Но вставать было слишком лениво. * * * Она снова в стеклянном лесу. Прозрачные деревья звенят хрустальной листвой за спиной. Прозрачные стены виднеются впереди, обрисовывая контуры зала с несколькими прямоугольными столами и длинными лавками. Серебристый туман затапливает всё вокруг, льнёт к рукам и ногам, скрывая ртутную землю. Прямо перед ней – барная стойка, сквозь которую можно разглядеть очертания винных бочонков, тоже обесцвеченных, будто сотканных из глицеринового тумана вокруг. Единственное, что имеет цвет, – она сама. И девушка в чёрном, замершая по ту сторону стойки, точно приготовившись налить гостье выпить. – Вот и ты, – говорит зазеркальная тень с улыбкой, которая пугает предвкушением удовольствия. – Я ждала тебя. – Она обводит стену и столы тонкой рукой, особенно бледной на контрасте с чёрной дымкой платья и чёрным облачком коротких волос. – Решила, нам лучше встретиться здесь. Это была твоя любимая таверна… когда-то. – У меня нет любимых таверн, – говорит Таша, изучая лицо напротив. Они теперь похожи куда больше, чем летом… но всё же это лицо не повторяет её собственное, а является вариацией на тему. – Я бываю в них не так часто, чтобы какую-то полюбить. – Поверь, в этой ты бывала почти каждый вечер. Когда она ещё существовала. Таша опускает взгляд – туда, где на стойке возникает кружка без ручки. Естественно, тоже прозрачная: отзвук настоящего предмета из реального мира. Только напиток внутри золотистый, яркий и солнечный, точно тёплый летний свет, пойманный и заключённый в стекло. …и снова – то же, что в ночном бальном зале. Образы, шевельнувшиеся в глубинах памяти, будто пробившись сквозь десятки прожитых лет, которые погребли их под слоем житейской ерунды. Мужской голос. Смех. Вкус яблок на губах. Жар в горле, обожжённом чем-то крепким – явно крепче чего-либо, что Таша пила в своей жизни. Сон внутри сна?.. – Вижу, в тебе пробуждается память. – Естественно, тень наблюдает за ней. – Память о чём? …чем дольше смотришь, тем страннее. Таша вдруг понимает, какой шершавой будет кружка на ощупь, если взять её в руки. Что стойка из красного дерева, гладкая, но, если провести по ней пальцами, ощутишь выщерблины и царапины. Что стены сложены из крупных тёмных камней и над ними не хватает камышовой крыши. Что за… – О том, что было до. Пока не память, конечно… отзвуки её. Инстинкты. То же, что летом. Ты же не думала, что каждый может вот так, из ниоткуда вспомнить слова рыцарской клятвы? Или так быстро преобразиться из запуганной деревенской девочки в аристократку, будто рождённую плести интриги и блистать на балах? – Судя по голосу, происходящее с ней от собеседницы не укрывается, и это доставляет тени странное удовлетворение. – Ничего. Память тоже придёт… Когда ты окажешься там, куда он тебя ведёт. – Не окажусь, – бормочет Таша, силясь абстрагироваться от ощущения, что она потихоньку сходит с ума. – Я делаю и сделаю всё, чтобы там не оказаться. – И именно поэтому в конечном счёте придёшь туда, куда нужно. Не забывай, я была когда-то тобой, и не только тобой. Я носила не только имя Тариши Бьорк, но и все имена, которыми тебя нарекали прежде, чем ты родилась в доме семьи Фаргори. – Тень подаётся вперёд и налегает грудью на стойку. – Пытаться обмануть предназначение – пустое занятие. Порой смертоносное. – Хочешь сказать, этот ублюдок ведёт меня навстречу предназначению? – Да ты начинаешь понимать! Потребовалось всего-навсего объяснить прямым текстом. – Девушка в чёрном поднимает кружку с издевательской улыбкой, будто салютуя Ташиной недогадливости. – Даже забавно, какой глупой я была когда-то. – Раз ты такая умная, может, скажешь заодно, зачем ему это? Зачем ему я? Она думает, тень уйдёт от ответа. Но та отвечает – и ответ этот страннее и страшнее, чем Таша могла представить. – Потому что он любит тебя, – произносит та просто, поднося кружку к губам. …это звучит шуткой. Бредом. Грубейшей издевкой из всех возможных. И Таша реагирует соответствующе: истеричным смехом, тонущим в серебряном тумане. – Меня. Любит. Ну конечно. Оттого и творит со мной всё это. – Угадала. – Её тень (подумать только) подмигивает ей, прежде чем глотнуть жидкое солнце в кружке. – Он любит тебя не первую жизнь. И то, что случилось между вами в предыдущих, сделало его куда хуже, чем