— Дочка, да моя врач даже не смотрит на меня никогда, только кричит! Такая невнимательная, я только к вам могу, Екатерина Григорьевна. — Старик умоляюще смотрел на нее. Нина рассерженно поправила прическу, зная, что Катя не сможет отказать старику. — Проходите, — глухо сказала Катя, чувствуя, что у нее от жара пересохло во рту, — что, все живот болит? — Болит, дочка, болит. — Ложитесь на кушетку. Знаете, Петр Федорович, вам бы все-таки в больницу лечь на обследование. Гастроскопия язву не показала, а боли у вас уже второй месяц и не проходят. — Ой, не проходят, — согласился старик. — Надо бы в больницу, смотрю, похудели вы. — Да, портки с меня сваливаются. Не могу я в больницу, дочка, участок у меня же с курями. Кому я их оставлю? — поднялся с кушетки Петр Федорович. — Если с вами что-то случится, кто будет с вашими курами? Здоровье дороже, ляжете на обследование, и точка, — ответила Катя и кивнула Нине: — Пиши направление в гастроэнтерологию, подозрение на кишечную непроходимость, частичную, не-выясненной этиологии. А за курами вашими попросите соседей по даче присмотреть. — Ну хорошо, раз уж вы, наш свет в окошке, так решили, так тому и быть. — Петр Федорович вздохнул и продолжил: — Даже не знаю, как вам и сказать, Екатерина Григорьевна, — старик оглянулся, — я ведь это… с жалобой. — Вот дает! — гаркнула Нина. — Занимает чужое время, врач сама еле на ногах держится, а он еще и с жалобой. — Да не на вас! Упаси бог! К вам я как на праздник. Очень вы чуткий и хороший человек, Екатерина Григорьевна, хотя вы для меня еще совсем девочка. Я, как вы верно подметили, не с вашего участка, и в моем подъезде двумя этажами выше живет одинокая женщина Камила Георгиевна Ксенофонтова. Мы с ней иногда общались, она — сердечница, у меня — желудок и суставы, и я тоже одинок. В общем, мы жаловались друг другу, иногда помогали по хозяйству. Тут я не видел ее несколько дней, заволновался и зашел к Камиле домой. Она долго не открывала мне, а потом открыла и сказала, что очень плохо себя чувствует, что вызвала врача на дом. Через два дня я ее, бледную и растерянную, встретил у подъезда и спросил, как у нее дела. — Лосев, нам еще прием вести! — прервала его Нина. — Да-да, конечно! Я быстро! Так вот, Камила мне ответила, что ей все так же плохо, что она каждый день вызывает участкового терапевта на дом, а та еще ни разу не пришла. — Не может быть, здесь какая-то ошибка, — ответила Катя. — Я не знаю, уважаемая Екатерина Григорьевна, правда это или нет, но не доверять Камиле у меня нет причин. Она действительно выглядела из ряда вон плохо. А потом, было два раза такое и со мной. Я дважды вызывал Инессу Филипповну на дом, будучи с высокой температурой и не в состоянии дойти до поликлиники, но оба раза ее не дождался в течение всего дня, — сказал старик. — И что? — угрожающе спросила Нина. — Вы хотите, чтобы Екатерина Григорьевна еще и по вашему участку ходила, к вашей Камиле?! Ну нет у людей совести! Лосев, хоть не хотела я этого говорить, но скажу. Вы разве не видите, что у Екатерины Григорьевны больные ноги и она, сдерживая слезы, ходит по своему участку, а вы предлагаете ей еще и к вам наведываться за спасибо? А «спасибо» на хлеб не положишь! — Нина! — одернула ее Катя. — Да я все понимаю, просто не знаю, кому пожаловаться? Мы, старики, получается, самые незащищенные слои населения. Я бы и рад заплатить вам, Екатерина Григорьевна, но, к сожалению, у меня нет денег. Пенсии еле на еду хватает, без излишеств. Я также понимаю, что врачам незаслуженно мало платят, но нельзя же совсем из-за этого на вызов не приходить? — Успокойтесь, Петр Федорович, я разберусь, обещаю вам, — сказала Катя, которая чувствовала себя с каждой минутой все хуже и хуже. — Следующий! — вызвала Нина, давая понять старику, что пора и честь знать. За этот прием Екатерина приняла сорок шесть