23 За мной приплыли только ближе к вечеру, когда налетевший со шквалистым ветром шторм уже утих. Точнее, приплыли не за мной, а чтобы починить антенну. Ведь чтобы привлечь внимание к этому клочку суши, случайно ставшему моим пристанищем, мне пришлось оторвать от антенны провода и раскурочить щиток, прилепленный к трансформатору, спрятанному среди зеленых зарослей. Единственное, о чем я не подумал – это техника безопасности, и меня чуть не убило током, когда я под проливным дождем полез мокрыми руками в тот самый щиток. Провалявшись без сознания несколько минут, я очнулся в самый разгар стихии и потом еще почти час приходил в себя, сидя под стеной трансформатора, который перестал гудеть после моего вмешательства. Сжимал пальцы рук в кулаки и снова разжимал, пытаясь вернуть им чувствительность. Ждал, когда закончится дождь, смотрел, как волны качают повисший на рифе наш разбитый катер, думал, как меня вообще угораздило попасть в такую передрягу, и не мог поверить в то, что все еще жив. Даже разодранное об кораллы плечо меня не волновало. Потом, после дождя, я выбрался обратно на пляж. Там на песке валялось сильно изодранное об острые коралловые рифы и выброшенное волнами на берег мертвое тело Рона МакКонела. Я просто уселся на песок подальше от него и стал вглядываться в океан. В глубине души я очень боялся того, что он может пошевелиться и попытаться встать на ноги, но это был абсолютно беспочвенный страх. Я знал наверняка, что это невозможно. И все потому, что только мне одному было известно, как на самом деле Рон МакКонел лишился жизни. А потом один за другим прибыли сразу четыре катера. Первыми были ребята из ремонтной службы. Они прибыли починить трансформатор и антенну, потому что я оставил без связи сразу несколько отелей, и были потрясены увиденным. Это они сообщили о крушении остальным. Вскоре к острову подошли катера медиков и спасательной службы. Медики сразу бросились ко мне, а потом к трупу МакКонела. Мне прямо на месте сделали пару уколов, напичкали таблетками, промыли рану и перевязали плечо. Прибывшие последними полицейские упаковали в пластиковый мешок тело шотландца и перенесли его на свой катер, чтобы доставить в институт судмедэкспертизы в Мале. Не вдаваясь в подробности и не уточняя деталей катастрофы и гибели остальных пассажиров нашего катера, я сказал спасателям, что всего нас было шестеро, и они еще долго курсировали вокруг острова, но так и не нашли ни одного тела. Видимо, все либо утонули, либо их унесло в океан во время шторма. Оказалось, наш катер пропал с радаров еще утром, как только мы вышли в океан. Видимо сломался специальный передатчик. На наши поиски сразу же хотели отправить спасательную службу, но решили этого не делать, понадеявшись, что мы сами скоро вернемся, так как вот-вот должен был разыграться шторм. Я же, слушая это, сразу понял, что неисправный передатчик – дело рук МакКонела, и он действительно собирался угнать катер. Но озвучивать свои мысли я никому не стал. Предпочел вообще молчать, изображая крайнее потрясение. Наверное, поэтому медики отказались отдавать меня полицейским и сами повезли в столичный госпиталь, где меня уже вымыли, как следует осмотрели, заново перевязали, переодели, накормили и даже предложили остаться до утра в одной из палат, но в эту версию дальнейшего развития событий внес корректировку неожиданно появившийся лейтенант Шакур. С ним был одетый в плохо выглаженный льняной костюм мужчина европейской внешности со светлыми волосами, которому на вид было лет сорок с чем-то. Темный загар выдавал в нем человека, который провел под островным солнцем немало времени, а одежда, бэйдж на шее и портфель – лицо официальное. И он действительно представился мне Лассе Улофссоном – сотрудником Шведского консульства в Мале. Выглядел он встревоженным, но при этом все равно довольным. И надо сказать, что повод для этих эмоций у него был – в виду целой серии несчастных