он когда-то был. – Что ты… – А ты любила его. И полюбишь снова. Хотя счастлива будешь не с ним, – буднично продолжает тень. – Больное, извращённое чувство… Каким ещё оно может быть, когда всё обернулось так. – Она отводит руку и едва заметно вращает кистью, наблюдая, как янтарный напиток всплескивается в прозрачной глине. – Амадэи сами по себе – извращение цикла жизни и смерти. Кристаль вырвала их из этого цикла, потому что действовала во имя блага для большинства. А ещё потому, что для неё это был эксперимент, и ей стало слишком интересно, увенчается ли он успехом. Выковать шестерых вечных героев, непобедимых, неподвластных смерти. Поиграть в богиню. Та ещё сука, не находишь? …с каждым мигом всё сложнее верить, что это – не бред. Что напротив – она сама. Или попросту не желается верить. Ведь что должно случиться с Таришей Бьорк, чтобы она стала такой? Что должно случиться, чтобы она полюбила того, кого больше всех ненавидит?.. – Ты лжёшь. – О, ты мне не веришь. Как неожиданно. – На призрачном лице – скука, словно тени приходится повторять непонятливому ребёнку сказанное уже тысячу раз. – Его есть за что любить. Ты узнаешь это сама. И когда-то любить его было куда проще. – Тень неотрывно следит за крошечными жёлтыми волнами, бьющимися меж её пальцев. – Впервые вы встретились ещё до свержения амадэев. А после свержения он единственный раз попытался убежать от своего долга – с тобой. Вы были вместе. Вы были счастливы. Десять лет. Самое счастливое десятилетие его одиннадцативековой жизни… он сам говорил мне. А затем долг догнал его, а ты – обманула и предала, и ныне ты в какой-то мере за это расплачиваешься. – Она лениво возвращает кружку ближе ко рту. – Он стал жестоким после падения амадэев, но именно та история превратила его в то, что он есть сейчас. – Я предала его?.. – Из-за того, кто он. Из-за того, какая ты. – Локти тени – на стойке; она снова покачивает кружку в пальцах, покрывая стенки непрерывно текущей янтарной глазурью. – Самое грустное, что в той ситуации можно понять вас обоих. И всё же… Он умолял тебя. Он мало кого молил за свою долгую жизнь. Ты не послушала. – Взгляд глаз, серебристых, как туман Зазеркалья, вновь устремляется на Ташу, но что скрыто в нём, понять невозможно. – Он не из тех, кто способен простить подобное. Не после всего, что вечность сделала с ним прежде и после. …точно бред. Или просто сон. В конце концов, последнее, что Таша помнит, – как она засыпает в замке Зельды. Она уже привыкла, что далеко не все её сны – просто сны. Но это куда проще принять за видение, порождённое измотанным за день сознанием. И походит на него куда больше, чем на нежданно открывающуюся истину. – Когда он встретил тебя в следующий раз, – продолжает тень, – то решил держаться подальше. Решил, что хоть так сможет тебя уберечь. Это не помогло: тебя убили… совсем юной. Впрочем, пока до старости ты не доживала никогда и до зрелости – всего раз. Но будь он рядом, он смог бы тебя защитить. – Какое-то время она молчит. Делает другой глоток, больше и резче предыдущих – будто надеясь утопить в спиртном воспоминания, воскрешать которые ей не хочется. – Тогда я и сказала ему, что ты будешь возвращаться снова и снова – и снова и снова встречать его, потому что так предназначено. Бежать от этого бессмысленно – вам обоим. Тогда он и решил, что будет печься о твоём благе, не считаясь с твоим мнением, что же такое благо. «Тем, кого больше других люблю, готовлю я самые тяжёлые испытания», – сказал ей Палач когда-то, цитируя Писание. А ещё: «В моих силах дать тебе всё, что ты хочешь, стоит лишь перестать бороться и убегать». А ещё: «Я не враг тебе»… – Хочешь сказать, мы с ним предназначены друг другу? – спрашивает Таша зачем-то. Хотя больше всего тянет просто зажать уши и заорать, что всё это чушь, ложь, чепуха, лишь снится ей, и не более… но это глупо. Если это сон, она очнётся от него рано или поздно. Если это ложь, тень всё равно этого не признает. Таша в последнее время взяла за привычку отвыкать поступать глупо. За глупости в своей жизни она уже платила не раз. Слишком дорого. – Это не значит, что ты не можешь полюбить никого другого. Человек – сложное существо, до поры свободное в своих выборах. Каждый из вас может любить нескольких за жизнь и сотню – за жизни. Может