– Подайте господину главнокомандующему кофе с коньяком! – властно приказал генерал Эстерман адъютанту, услужливо распахнувшему дверь его кабинета перед Маннергеймом. Командующий Армией перешейка предполагал, что главнокомандующий в скором времени обязательно нанесет ему визит, но то, что это случится так быстро, генерал не ожидал. Внезапный приезд вышестоящего начальства всегда вызывает неприятное напряжение и массу вопросов у любого командира, независимо от того, какой чин и должность он занимает. Майор, полковник, генерал и даже маршал каждый имеют свои адреналиновые дожди, с некоторым отличием по силе и продолжительности. – Прошу вас, господин маршал, присаживайтесь, – расплылся в сдержанно-корректной улыбке генерал, пытаясь понять по поведению гостя, с какими намерениями он приехал в его ставку. Финские генералы хорошо изучили манеру поведения Маннергейма. Если он отказывался от чашки кофе и шел к письменному столу хозяина кабинета, значит, за этим последует разнос. Если же маршал соглашался принять угощение и садился к кофейному столику у камина, то предстоит относительно мирная беседа, в которой, впрочем, нужно было держать ухо востро. Карл Маннергейм предпочитал держать своих подчиненных в жизненном тонусе. Судя по той неторопливой походке, с которой главнокомандующий вошел в кабинет Эстермана, генерала ожидала беседа у жарко натопленного камина, но Маннергейм преподнес собеседнику сюрприз. Он милостиво взял из рук адъютанта чашку с кофе, но не сел за стол, а подошел к висевшей на стене карте перешейка. Сделав небольшой глоток, маршал вонзил свой орлиный взор в линию обороны войск Эстермана, что растянулась от Ладожского озера до Финского залива. При этом он сосредоточенно молчал, и генералу было непонятно, оценивает ли Маннергейм вкус поданного ему напитка или готовится обрушить на голову командующего гром и молнии, благо было за что. Несмотря на то, что оборонительная линия ни в одном месте не была прорвана противником, в некоторых местах русские были в шаге от прорыва. И помешало им это сделать не столько храброе сопротивление финнов, сколько отсутствие у Красной армии опыта по прорыву оборонительных укреплений в зимнее время года. Сделав второй глоток, маршал одобрительно крякнул и, подойдя к письменному столу, заговорил: – Значит, вы считаете, что русские прочно увязли в нашем предполье и в ближайшее время не смогут проводить активные действия на вашем участке фронта? – Да, экселенц, – подтвердил Эстерман, – те данные разведки, которыми мы располагаем, а также данные наблюдения за противником однозначно говорят в пользу этого. – У вас крайне скудные разведывательные данные по противнику, генерал. В основном это сведения, полученные от перебежавших линию фронта жителей перешейка, а также данные радиоперехвата. Воздушная разведка поставлена из рук вон плохо, а разведки в тылу врага просто нет. Вам ничего точно не известно о действиях командарма Мерецкова, кроме того, что он проводит перегруппировку своих войск. Я прекрасно понимаю все имеющиеся у вас сложности, но вынужден напомнить вам, что сейчас идет война, а не маневры, и противник не простит нам совершенных ошибок, – недовольно произнес Маннергейм, поставив на письменный стол недопитый кофе, и выжидательно посмотрел на Эстермана. – Все те недостатки, что вы перечислили, экселенц, я прошу вас отнести к трудностям начального периода боевых действий. Мы воюем с русскими меньше двух недель, и только благодаря самоотверженной работе офицеров моего штаба, нам удалось нивелировать фактор их внезапного нападения. Я полностью согласен с вами, что разведка играет важную роль в борьбе с врагом, и мы уже предприняли ряд мер для исправления указанных вами ошибок. Так, в штаб авиации уже направлено требование о проведении регулярной воздушной разведки на перешейке. Также опыт прошедших боев показал отсутствие у противника непрерывной линии обороны, что позволит нам забросить в его тыл группы лыжной разведки. Мною уже отдан приказ о создании таких групп для проведения диверсий на дорогах и сбора разведывательной информации, – проворно отчеканил генерал. Опытный Эстерман как никто другой знал, как ласкают слух высокого начальства уверения о скорейшем исправлении всех выявленных им недочетов и сделанных замечаний. Если, конечно, это только досадные ошибки, а не коварное предательство или сознательное потворство противнику. Маннергейм не был исключением из общего правила, и сказанные Эстерманом слова