Главным направлением наступления 7-й армии командарм Мерецков избрал направление деревни Сумма. Именно там, по мнению Кирилла Афанасьевича, было легче прорвать оборону врага, но в очередной раз его надежды не оправдались. Несмотря на огонь 203-миллиметровых гаубиц, советским артиллеристам удалось лишь серьезно повредить только один бетонный полукапонир противника. От прямого попадания снаряда частично обвалился бетонный потолок дота № 2, придавив часть находившихся в нем солдат. Все остальные доты худо-бедно выдержали испытание «русских колотушек» и встретили атакующие порядки красноармейцев пулеметно-пушечным огнем. Понеся изрядные потери от огня советских артиллеристов, финская пехота прикрытия не смогла удержать свои окопы с траншеями и была вынуждена отступить, но сами доты продолжали упорно держаться. Не смогли переломить ход сражения и брошенные на прорыв обороны противника новейшие танки Т-34 и КВ-1. Благодаря им удалось привести к молчанию дот № 2, считавшийся ключевым узлом финской обороны. Неуязвимые для противотанковых пушек противника, огнем своих мощных орудий бившие прямой наводкой по амбразурам дота, они смогли полностью уничтожить его защитников. Следовавшие за ними пехотинцы не встретили ни малейшего сопротивления, когда окружив руины дота, установили на нем красное знамя. Оно было хорошо видно в бинокли и стереотрубы на наблюдательных пунктах и дало повод сообщить «наверх» о долгожданном прорыве обороны противника. Двигаясь по цепочке от батальона в полк, а затем в дивизию и корпус, это известие рождало необоснованную надежду на успех, который в этот день так и не состоялся. Могучая танковая поддержка, так удачно дебютировавшая, к огромному разочарованию пехотинцев очень быстро сошла на нет. У одного из двух танков Т-34 неожиданно возникли проблемы с коробкой передач, и он был вынужден покинуть поле боя. Через несколько минут грозный КВ, подъехавший к доту для обстрела его амбразур прямой наводкой, наскочил на мину и, лишившись гусеницы, встал неподвижной громадой. Оставшаяся в гордом одиночестве вторая «тридцатьчетверка» попыталась продолжить бой, но высокое начальство, напуганное таким развитием событий, отдало приказ машине немедленно возвращаться. За каждый танк оно персонально отвечало перед Москвой и потому не захотело рисковать. Атака же танками прорыва не принесла ожидаемого успеха. Засевшие в дотах финны огнем своих орудий смогли уничтожить семь Т-28, и продвижение пехоты в глубину вражеской обороны благополучно захлебнулось. Единственным успехом этого дня стало отражение контратак противника, пытавшегося вернуть себе утраченные траншеи. Огнем танков и минометных батарей советские пехотинцы отразили две атаки финнов, нанеся им серьезные потери. Раздраженный Мерецков приказал артиллеристам сровнять с землей укрепления противника, отправив им в помощь еще одну гаубичную батарею. Благодаря этому к концу следующего дня советским артиллеристам удалось разгромить все доты передовой линии врага. Казалось, что дорога к долгожданной победе открыта, однако находившийся на задней линии обороны дот-«миллионник» оказался камнем преткновения на пути советской пехоты. Его пулеметы работали исправно, а рельеф местности не позволял красноармейцам обойти злополучный дот. Видя бедственное положение пехотинцев, командир гаубичного дивизиона предложил пойти на риск и для уничтожения дота выставить орудия на прямую наводку, но командарм не поддержал это предложение. Вместо него он ввел в дело свой главный артиллерийский резерв в виде батареи 280-миллиметровых мортир. Спешно доставленные на передовую, они весь день утюжили «миллионник» и его окрестности своими мощными снарядами, но все, чего смогли добиться – это уничтожить западный капонир дота. Неизвестно сколько времени пришлось бы потратить на окончательный прорыв финской обороны, но к началу четвертого дня финны оставили свои позиции в связи с прорывом советских войск в районе Лядхе. Определенное как место вспомогательного удара, это направление по замыслу командарма Мерецкова должно было приковать к себе внимание финнов и тем самым помочь войскам, наступающим на Суммы. Желая иметь полную свободу