строить счастье, с кем хочет. Но предназначение… Тоже та ещё сука. Без него всё было бы куда проще. – Тень улыбается ей, и эта улыбка режет битым стеклом. – Ты прикована к нему. Он прикован к тебе. Он вырван из круга перерождений, лишён возможности спокойно жить и умереть. Ты лишена того же. Потому раз за разом ты возвращаешься в мир… и раз за разом всё получается, как получается. – Она равнодушно выпрямляется. – Ты хочешь знать, почему он творит с тобой всё это? Тому есть много причин, и однажды он озвучит их сам. Но, как я уже сказала, он печётся о твоём благе. Печётся специфически, как и должно древнему существу, давно переставшему считаться с человеческими жизнями, давно балансирующему на тонкой грани между гением и безумцем, спасителем и монстром. И любит – так же. Даже для Зрящих люди – низшие. Те, о ком следует заботиться. Питомцы. А Палачи… – Тень грациозно поводит плечами, облитыми невесомой чёрной тканью, словно сотканной из дыма и отчаяния. – Они не убивают – они отправляют в новое перерождение. На Лиара к тому же взвалили даже больше, чем на других. – Таша! Она оборачивается, услышав чужой голос вдали: словно её зовёт кто-то, потерявшийся в тумане. – Кажется, мой визит заметили. – Тень без малейшего огорчения разжимает пальцы. Кружка выпадает из них и, не долетев до земли, блекнет и растворяется; золотой напиток расползается серебряной дымкой, которая тут же смешивается с туманным морем вокруг. – Ты запомнишь мои слова. Ты вспомнишь их, когда придёт время, и не только их. Это поможет тебе принять свою участь… чуть менее болезненно. – Таша, проснись!.. Она открыла глаза – и поняла, что Алексас сидит рядом с ней на постели, держа её за плечи. – Зеркало на стене светилось, – сказал он, по-кошачьи щурясь в сумраке. Дыша мелко и часто, под дробь судорожно колотящегося сердца Таша посмотрела туда, где её плащ вновь укрывал серебристое стекло. Алексас позаботился, прежде чем будить её. – Что тебе снилось? – Кошмар. – Она чувствовала, что дрожит. – Просто кошмар. …в конце концов, явью это быть никак не могло. Всматриваясь в её лицо, Алексас провёл ладонью по её волосам. Заставил лечь обратно, на бок – и обнял со спины, зарывшись носом в чёрные кудри. – Спи, моя королева. – Тепло его рук и его дыхания, касавшегося макушки, согревало, оттесняло воспоминания о бесцветном мире и всём услышанном в нём. – Кошмаров больше не будет. Он говорил так, что ему верилось безоговорочно. Он обнимал её так спокойно и уютно, что это ощущение прогоняло все другие. И всё же, прежде чем вернувшаяся дремота окунула её в черноту, на сей раз без снов и видений, Таша некоторое время лежала с открытыми глазами. Вспоминая ещё кое-что, услышанное ею не так давно – из источника, который с натяжкой, но всё же можно было назвать надёжным. …«о том, как он убивал ту, кого больше всех в мире хотел бы спасти»… Осознать, что всё это время Таша занавешивала зеркала вовсе не от Лиара, что всё это время кто-то в Зазеркалье только и ждал момента, чтобы подобной шуткой сделать Ташину жизнь ещё невыносимее, было страшно. Но одна мысль о том, что всё это может быть не шуткой – и всё же не сном, – пугала вдвойне. Глава четвёртая. Лестницы в бездну и в высь Когда дракон стал снижаться над полем за околицей Приграничного, его встретили крики цвергов, полные восхищённого испуга, и четверо Мастеров, мрачно следивших, как тёмная точка в небе по мере приближения обретает крылья, голову и лапы. Утро выкрасило небеса молочной белизной: сегодня их не закрывало ничего, кроме облаков. Цверги, которых заблаговременно предупредили о явлении крылатого гостя (а то ещё схватятся за оружие), столпились у низкой каменной стены поселения. Мастера молчали – после вчерашнего они были не в духе. То, что Зрящий с ночи исчез невесть куда, не улучшило их настроение, хотя и позволило обсудить положение дел в кругу своих. …конечно, рано или поздно им всё равно пришлось бы иметь дело и с Лиаром, и с Зельдой. Если пока брат Зрящего не объединился с их спятившей сестрицей, не факт, что он не сделает этого в будущем. Или в одиночку не подготовит Мастерам милый сюрприз – в его духе. Лучше уж столкнуться с сильнейшим из Палачей сейчас, по воле Арона, чем потом, по воле самого Палача. Но методы Зрящего их определённо не воодушевляли.