произвели на него нужное впечатление. – Я рад слышать, что вы уже начали работу над ошибками. Как можно быстрее наладьте работу разведки своей армии, генерал. Ведь от успеха ее работы будет зависеть и успех наступления, которое вам надлежит провести в самое ближайшее время. Маршал произнес эти слова спокойным будничным тоном, и от этого эффект был потрясающим. – Наступление?! Где? Когда? Зачем? – забросал вопросами Маннергейма Эстерман, лицо которого сначала побелело, а затем густо покраснело к тихой радости собеседника. – А что это вас так удивило? Согласно вашему донесению, русские понесли серьезные потери, как в живой силе, так и в танках, и в ближайшее время не смогут наступать. Исходя из приведенных вами цифр, потери противника таковы, что его роты превратились во взводы, а батальоны в роты. Лучшего момента для ответного наступления просто трудно себе представить, согласитесь, – с едва заметной усмешкой сказал Маннергейм, глядя, как губы командующего Армии перешейка обиженно сжались, а сам он вытянулся перед ним во фрунт. – Где наступать, вы сами определите. Здесь вам, как говорится, карты в руки, и в этом деле я не намерен навязывать вам свою волю или давать какие-либо рекомендации. Что касается сроков наступления, то оно должно начаться через три, максимум четыре дня. – Но к чему такая спешка, господин главнокомандующий? Не лучше ли подождать, пока сюда не прибудет ранее обещанная нам крупнокалиберная артиллерия. С ней мы сможем нанести русским куда больший ущерб и оттеснить их от предполья, – стал убеждать маршала генерал, но тот был непреклонен. – Мы не можем ждать, Эстерман, но удар вам придется наносить именно в указанные мною сроки и ни днем позже. В отношении крупнокалиберной артиллерии вы абсолютно правы, но нельзя забывать, что каждый день нашего бездействия только будет укреплять силы врага. Не нужно быть гениальным стратегом, чтобы предугадать следующий ход Сталина, который уже наверняка отдал приказ Ворошилову подтянуть свежие силы на перешеек и как можно быстрее бросить их на штурм наших укреплений. Все диктаторы мыслят одними категориями. Я не прав? – Маннергейм задал риторический вопрос и, не дожидаясь ответа Эстермана, продолжил: – Свежее пополнение вы уже получили, и вам ничто не мешает нанести обескровленной армии Мерецкова такой удар, что заставит его надолго отказаться от мысли о новом штурме. Кроме солдат вы можете привлечь к наступлению местное ополчение, которое согласно вашим донесениям с нетерпением ждет возможности поквитаться с русскими. Все, что говорил маршал, с точки стратегии было абсолютно правильным. С ним трудно было поспорить, но в этот момент Эстермана пугала не правота слов Маннергейма, а тот тон, которым это было произнесено. В нем не было столь привычной для военных беспрекословной требовательности вышестоящего командира к своему подчиненному. Голос маршала был холоден и непреклонен, и в нем было что-то такое, что заставило Эстермана ощутить себя жертвенным бараном, которого приносят в дар кровавому богу Аресу, причем отнюдь не по военным соображениям. Глядя в лицо Маннергейму, командующий Армии перешейка вдруг поймал себя на том, что главная суть его речи – это начать наступление в назначенный им срок, все остальное – не так важно. Главное нанести удар по войскам Мерецкова, а что это будет стоить его армии и что будет потом, осталось далеко за скобками. Стоя вытянувшись в струнку, насколько это позволяла ему комплекция, Эстерман внезапно понял, что в военные дела вмешалась политика и Маннергейм потворствует этому. – Но, господин маршал! Зачем это наступление?! – в отчаянии простонал Эстерман, стремясь удержать своего главнокомандующего от неверного шага, но его действия потерпели неудачу. Быстро прочитав во взоре генерала его намерения, Маннергейм мгновенно пресек его попытку на корню. – Вы задали слишком бестактный вопрос, генерал. Я уже сказал вам о своем решении наступать, и менять его не намерен. Сегодня вы получите письменный приказ о переходе в наступление вверенных вам войск. Если вы с ним не согласны и не намерены его выполнять, то можете подать рапорт об отставке. Желающие на ваше место найдутся, можете мне поверить, – заверил Эстермана маршал и, сдержанно кивнув головой генералу, покинул его кабинет. Причина столь жесткого поведения с Эстерманом заключалась в том, что Маннергейм не собирался посвящать его во все подробности своей стратегии. Через три дня финские войска должны были перейти в