случаев, произошедших за последние несколько дней с гражданами разных стран, я едва не пополнил список. Начал он с того, что крепко пожал мне руку и поздравил с тем, что я выжил при крушении, спросил, как я себя чувствую и поинтересовался, нет ли у меня какой-нибудь просьбы, которую он мог бы постараться выполнить тут же, например, сообщить родным о том, что я жив. Я ответил, что мне некого оповещать и поблагодарил его за участие. Тогда Лассе Улофссон вынул из своего портфеля целую стопку формуляров и сам заполнил их с моих слов всеми необходимыми данными. На мое сожаление о том, что при мне не оказалось документов, который остались в отеле, он отмахнулся и сказал, что запросит копию из отеля и сделает запрос в Стокгольм. Расспрашивать о крушении катера он меня не стал, сказав, что не желает меня тревожить, пожелал выздоровления и напомнил о том, что я могу остаться в клинике до завтра. Встал, убрал в портфель документы, попрощался и ушел, оставив нас с доктором и лейтенантом Шакуром. Последний, не смотря на смуглую почти черную кожу, был бледен, как приведение, молчалив и угрюм. Пока меня осматривали врачи, и я общался с Лассе Улофссоном, он стоял, подперев плечом стену, или ходил взад-вперед, ссутулившись и запустив ладони в карманы брюк. Кивком попрощался с сотрудником Шведского Консульства, а потом поинтересовался у врача моим состоянием и, получив от того убедительный ответ, что я вполне здоров, попросил оставить нас одних. Он заметно нервничал, но старался держать себя в руках и говорил очень тихо. Был полной противоположностью себя такого, каким я видел его до этого, а особенно этим утром. И единственная вольность, которую он себе позволил – это открыть окно и закурить, усевшись на подоконник. Я в отличие от него был спокоен. Наверное, из-за действия лекарств. – Как произошло крушение катера? – спросил он, затянувшись сигаретой и выпустив струю дыма в темнеющее за окном небо. Я не знал с чего начать, и тогда он добавил: – Что здесь вообще происходит? – Понятия не имею, Лейтенант, – начал я, сомневаясь в своих актерских способностях, но все равно изображая крайнее недоумение. – С мистером МакКонелом я познакомился на нашем острове еще в день приезда и все это время знал его, как человека спокойного, глубоко переживающего семейную драму. Поэтому я и поддержал его идею отправиться на рыбалку. Но, как только мы вышли в океан, в него как будто бес вселился… И дальше я уже пересказал все, как оно было на самом деле. Откуда мне было знать, найдутся потом тела китайцев и капитана с помощником или нет? Поэтому я решил говорить правду. Только, разумеется, ничего не упоминал об истории с пресловутой картой памяти и борющихся за ее обладанием представителями всевозможных спецслужб. Во-первых, чтобы мой рассказ не был похожим на бред сумасшедшего, во-вторых, чтобы самому окончательно не запутаться в своих показаниях. А еще я не стал говорить лейтенанту о том, что после крушения, когда я выбрался на берег и несколько минут безрезультатно звал на помощь, Рон МакКонел все еще был жив. Убедившись, что помощи ждать неоткуда, я обернулся к морю и долго смотрел на воду, пока среди плавающих обломков не увидел его, колышущегося на волнах. Мне было страшно, но я все-таки направился к нему. Шотландец лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Я слышал, как он хрипел. Видел, как он выплевывал соленую океанскую воду, снова жадно хватал ртом воздух, когда лицо оказывалось над водой, но не мог пошевелиться, и только беспомощно хлопал обезумевшими от страха глазами. Видимо, упав на кораллы менее удачно, чем я, он сломал позвоночник, но остался жив, и все, что мог делать, это просто мычать, таращась на меня. Это было ужасное зрелище. Было ли мне его жаль? Не знаю. Поначалу, наверное, да, раз уж меня обеспокоило, что, будучи парализованным и находясь в воде, он может захлебнуться. Но как только такая мысль родилась в моей