действий для принятия важных решений, Кирилл Афанасьевич возложил всю ответственность за проведение наступления под Лядхе на комдива Рокоссовского. – Тимошенко прислал его помогать нам, вот пусть и помогает, оттягивая на себя силы финнов. Чем лучше он это сделает, тем легче будет наступать нам здесь, – пояснил командарм свою задумку начштабу, и тот полностью согласился. – Пусть покажет, как нужно воевать не числом, а умением… – усмехнулся он, выделяя скромные силы и средства бывшему заключенному для штурма вражеских укреплений. Оба командира были уверены, что Рокоссовский не добьется успеха, однако комдив утер им нос. Имея в своем распоряжении гораздо меньше артиллерии и живой силы, он за два дня боев сумел прорвать главную линию обороны противника. Пока комиссары и агитаторы вели разъяснительную работу с рядовым составом, в штабе дивизии состоялось совещание под председательством Рокоссовского. На него были приглашены командиры полков и соединений, которым предстояло штурмовать укрепления финнов. Получив приказ явиться на совещание, комполка Телегин взял с собой Любавина. Хотя он неделю назад сдал батальон майору Малькову и был как бы не у дел, комполка настоял на его присутствии. – Ты лучше всех нас знаешь на деле обстановку вокруг этого проклятого «миллионника», – заявил Телегин, и его слова полностью соответствовали действительности. За все время своего нахождения на передовой Любавин изучил передний край обороны противника как свои пять пальцев. Не ограничиваясь только одним наблюдением, он настоял на проведении глубокой разведки, которая дала свои плоды. При этом Василий пошел вразрез с рекомендациями штаба отправлять за линию фронта разведгруппу численностью не меньше пятнадцати-двадцати человек. – Десять-двенадцать человек много шуму наделают в лесу, а уж пятнадцать и подавно. Финны их обязательно засекут, а вот пять человек наверняка смогут тихо пройти, – советовали Любавину бывалые охотники, и старший лейтенант прислушался к их советам. Как следствие принятого им решения, за все время походов в тыл противника у разведчиков было всего одно боестолкновение с финнами. Тогда как другие разведгруппы соседей вели бои с вражескими солдатами с завидной регулярностью. После того как командир дивизии полковник Дынин довел до командиров приказ командующего армии о наступлении, Рокоссовский предложил командирам высказываться о том, как правильнее следует использовать приданную дивизии артиллерию. Вести огонь с закрытых позиций или выкатить орудия на прямую наводку, и сразу возникли жаркие споры. Гаубичные батареи уже семь дней исправно кромсали финскую передовую, и, наблюдая за разрывами снарядов, многие командиры считали, что оборона противника доживает свои последние дни. – Да там уже живого места не осталось! Наверняка уже все подчистую снесено вместе с этим чертовым «миллионником»! – раздавались голоса сторонников ведения огня с закрытых позиций, и их было подавляющее большинство. – Правильно, товарищи, – поддержал их Дынин. – Наши славные артиллеристы своим огнем, несомненно, в пух и прах разбили доты противника. А если что у финнов и уцелело, то за оставшееся время полностью и окончательно их добьют. Гаубицы товарища Дерягина сделали свое дело, остальное за пехотой. Полковник повернулся к Рокоссовскому, полностью уверенный в том, что вопрос об артиллерии закрыт, но у комдива было иное мнение. Он хотел услышать не решение коллективного собрания, а мнение командиров воинских подразделений. – Следуя старой воинской традиции, я предлагаю каждому из присутствующих обрисовать свое видение вопроса и по возможности обосновать его. Первым должен говорить самый младший по званию командир, – сказал комдив, и этим человеком оказался Любавин. – Я предлагаю вести огонь по дотам врага прямой наводкой, – предложил Василий, и от его слов Дынин скривился, как будто ему в рот попало что-то кислое. – Вы не верите в то, что артиллеристы подполковника Дерягина хорошо стреляют. Я вас правильно понимаю, товарищ старший лейтенант? – холодно уточнил Дынин у Любавина, и от его тона дознавателя в комнате стало напряженно тихо. – Объясните нам, почему мы должны подвергать дополнительному