человек. Кате становилось все хуже и хуже, появилась острая боль в горле и окончательно заложило нос. Она мерила больным давление, хотя кроме пульсации собственных сосудов ничего не слышала, голова гудела так, что она не могла даже качественно прослушать легкие своих пациентов. Ее то трясло, то бросало в жар. Прием задержался на 45 минут, но Катя приняла всех желающих. Одна бабулька принесла две банки соленых огурцов в дар врачу и две сетки с яйцами с собственного подворья. — Натуральный продукт, — заверила бабушка, — не возьму назад, специально для вас собирала, хоть чем-то отблагодарить. Катя в конце приема подошла к раковине, находящейся у них в кабинете, чтобы умыть лицо и привести себя в чувство. Вместо этого ее вырвало, почти вывернуло наизнанку. — Совсем плохо? — участливо поинтересовалась Нина, собиравшаяся пойти в регистратуру и отменить прием врача Лаврентьевой хоть на несколько дней, на бледную Катю даже смотреть было больно. — Это от температуры и усталости, — ответила Катя, — все хорошо… сейчас будет легче. Она намочила белое вафельное полотенце и протерла им лицо. Потом сняла халат и надела свои уличные туфли на низком каблуке. — И по участку пойдешь? — ужаснулась Нина Степановна. — Конечно, люди-то ждут, может быть, кому-то плохо, от хорошего самочувствия-то врача на дом не вызывают, — прогундосила Катя с полностью заложенным носом. — Ага, а тебе, видимо, очень хорошо? — съязвила Нина. — В общем, Екатерина, делайте что хотите, но я сейчас же отменю ваш прием на завтра и последующие три-четыре дня. Больничный выпишете себе сами. Вы — человек и имеете право заболеть, разве не так? — Так… так… Нина. Я дня на два, не больше. Чуть-чуть отлежусь и выйду, не хочу никого напрягать, ведь кому-то придется ходить на два участка, — оправдывалась она. — А сколько раз вы всех подменяли? А потом, что вы говорите своим пациентам? — Что? — Что в любой простуде страшна не она, а осложнения после нее, поэтому надо минимум неделю лежать дома и лечиться. — К сожалению, такого роскошества я себе позволить не могу, — попрощалась с медсестрой Катя и, взяв в регистратуре список вызовов, отправилась по больным. То, что он был длинным, этот список, Катю не удивляло, но сегодня ей было особенно тяжело. Все-таки весна одержала верх над выпавшим снегом и обледеневшим панцирем, сковавшим землю. Катя провалилась в воду сразу по щиколотку, как только спустилась со ступенек крыльца поликлиники. Поняв, что ничего хуже уже случиться не может, Катя втянула голову в плечи и зачавкала в тающем месиве по своему участку. Особенностью участка в центре Москвы была плотная застройка. Дома прилегали друг к другу, что, с одной стороны, облегчало работу участкового терапевта, а с другой стороны — маленькие, узкие и извилистые улочки, переулки и тупики требовали от врача хорошей ориентации, знания расположения домов на участке. Так как Катя работала уже восемь лет, она могла ориентироваться с закрытыми глазами. Но почти все дома были несовременной постройки, с высокими потолками и, соответственно, с большими лестничными пролетами. Во многих домах не было лифтов вовсе, а там, где они имелись, зачастую находились на ремонте. И это было настоящим адом для хромой Кати, тем более сейчас, когда у нее поднялась температура. Она даже плохо понимала, что делала, работая на автопилоте. Повсюду ее очень хорошо встречали, предлагали даже чай, но Катя отказывалась, ссылаясь на занятость. Было много температурящих и кашляющих людей, среди них — один студент, желавший откосить от учебы. — У меня температура, — заявил он и надрывно кашлянул в сторону врача. Катя послушала ему легкие, посмотрела горло и потрогала лоб, который, казалось, был ледяным по сравнению с ее горячей рукой. — Ничем не могу помочь, Денис, не хотите ходить в институт, не ходите, но справку о заболевании я вам дать не