голове, сострадание сменилось каким-то холодным безразличием, а потом и вовсе переросло в лютую ненависть. Тогда я просто склонился над МакКонелом, уперся руками ему в грудь и, опустив под воду, придавил спиной ко дну. Увидел, как расширились его глаза, услышал, как изо рта вырвался приглушенный водой отчаянный крик, сопровождаемый роем пузырей воздуха, и убрал руки, только когда пузырьки перестали подниматься на поверхность, а взгляд остекленел. Выходя обратно на берег, угрызений совести я не чувствовал. Но лейтенанту Шакуру, по-моему, не надо было знать об этом. Для него Рон МакКонел утонул, сломал позвоночник при падении с катера в момент крушения и захлебнулся. Точка. Все. Надо отдать ему должное – лейтенант Шакур выслушал меня, не перебивая. И только потом спросил: – Вы рассказывали все это еще кому-то? Спасателям? Медикам? – Нет. Никто ничего особо не спрашивал. Ваши коллеги пытались задавать вопросы, но медики попросили их оставить меня в покое… – Когда вы хотели уехать отсюда? – Вообще-то послезавтра… утром… планировал… – робко ответил я, с ужасом понимая, что лейтенант Шакур с легкостью мог этому помешать. – А что? Вы хотите, чтобы я задержался? Я не могу! С назначенной даты вылета у меня есть в запасе еще четыре дня отпуска, но я планировал провести их дома… в Стокгольме… Кто мне оплатит проживание? А билеты, если придется менять дату вылета? Я не могу позволить себе такие траты… – Успокойтесь, я не собираюсь задерживать вас здесь, мистер Хансен, – все так же тихо проговорил он. – Но это лишь в том случае, если Шведское консульство, в частности мистер Улофссон, подтвердит, что вы действительно Эрик Хансен. Это я так, на всякий случай. И только потому, что кое-кто не уверен, вас ли видел на пляже у лагуны ночью накануне исчезновения Арнольда Шнайдера. Самого мистера Шнайдера и мистера МакКонела свидетели запомнили хорошо. А если честно, то мне было бы лучше, чтобы вы убрались отсюда прямо сегодня, сейчас же, чтобы я никогда больше вас не видел. Что же касается вашей истории о свихнувшемся шотландце, то я бы посоветовал никому ее не рассказывать. Если тела до сих пор не нашли, то уже вряд ли найдут. А если и найдут, даже если это произойдет завтра или послезавтра, то будет очень трудно определить истинную причину смерти. Вода, рыбы… сами понимаете… – Да, – коротко кивнул я в ответ. – У меня к вам, мистер Хансен, будет только одна просьба. Пока вы будете здесь, на островах, если никакие подробности не всплывут, пускай, все считают произошедшее обычным кораблекрушением в шторм. Согласны? Я просто пожал плечами. – Если вы считаете, что я сейчас поступаю, как последний мерзавец, то в свое оправдание я могу сказать, что вы не знаете, почему мне приходится это делать. На все есть свои причины… И о причинах, которые заставляют меня сейчас поступать именно так, я, если честно, уже сожалею… Я ответил ему, что это уже не мое дело, и на этом мы попрощались. Но напоследок лейтенант Шакур еще раз меня удивил, предложив, чтобы кто-нибудь из его людей отвез меня обратно в отель, если только я не собирался ночевать в больнице. А я не собирался. Поэтому быстро подписал все необходимые бумаги, снимающие с врачей ответственность за мое здоровье после того, как я покину стены медицинского учреждения, и уже через час снова был на своем острове. Пробегая мимо дайвинг-центра, я сделал вид, что не увидел окликнувшую меня инструктора по дайвингу. Быстро просеменил по освещенному мостику, потом мимо шумного в это время суток бара и вошел в центральный холл отеля. Мне нужно было получить очередной дубликат ключа от номера на стойке регистрации, так как свой я потерял. И, надо сказать, что мое появление не осталось незамеченным. К тому же особое внимание привлекало мое одеяние. На мне были однотонные голубоватого цвета шорты с рубашкой, которые выдали в больнице взамен моей грязной и изорванной одежды, и самые простые резиновые шлепки. Думаю, что