риску наших артиллеристов? Только потому, что вы так считаете? Дынин всем своим голосом и видом пытался донести до Любавина ошибочность его предложения, но старший лейтенант продолжал упорно стоять на своем. – Конечно, мы серьезно рискуем, выставив орудия на прямую наводку, но это даст возможность вести прицельный настильный огонь по врагу. Я в течение семи дней наблюдаю за передовой противника, и у меня нет твердой уверенности в том, что вражеские доты полностью разрушены. Любавин достал из планшета блокнот и, заглянув в него, стал излагать свои аргументы: – От огня нашей артиллерии серьезно пострадали проволочные заграждения противника, которые он пытается восстановить в ночное время суток. В местах расположения дотов врага, согласно докладам наблюдателей, отмечалось от двадцати пяти до тридцати шести попаданий снарядов нашей артиллерии. От этого наблюдается разрушение земляной насыпи над дотом № 4 и частичное повреждение его стен. Что касается «миллионника», то видимых повреждений от огня нашей артиллерии не выявлено. – Не пойму, что вы хотите сказать собранию, товарищ Любавин? То, что у финнов непробиваемые доты или что мощность наших снарядов отличается от заявленных данных? Потрудитесь объяснить собранию суть своих слов, – властно потребовал Дынин, которому уже надоел спор со строптивым оппонентом. Будь на месте Любавина старший по возрасту командир, он уже давно проявил бы благоразумие и согласился с мнением командира дивизии, однако старший лейтенант не собирался этого делать. Молодой задор подталкивал его отстаивать собственное мнение, не услышав аргументированных контрфактов. Кроме этого, Василия поддерживало присутствие на собрание Рокоссовского, в котором он видел не салтыковского «органчика», а думающего командира. – Я всего лишь излагаю доводы в пользу ведения по вражеским дотам огня прямой наводкой и только, – сдержанно ответил Дынину Василий, у которого нестерпимо ныла нога от непрерывных тычков сапогом майора Телегина. – Неужели вам не понятно, что ваши доводы не состоятельны, – начал Дынин, но комдив его не поддержал. – Проверить состоятельность доводов товарища Любавина можно только на практике. Вы полностью уверены в том, что для подавления дотов противника следует установить орудия на прямую наводку? – Да, товарищ комдив. Равно как и в том, что для уничтожения дотов понадобится команда саперов для их подрыва. От этих слов у Дынина перехватило дыхание, и он от злости побагровел. С трудом справившись с обуревавшим его гневом, он вдохнул глоток воздуха и собрался обрушить на строптивца весь свой командный гнев, но его опередил Рокоссовский: – Это хорошо, что вы так уверены в своих расчетах, товарищ Любавин. Думаю, будет правильным предоставить вам возможность на деле доказать свою правоту. Насколько я помню, вы командуете батальоном. Этого вполне хватит для создания ударного соединения, чье наступление будет поддерживать огнем одна специально выделенная батарея. Вы согласны с таким вариантом, товарищ Дынин? – комдив требовательно посмотрел на полковника, и тот не нашел в себе смелости не согласиться с мнением представителя штаба фронта. – Думаю, в качестве исключения можно, товарищ Рокоссовский, – выдавил из себя Дынин и, метнув убийственный взгляд в сторону Василия, добавил: – Как говорил товарищ Горький, безумству храбрых поем мы песню. Но это совсем не означает, что в случае неудачи с них не будет спрошено по всей строгости, – изрек предупреждение Дынин для молодого строптивца. Стоит ли говорить, с каким настроением в дивизии ждали разрешения этого спора. Многие откровенно жалели Любавина, говоря, что зря он вступил в конфронтацию с командиром дивизии. – К чему все это упрямство, ведь ясно, что не по Сеньке шапка шита. Как командир скажет, так и будет, – важно говорили познавшие горечь жизненных ошибок «Фемистоклы из Замоскворечья». – Это верно, – соглашались с ними «Мильтиады» с той же пропиской, – молодой еще лейтенант, видно мало его жизнь ломала. Даже если он и прав на деле, командир всегда будет прав по существу. В их рассуждениях была своя доля правды, но Любавин совершенно об этом не думал. Перед ним стояла задача взять укрепления