наступление на Карельском перешейке и на севере Ладоги. Вне зависимости от результатов оно давало маршалу хорошие козыри в переговорах с западными союзниками. Сумеют потеснить Мерецкова и Хабарова – хорошо, не сумеют – не беда. Русское наступление выдохлось, и значит, можно с чистой совестью объявить, что финская армия успешно остановила продвижение врага. После этого ничто не помешает Маннергейму требовать, а не просить от англичан и французов военную помощь, и при этом в совершенно ином объеме. Ведущая активные боевые действия армия нуждается в большем количестве оружия и боеприпасов, чем сидящая в обороне. Старый маршал умел хорошо считать. Закончив свои объяснения с командующим Армии перешейка, Маннергейм намеревался покинуть полевую ставку Эстермана, но не успел этого сделать. Он уже был возле двери, когда послышался топот многочисленных ног и раздались испуганные крики: – Воздух! Русские самолеты! Они нас выследили!! Причины подобного поведения заключались в том, что ставка Эстермана находилась в глубине леса. Она совершенно не просматривалась с воздуха и по этой причине не имела зенитного прикрытия. Были только посты воздушного наблюдения, которые в случае приближения самолетов противника подавали сигнал тревоги, и звонком на аэродром поднимались два звена истребителей. За все время боевых действий наблюдатели засекли только один пролет советского истребителя, чей курс пролегал далеко в стороне от ставки Эстермана. Тогда все обошлось объявлением воздушной тревоги и даже не пришлось поднимать самолеты прикрытия. На этот раз в гости к командующему Армией перешейка пожаловал целый тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Вся комичность ситуации заключалась в том, что летел он не со стороны передовой, а из глубокого финского тыла. Из-за этого посты наблюдения слишком поздно подняли тревогу, и вызванные на защиту ставки истребители никак не успевали прикрыть ее. Самолет капитана Кондратьева входил в состав эскадрильи, отправленной на бомбежку Выборга. По данным разведки, там было отмечено скопление прибывших из глубины Финляндии новых войск, и командование решило нанести по ним удар авиацией. Под прикрытием истребителей бомбардировщики вылетели на Выборг напрямую через залив, но на подлете к цели столкнулись с сопротивлением противника. Поднятые в воздух истребители и поступившие из Швеции зенитки серьезно осложнили работу «сталинских соколов». Не имея достаточного боевого опыта, капитан Кондратьев испугался и развернул свою машину, не долетев до цели. Опасаясь преследования вражескими истребителями, он повел свою машину не над морем, а углубился на территорию противника, решив вернуться на базу через линию фронта. Имея на своем борту полную бомбовую загрузку, он не мог совершить посадку и потому решил опустошить свое чрево над территорией противника. Перед вылетом комиссар эскадрильи провел с летчиками беседу о необходимости нанесения бомбового удара исключительно по войскам противника. – Вражеские газеты обвиняют нас в уничтожении сугубо гражданских объектов вместе с мирным населением. Политуправление фронтом прекрасно понимает, что идет война и потери среди жителей городов неизбежны, но вместе с этим убедительно требует, чтобы бомбы падали туда, куда им следует падать. Не хватало, чтобы газетчики ставили вас в один ряд со стервятниками Геринга, превратившими в руины Гернику и Варшаву. Комиссар говорил весьма образно, и потому Кондратьев решил сбросить бомбы вдали от хуторов и проезжих дорог, прямо на лесную чащобу. О том, что прямо по курсу самолета находится полевая ставка генерала Эстермана, он совершенно не знал, однако, по иронии судьбы, сброшенные им бомбы упали в опасной близости от столь важного объекта финнов. Мощные взрывы основательно потревожили стены и пол убежища, куда был спешно эвакуирован Маннергейм. Сидя в сухом и теплом подвале, финский маршал со страхом спрашивал себя, выдержат ли перекрытия ставки прямое попадание авиабомбы. Шанс на подобное на войне всегда есть, но судьба хранила Маннергейма. Неудачный с его точки зрения налет вражеской авиации позволил финскому главнокомандующему бросить злой упрек в адрес своих противников: – Эти русские мало в чем изменились за последние двадцать лет. Они всё так же скверно воюют! Их разведка узнала о местонахождении ставки Эстермана и времени моего визита к нему, и они так бездарно распорядились полученными козырями. Вместо эскадрильи тяжелых бомбардировщиков они послали