о крушении нашего катера всем было уже давно известно. И даже я, всегда считавший себя малозаметным человеком, понял, что теперь стал местной знаменитостью. Хотя бы потому, что все, кто находился в холле, разом притихли, когда вошел я, а потом начинали тревожно переглядываться и шушукаться между собой. И мне снова вспомнились слова Элис, описывающие это состояние, когда ты знаешь, что являешься предметом всеобщего обсуждения. Но, наверное, единственным плюсом такого рода известности было лишь то, что дубликат ключа мне выдали, даже не спросив документов. Уходя, я старался ни на кого не смотреть, а людей, между тем, заметно прибавилось. Кто-то, ради того, чтобы посмотреть на меня, даже покинул бар. Неслыханная жертва ради такого сомнительного, на мой взгляд, удовольствия. К своему бунгало я решил пройти через пляж. Там было темно и менее людно, чем на освещенных дорожках отеля. Но на выходе путь мне преградил необъятный человек-DISCOVERY, который участливо спросил: – Ты как, приятель? Я был одновременно тронут и напуган таким вниманием. Как показала практика, из всех, с кем я здесь общался, самим собой не был никто. И всем от меня что-либо было нужно. Каждый хотел как-то использовать меня в своих интересах. Но все же я ответил ему, по-прежнему избегая встречи взглядом, как с ним, так и с кем-либо вокруг: – Я в норме… Спасибо… Сказал и шмыгнул в темноту над пляжем. Шел очень быстро. Не оглядывался. Войдя в домик, заперся на все замки, щеколды и цепочки. Огляделся и вспомнил, как чуть больше суток назад в этой самой комнате Рон МакКонел на моих глазах сломал шею агенту немецкой разведки Виланду Киршнеру. Потом вдруг вспомнил, как сам этим утром утопил МакКонела, и впервые за сегодня испытал волнение по этому поводу. Именно волнение, а не угрызения совести. Сам себе удивился. Но дальше действовал, как робот. Разделся и не знаю, зачем, но еще раз вымылся в душе. Проверил телефон, который лишний раз напомнил мне, что, кроме роботов, автоматически рассылающих рекламные объявления, обо мне никто не вспоминает. Набрал по памяти номер, который не был занесен в телефонную книгу, и долго сидел в задумчивости на краю кровати, держа палец над кнопкой вызова. Потом стер номер, отложил телефон в сторону. Улегся на кровать, свернувшись в позе эмбриона, и закрыл глаза. Свет не выключал. Он так и горел до самого утра. Весь следующий день я не покидал номера. Просидел за закрытыми дверями и занавешенными шторами. Собрал чемодан, как только проснулся, а после просто ждал, когда стрелки часов отсчитают положенные им часы и минуты. Сидел в кресле, лежал на кровати, смотрел телевизор, просто смотрел в потолок, ходил по комнате вперед-назад, двумя словами – убивал время. Я не хотел ни гулять, ни дышать свежим воздухом, ни купаться. Я не хотел видеть людей, потому что, откровенно говоря, побаивался их. Боялся внимания и того, что кошмар, в который моя жизнь превратилась за последние несколько суток, продолжится. Откуда мне было знать, что там снаружи не поджидал очередной претендент на обладание секретной информацией, хранящейся на какой-то карте памяти, которую никто в глаза не видел, но все почему-то пытались найти у меня? Я этой историей уже был сыт по горло. Но большая часть времени моего добровольного заточения была занята мыслями об Элис. Из головы упорно не хотели уходить воспоминания о том, как мы с ней гуляли здесь среди пальм, как вместе купались в лазурной воде лагуны, и, конечно же, о том, какие две незабываемые ночи мы провели в этой самой комнате. Вот из-за чего я действительно переживал. Из-за того, что, если верить МакКонелу, и Элис просто меня использовала, то все, во что я так простодушно поверил, было чистой воды ложью и притворством. Но в этом случае она должна была подкинуть мне то, за чем все на этом острове, как умалишенные, охотились. А по факту у меня ничего не было, иначе даже такая маленькая вещь, как карта