могу. — Почему? — Потому что у вас нет этого самого заболевания, — засобиралась Катя. — У меня температура! — Ваша грелка под матрасом меня не впечатлила, — ответила Катя. — Но у меня же кашель! — Кашель курильщика, бросайте, пока молодой, — ответила Катя и, закрывая за собой дверь, услышала: — Вот стерва! Она усмехнулась и пошла на следующий вызов, но злость студента словно сглазила ее, и она поскользнулась на мокрых ступеньках в подъезде, палка поехала в сторону, и Катя растянулась на полу. «Вот и все! Когда-нибудь я костей не соберу», — подумала она, поднимаясь на ноги. Голова кружилась, сильный озноб сменялся жаром. Катя с ужасом уставилась на свой упавший на пол чемоданчик. Она быстро открыла его, и самые худшие опасения подтвердились: расколотились ампулы для Ивана Федоровича Красенкова, которые она несла ему сегодня. — Вот черт! Растяпа! Натворила дел! Старик будет ждать лекарства, он сердечник, он не может без них, а мне за это платят неплохие деньги, — сокрушалась Катя. Она подняла свою трость и посмотрела на ее резиновый набалдашник, который стерся до дырки, поэтому она и поскользнулась. «Ведь сколько раз хотела купить резину на трость в аптеке, да все некогда было, а сейчас вот сама себя и наказала», — подумала Катя и пошла по оставшимся адресам, только теперь еще и в грязи. Ее ждал мужчина с приступом эпилепсии, который расшиб голову, но не хотел ехать в травмпункт из-за плохого там отношения врачей и из-за боязни нового приступа по дороге. Катя перевязала ему голову и оставила направление на рентген в поликлинику. — Я настаиваю, — подчеркнула она. — Сделаем, — заверил ее мужчина. В другой квартире ее ждала перепуганная женщина, у которой стало плохо с матерью. Хоть у Кати и расплывались цифры перед глазами, но она успела разглядеть запредельные цифры артериального давления старой женщины. — У нее гипертонический криз, — сказала Катя. — Как скажете, — испуганно согласилась женщина. — Да это не как я скажу, а несите телефон, я вызову «Скорую помощь». И впредь поступайте только так, если не хотите осложнения в виде инсульта. В следующей квартире Катю встретила заплаканная женщина в застиранном халате, к тому же застегнутом через пуговицу. Она так плохо выглядела, что даже нельзя было определить ее возраст. Женщина сжимала в руках окровавленное полотенце. Катя на секунду замерла, она хорошо знала эту неблагополучную семью и даже один раз получила нагоняй от участкового милиционера за оказание помощи на дому от ножевого ранения и за сокрытие улик. — Татьяна Игоревна, опять? — прислонилась она к косяку двери. — Да нет, Екатерина Григорьевна, я просто порезалась на кухне ножом, совершенно случайно. — Зачем вызвали? — Там муж мой… Толик, он это… уже не опасен, он спит… его иногда рвет, и мне кажется, что ему плохо, — сбивчиво сказала Татьяна Игоревна. — Татьяна! Дорогая моя, сколько раз я вам говорила, что вы обращаетесь не по адресу. Я не вывожу из запоя, это не моя миссия, понимаете? Я хожу по участку к людям, которые ждут меня в трезвом уме и твердой памяти, к тем, кому нужна моя помощь, — сказала Катя. — А Толику нужна ваша помощь, хоть он и не в сознании, — сжала полотенце Татьяна Игоревна. — Психиатр-нарколог нужен вашему Толику! — ответила Катя, которую уже тоже утомила тупиковость этой ситуации. — У меня трое детей, вы же знаете, Екатерина Григорьевна, что у меня нет денег на вывод из запоя. Все эти услуги давно стали коммерческими и стоят как минимум две тысячи рублей за вызов. Где мне взять такие деньги? — Положите мужа в государственную наркологическую больницу. — Лежал и что толку? Если узнают у него на работе, выгонят сразу. Мы тогда и его небольшой зарплаты не увидим. Кому от этого будет лучше? Мне? Моим детям? Толик же очень хороший, когда трезвый, по дому все делает, с детьми играет, передо мной искренне извиняется.