врага по возможности малой кровью, и он делал все, чтобы как можно лучше выполнить ее. Прогноз Любавина о том, что огонь с закрытых позиций не сможет подавить огневые точки врага, оправдался частично. За оставшиеся до штурма сутки артиллеристы интенсивно обстреливали финские доты и добились серьезных успехов. Так дот № 4 получил серьезные повреждения, и к моменту штурма только две его амбразуры смогли открыть пулеметный огонь по наступавшим красноармейцам. Выкаченные на прямую наводку орудия смогли привести пулеметы финнов к молчанию, до того как в дело вступили танки Т-28, идущие на штурм вражеской обороны вместе с пехотой. Артиллеристы били по амбразурам прицельно точно, и уже после третьего залпа дот перестал огрызаться пулеметными очередями. Сказывалась хорошая тренировка артиллеристов на специально созданном для них полигоне, но героями дня оказались не они, а саперы. Как ни старались «боги войны», они не смогли разрушить крышу и стены «миллионника», пулеметы которого не позволяли стрелкам продвинуться вперед и вышибить финнов, засевших во рву тыловой бетонной стенки. Возводя этот участок обороны, финские инженеры намеревались построить второй дот-«миллионник», но отпущенных государством денег хватило на создание стенки и рва, в котором могла находиться пехота. Гаубичные снаряды превратили этот последний заслон врага в груду развалин. Достаточно было одного удара, и этот участок линии Маннергейма был бы прорван, но пулеметы и пушка «миллионника» не позволяли сделать это. Только когда саперы на санках, под прикрытием огня двух танков, смогли доставить к доту заряд большой мощности и подорвать его рядом с амбразурой одного из пулеметов, наступил кризис финской обороны. Бетонная стена обвалилась внутрь дота и погребла под своими обломками пулеметный расчет этого сектора. Прошло много времени, пока находившиеся в другой части капонира пришли на помощь своим товарищам и попытались задержать продвижение красноармейцев. С этой целью они распахнули дверь и, выставив наружу пулемет, открыли огонь по наступавшим пехотинцам. Подобные действия свидетельствовали о храбрости и смелости финских солдат, но, к сожалению для них, они не смогли остановить наступление советских солдат. Едва только из недр дота застучал пулемет, как один из прикрывавших пехоту танков развернулся и мощным пулеметно-орудийным огнем уничтожил пулеметный расчет финнов. Опасаясь, что красноармейцы ворвутся внутрь дота, солдаты его гарнизона поспешили укрыться за его стенами, закрыв толстую бронированную дверь, однако это не спасло их от гибели. Советские саперы уничтожили дот взрывами большой мощности. Сначала они обвалили крышу восточного капонира «миллионника», а затем двумя взрывами разрушили его западное крыло. Подобная участь была и у дота № 4, для полной ликвидации которого хватило одного заряда. Истерзанное взрывами строение не выдержало целенаправленного удара и рухнуло, подавив под своими обломками тех, кто не успел его покинуть. Полностью взять эти два очага сопротивления под свой полный контроль и водрузить над ними в качестве знака победы красные знамена советская пехота смогла только утром следующего дня, когда главные силы уже ушли далеко вперед, громя и уничтожая тылы войск противника. Прорыв под Лядхе полностью изменил положение дел на всем перешейке. Не веря до конца, что русским удалось прорвать их легендарную линию обороны, финны затянули с отводом войск с линии обороны и теперь горько расплачивались за это. Теперь финские войска создавали пробки на дорогах, пытаясь успеть уйти к запасным позициям обороны в районе Муолаа. Для того чтобы успеть опередить наступающих красноармейцев, финны бросали тяжелое вооружение, машины и пешком отступали на север. Теперь финны с опаской смотрели вверх и истово молили Бога, чтобы в небе не было русских самолетов. Уж слишком заманчивой целью были колонны отступавших финских войск для нанесения бомбового удара. И господь не оставил их своей милостью. В числе тех самолетов, что летали в эти дни над лесами перешейка, в основном были наблюдатели, фиксировавшие перемещение войск противника. Изредка по отступавшему противнику наносили удары звенья