— Отзвучала небось. — Да. Отзвучала, и что… — И что у них план забит на месяц вперёд. Пойдут заметки — «Всё про Васю», «Кладовые Сахалина», «Экспонаты возвратились в музей». — А вы откуда знаете? Вы и там уже были? — удивился Гунн. Казимир Иванович в ответ опять хитро засмеялся. …В будке телефона-автомата Казимир Иванович набрал номер. — Держись, академик! — хитро подмигнул он Гунну. Только что был больной — и уже здоровый. Плащ вместо пояса перевязан шерстяным платком, и всё. Не ушёл, не уехал, не пропал без вести!.. Тут как тут. Конструкция его такая. Ребята в нём не ошиблись. А ребята никогда не ошибаются. — Марта Петровна? — бодро сказал Казимир Иванович в телефон. — Достопочтенная Марта Петровна, будьте так любезны, соедините меня с вашим Мельниковым. То есть как нельзя? Почему? Эксперимент? Дайте тогда его домашний телефон. Что?.. Казимир Иванович слушал растерянно. — Нет, он нужен лично. Через месяц? И здесь через месяц. Везде через месяц. Нет, это поздно. Здоровье? Ничего. Уже здоров. Извините. Казимир Иванович повесил трубку. — Плохи дела. Академик не выходит из корпуса. И ест там и спит. Никого не принимает. Важный эксперимент. Казимир Иванович и Гунн медленно пошли вдоль бульвара. Старик ни за что не хотел отдавать мешок и нёс его лично. Тогда Гунн купил себе мороженое, криоген за одиннадцать копеек. Съел кусочек, потом ещё — юный друг холода, всё правильно. — Как же теперь быть? — спросил Гунн. Казимир Иванович помолчал, потом сказал: — Мудрость гласит: «Если гора не идёт к человеку…», то мы сами пойдём к горе… — К какой горе? — К той, которая повыше. К горе Науки. И спросим… Да, а как у него спросишь? К телефону не подходит, дома не живёт. Где он теперь? — Всё равно полезем, — бодро сказал Гунн. — Определённо, полезем. В институт Холода. А где остальные ребята? — Будут тайно ждать около метро за корпусом. Гунн и Казимир Иванович поравнялись с двумя пенсионерами, сидевшими на скамейке. — Слыхал? — тревожно шепнул один пенсионер другому. — Слыхал. Подозрительный старикашка. Одет как-то странно. — И с мешком. — Да. — Баптист. — Такие ребят и затягивают. Видел на прошлой неделе по телевизору? — А как же. Купил мальчишке мороженое, а потом мальчишка и в школу перестал ходить. — А этот… который хотел окна в институте сфотографировать… и забор… — Ты про что, Макар Терентьевич? — А ты про что, Василий Семёнович? — Я про «Чёрные души». — А я про «Ставку резидента» в трёх сериях. — Яблоко от яблони недалеко падает. Когда Макар Терентьевич и Василий Семёнович подняли головы и глянули вдоль бульвара, старика с мешком и мальчика с мороженым не было. — Странно всё-таки. — Н-да. — О Криогенном корпусе говорили. — Старик мальчика навёл на этот разговор. — А мальчик наведёт его на корпус. — По недомыслию, вполне возможно. Пенсионеры, не оговариваясь, поднялись со скамейки и решительными шагами направились в сторону института Холода. Макар Терентьевич впереди, Василий Семёнович поотстал, он оглядывался, искал что-нибудь ещё подозрительное в двух или в трёх сериях. Теперь мода — читатель сам должен додумывать книгу, а зритель додумывать фильм или пьесу. И читатели и зрители сидят на бульварах и додумывают. …Пенсионеры разговаривали с Лазуркиным у входа в корпус. Тяжело дышали от возбуждения и оттого, что им удалось додумать. Василий Семёнович вытирал лицо и шею платком, а Макар Терентьевич обмахивался краем расстёгнутого пиджака. — Испугали вы меня… — протянул Лазуркин. — Баптист, значит? Шпион, значит? В корпус, сказал, залезу? Лазуркин неожиданно закатился громким смехом. — Телезрители! — Он вытирал слёзы, хлопал себя по коленям. — Да известен мне этот старик. Очень даже хорошо. По играм специалист. От районо. Последнюю игру тут устроил, маршировал с ребятами. Плакат носил, чтобы я им двери открыл. — Как знаешь, Лазуркин, — сказали пенсионеры. — Мы предупредили. Двери ты ему не открыл, он обманом залезет и украдёт академика. Не зря с мешком ходит. И пенсионеры повернулись и пошли. Обиделись. — Мой взвод на Доске почёта висит! — крикнул им вслед Лазуркин. Он опять начал смеяться и хлопать себя по коленям. Бравый солдат. А тем временем за его спиной в корпус проскочили Казимир Иванович и ребята (сверхпроводимость!..): Гунн, девочка с косичками, концы которых были защёлкнуты пряжками, двое в летних шапках и, конечно, тот… с развязанными шнурками в ботинках. Он по-прежнему не сомневался, что физика ждёт его. Казимир Иванович незаметно снял с доски связку запасных ключей. Вот почему до сих пор его не могут запереть дома. Связку ключей отдал Гунну. Гунн крепко зажал в руке: зазвенят — выдадут всех. И главное, чтобы не уронить. А Лазуркин смеялся и хлопал себя по коленям: додумывать ничего не хотел. Гунн шёл первым. В коридоре горели неяркие лампочки и было полутемно. За ним — остальные ребята. И, конечно, гуси на платье у девочки, они тоже шли, пробирались, вытянули шеи. Последним пробирался Казимир Иванович с мешком. — Назад, — вдруг прошептал Гунн. Но было уже поздно. Гигантскими прыжками мчался человек, держа над головой большие шары — «Гелий». Шары помогали человеку так высоко подпрыгивать, и поэтому он единым духом перемахнул через ребят и Казимира Ивановича. Девочка с пряжками в косах тихонько взвизгнула от страха и присела. Мальчик, которого особенно ждала физика, быстро наклонился и опять безуспешно занялся шнурками. Летние шапки, даже от страха, закрыли глаза и ударились головами о стену. Возможно, это отомстила им тележка. Пришлось снять шапки и потереть головы руками. Зелёную и жёлтую. Не успели ребята опомниться, как откуда-то из глубины донеслось низкое, тревожное гудение.