только один самолет. Уму непостижимо! – Прикажете сообщить об этом налете журналистам? Газетчики сумеют достойно преподнести народу ваше чудесное спасение от рук врага, – учтиво предложил адъютант, явственно видя аршинные заголовки финских газет, но Маннергейм ответил категорическим отказом. – В первую очередь следует выяснить, откуда русским стало известно о моем приезде в ставку к Эстерману и ее местонахождение. Передайте начальнику контрразведки, пусть срочно займется этим делом. Наверняка это дело русских шпионов и сочувствующих им коммунистов, – распорядился маршал, и адъютант торопливо ему козырнул. Назначенное Маннергеймом наступление финских войск началось, как и приказал маршал, ровно через три дня. Все, что предписывал главнокомандующий генералу Эстерману, было выполнено с точностью до запятой. Понесшие потери соединения защитников Карельского перешейка были пополнены свежими силами. Боеприпасы были завезены в расчете полторы нормы на орудие, и точно в назначенное время финская артиллерия ударила по позициям противника. Разгоряченные своим успехом в отражении русского штурма упрямые финские парни рвались в бой. Под воздействием агитаторов молодое пополнение желало показать русскому агрессору, где живет финский Дед Мороз – Йоулупукки, приход которого ожидался в скором времени. Все солдаты и офицеры были в приподнятом настроении. Перед началом наступления в тех соединениях, где были патефоны, поставили песню «Нет, Молотов!», ставшую своеобразным гимном для защитников Карельского перешейка. Многим казалось, что светившее в этот день солнце было солнцем Аустерлица, но думавшие так мечтательные финны жестоко ошибались. Сидя в хорошо укрепленных дотах и блиндажах, они могли успешно держать оборону, но вот наступление оказалось не их коньком. Все их действия были зеркальным отражением действий бойцов Красной армии. Артиллерийский обстрел был начат без предварительной подготовки. В течение пятидесяти минут финны били по площадям, в твердой уверенности, что русские дикари держат все свои силы в районе передовых позиций. Также не была проведена инженерная разведка. Ошибочно полагая, что огонь их артиллерии полностью разрушит заграждения из колючей проволоки противника, саперы не стали проделывать в них проходы. В том, что проволочные заграждения противника уничтожены лишь частично и в некоторых местах русской обороны имеются минные поля, финские солдаты узнали только в ходе своего наступления. Слепо повторяя действия командиров Красной армии, финские генералы и полковники вводили свои соединения по частям. Вместо того чтобы одномоментно атаковать место намечаемого прорыва всеми силами одного полка, финны вводили в бой своих солдат поротно и побатальонно. Глубокий снег, гранитные камни и собственные бетонные надолбы не позволили Эстерману поддержать действия пехоты тем малым количеством танков, которым располагала его армия. В некоторой мере их роль исполнили минометчики, пытавшиеся огневым валом расчистить дорогу своим отважным солдатам. Внезапное контрнаступление противника на Карельском перешейке не застало бойцов 7-й армии врасплох. Попав под огонь орудий противника, красноармейцы отошли от переднего края, оставив в траншеях только одних наблюдателей, а когда финны пошли в атаку, вернулись на свои позиции. По мере приближения противника на его атакующие цепи обрушились мины и снаряды, а затем ударили и пулеметы. В умении обороняться русский солдат мало в чем уступал самим финнам, а быть может, и даже превосходил их. В отличие от финнов, красноармейцы не имели в своем распоряжении дотов и дзотов, но находясь лишь в блиндажах и хорошо оборудованных огневых точках, при помощи пулеметов и винтовок они сумели отразить наступление противника. В большинстве случаев славные сыны Суоми не смогли добежать до траншей противника и были вынуждены залечь в снег. Как ни кричали на солдат офицеры, как ни размахивали своими пистолетами, пулеметный огонь не позволял финнам приблизиться к линии русской обороны. Только в двух местах, благодаря тому, что между отражавшими наступление врага полками имелись разрывы обороны, финнам удалось продвинуться вперед и ударить в тыл советских войск. Одна из финских рот вышла к штабу полка, но была остановлена и отброшена назад благодаря танковому взводу, по счастливой случайности оказавшемуся в этом месте. В другом случае прорвавшиеся финны наткнулись на стрелковую роту, идущую в сторону передовой для ротации. Обнаружив присутствие