истребителей, однако действовали они разрозненно, наносили удары наугад и потому серьезного ущерба солдатам противника нанести не могли. Чтобы хоть как-то задержать наступление Красной армии, финны применяли такой простой, но очень действенный способ, как завалы. Порой для их создания уходило около получаса, чтобы соорудить стену из поваленных деревьев, надолго закрывавшую дорогу для прохождения. При возведении завалов финны проявляли изобретательность. Иногда за завалом оставлялись пулеметчики-смертники, прикованные цепью к стволам деревьев. Иногда там находились имевшие пространство для маневра добровольцы, а иногда вместо них советских солдат ждали замаскированные фугасы. Из-за завалов в первые два дня темп продвижения к Муолаа советских войск заметно снизился, но затем пехотинцы и танкисты нашли действенный способ борьбы с ними. Первыми к завалам подходили танки, которые огнем своих орудий и пулеметов проверяли крепость финской обороны, а потом при помощи тросов по стволам быстро растаскивали их. Подходя к завалам, наученные горьким опытом декабрьских боев, танкисты не спешили подставлять свои бока под бросок связки гранат или бутылок с зажигательной смесью. Приблизившись на пятьдесят-шестьдесят метров, они неторопливо расстреливали из пулеметов и орудий находившихся по ту сторону баррикад солдат противника. Особенно хорошо было, если среди наступающих соединений были танки-огнеметы. Выпущенные из них струи огня легко поджигали хвою сваленных деревьев, а заодно спрятавшихся там финнов. Следовавшим за танками солдатам оставалось только ждать, когда противник отойдет от завалов или взорвутся спрятанные под ними мины. Изобретенная красноармейцами тактика принесла свои плоды, войска продвигались вперед, но возможность перехвата отступающего противника была упущена безвозвратно. К середине февраля Маннергейму удалось без серьезных потерь отвести основную часть Армии перешейка с главного рубежа обороны на рубеж Муолаа. Главные потери в эти дни среди финских солдат были не столько от огня преследовавшего их противника, сколько от сильных морозов, ударивших на Карельском перешейке. После рождественских и крещенских холодов ударившие на Сретенье морозы были прощальным приветом от матушки Зимы, доставив серьезные проблемы для обеих воюющих сторон. И финны и русские несли потери от болезней, но это никоим образом не могло сказаться на общем положении дел на фронте. Линия Маннергейма была прорвана, и на всю Финляндию обрушилась волна уныния. В ресторанах и кабачках финской столицы уже не играли веселую музыку и не крутили ставшую гимном сопротивления пластинку «Нет, Молотов!». Обыватели приготовились потуже затянуть пояса, а президент Каллио и премьер Рюти обратили свои испуганные взоры на запад, в надежде на защиту и помощь от дикого русского медведя. Доклад маршала Маннергейма, сделанный им сразу после прорыва линии обороны перешейка, не оставлял политикам ни малейшей надежды на благополучное завершение войны. Как бы храбро ни бились финские солдаты с врагом, как бы медленно ни наступали русские войска, исход борьбы двух стран был предрешен. Капитуляция Финляндии была вопросом времени, и только вмешательство в войну третьей стороны могло избавить красавицу Суоми от позора. – Пора господам Чемберлену и Даладье прислать в Финляндию свои войска, как это было обещано ими ранее. Пора Англии и Франции объявить войну Сталину. Одно только это заставит диктатора задуматься и остановить свои войска! – кипятился Рюти, но Маннергейм не разделял его чувства и надежды. – Я не стал бы возлагать большие надежды на то, что объявление войны России заставит Сталина остановить свои войска. Англичане и французы объявили Гитлеру войну после того, как он напал на Польшу, и что из этого вышло? Где сейчас находятся войска союзников и что стало с Польшей? – жестко кольнул маршал премьера, и тот незамедлительно взвился. – Вы рассуждаете так, потому что вы просто военный, а не политик! – выпалил Рюти, оскорбленный столь вопиющим невежеством военного министра. – Не все измеряется армиями и пушками, господин маршал. Это все малые винтики большой политики, у которой существуют свои законы и понятия.