рвотные позывы.