противника, капитан Самохин не растерялся и, развернув солдат в цепь, повел их в штыковую атаку. Завязалась рукопашная схватка, в которой горячие финские парни не выдержали испытание трехгранным штыком и отступили, так и не успев сказать русским, где живет Йоулупукки. Итоги первого дня «рождественского» наступления для генерала Эстермана были безрадостными. Ни на одном направлении финнам не удалось, не только продвинуться вперед, но даже выбить противника из его передовых траншей. Простая логика подсказывала, что необходимо выявить причины неудач и, осмыслив их, принять необходимые меры, однако это сделано не было. Слепо копируя действия противника, на следующий день финны предприняли новое наступление, но по прежним шаблонам. Вновь часовая артподготовка по площадям, после чего последовала атака на позиции противника с криками «За Маннергейма! За Суоми!». Озлобленные вчерашней неудачей и разогретые пламенными речами агитаторов, финские солдаты шли в атаку с твердой уверенностью, что сегодня им удастся прорвать оборону противника, что они смогут обратить его в бегство и оттеснить от главной линии финской обороны. Настрой у них был исключительно боевой, но вот исполнение отвратительное. Многие огневые точки советской обороны не были подавлены, а засевшие в окопах бойцы не были уничтожены огнем финской артиллерии. Кроме этого, за ночь советское командование начало срочно подтягивать к местам сражений дополнительные соединения. Откажись финны от своей прежней тактики, введи они в бой вместо батальона полк, то возможно, они смогли бы прорвать советскую оборону и потеснить обескровленные ряды 7-й армии, но этого не случилось. Они по-прежнему вводили в бой свои войска побатальонно, и это позволило державшим оборону красноармейцам продержаться до подхода подкрепления. Общие потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести в результате двух дней наступления финской армии составляли более двух тысяч человек. Когда вечером второго дня Эстерман доложил Маннергейму о понесенных его войсками потерях, то услышал горький упрек в свой адрес. – Боюсь, что если ваше наступление продлится еще один день, то я рискую оказаться в роли царя Пирра, – холодно резюмировал Маннергейм доклад подчиненного и приказал прекратить наступление. – Вам, генерал, следует брать пример с полковника Талвела! Его наступление идет гораздо успешнее вашего. Финское наступление севернее Ладоги действительно развивалось гораздо успешнее, но для этого были свои причины. К моменту начала наступления полковник Талвела сумел создать мощный кулак из двух полков, тогда как противостоящие ему советские войска были серьезно измотаны непрерывным наступлением. Подкрепление только-только стало поступать в полки и дивизии, но комкор Панин отдал приказ о возобновлении наступления. В день, когда полки полковника Талвела пошли в наступление, комкор прибыл в расположение дивизии комдива Беляева, чтобы лично наблюдать за исполнением своего приказа. Финны на несколько часов опередили своего противника, начав интенсивный артиллерийский обстрел русских позиций, а затем перешли в наступление. Против державшей оборону роты Ильи Рогова наступало не менее батальона солдат противника. Из-за отсутствия точных данных артиллерия финнов била в основном по переднему краю советских окопов, в недалеком прошлом бывших финскими. Будь в распоряжении полковника Талвела полноценный артиллерийский дивизион, он бы смог нанести существенный урон советской обороне. Державшие ее войска не успели пополнить свои поредевшие ряды свежими силами, но основной ударной силой финской артиллерии в этот раз были минометы. Их огневые расчеты добросовестно обработали позиции врага, после чего в атаку пошла пехота. Свой главный удар командир финского батальона майор Аскелилла нанес во фланг роты Рогова, благо этому благоприятствовали некоторые особенности местности. Между батальоном майора Луники и батальоном капитана Зорькина находилось заболоченное озеро, косым клином втиснувшееся в советские оборонительные порядки. Отрыть на нем окопы и даже установить наблюдательный пункт не представлялось возможным, из-за чего батальоны не имели локтевого контакта. Во время предыдущих боев комбаты получили донесения, что на данном участке местность непроходимая, и на этом успокоились. Однако хорошо знавший здешние особенности полковник Талвела благодаря разведке установил, что озеро замерзло и сковавший его лед выдержит вес взрослого человека.