памяти, нашлась бы при столь доскональном обыске, учиненном сначала немецким агентом, а потом британцем. И это сеяло во мне сомнение насчет личности Элис. Была ли действительно Элис Бергман той, за кого ее все принимали? Не ошиблись ли они на ее счет, включая даже Виктора Колосова, который первым мог ошибиться и навлечь на нее подозрения со стороны остальных участников этого адского спектакля? И не морочил ли мне голову МакКонел, рассказывая о том, как договорился с Элис о том, что она передаст ему карту памяти с информацией в день своего отъезда? Может, он так проверял меня, не состою ли я с ней в сговоре? Никто уже не мог ответить мне на эти вопросы. Но я все равно прокручивал их в голове. И думал, думал, думал, думал, все глубже и глубже загоняя себя в состояние безысходной тоски. Дважды за день я заказывал себе в номер пиццу, потому что боялся выходить за порог и не хотел лишний раз показываться на людях в баре или ресторане, и каждый раз с опаской подходил к двери, когда посыльный из ресторана приносил ее. Я спрашивал, кто там, выглядывал в узкую щель приоткрытой на длину цепочки двери, чтобы убедиться в том, что снаружи действительно посыльный, потом забирал коробку с пиццей, быстро расписывался в счете и снова запирал дверь на все замки. И мне было плевать, что обо мне подумают. Меня интересовала только моя безопасность и ничего больше. Я просто хотел вернуться домой. Ближе к вечеру на мой телефон в номере позвонил Лассе Улофссон из консульства, чтобы поинтересоваться моим состоянием и сообщить, что он уладил все вопросы с проверкой моей личности, с полицией, которая больше не должна меня тревожить расспросами, и со страховкой. Но перед тем, как попрощаться и пожелать скорейшего возвращения домой в Швецию сообщил новость, которая меня не очень обрадовала. По возвращении мне для улаживания каких-то формальностей предстояло явиться в полицию. Свою последнюю ночь на острове я провел в какой-то тревожной полудреме. А если и засыпал, то тут же просыпался от каждого шороха, будь то шелест листьев за окном или просто плод моего воображения. Вздрагивая, открывал глаза и лежал, прислушиваясь к темноте. Иногда вставал с кровати и, подкрадываясь по очереди к каждой из дверей, вслушивался, не топчется ли кто снаружи, или осторожно выглядывал из-за края занавески, чтобы убедиться, что за окном никто не маячит. И каждый раз там никого не было. Видимо, я медленно сходил с ума. А в пять утра будильник напомнил мне, что наступил день отъезда. Чувствовал я себя разбитым, но все равно испытывал облегчение оттого, что скоро должен покинуть остров. Вещи были собраны еще вчера, поэтому я встал, умылся, оделся, подхватил свой чемодан и со смешанными чувствами покинул бунгало. На мне были кроссовки, джинсы, рубашка, солнцезащитные очки и дурацкая бейсболка. Я вчера случайно обнаружил ее под кроватью, куда ее в приступе ярости зашвырнул МакКонел, когда его поиски карты памяти в моем номере не увенчались успехом. Типичный отбывающий домой отдыхающий. В последний раз я прошел по вымощенным плиткой пустынным в это время суток дорожкам. Вошел в центральный холл отеля, где уже собралась небольшая группа людей с чемоданами. Все оживленно болтали между собой и готовились отправиться первым утренним катером в аэропорт. Но с моим появлением как будто кто-то убавил громкость их разговора. Мне ничего не оставалось кроме как сделать вид, что я этого не заметил. Прошел мимо и остановился у стойки регистрации. Сдал ключ и расплатился по счету. Потом, чтобы не мозолить всем глаза, покинул холл и, катя за собой чемодан, вышел на деревянный мостик, ведущий к пристани и дайвинг-центру, где меня ожидал сюрприз в виде полицейского катера, покачивающегося рядом с катером побольше, на котором нас должны были доставить в аэропорт. Рядом с ним топтался на месте и курил лейтенант Шакур. Делать вид, что я его не заметил, было бессмысленно, и я подошел. После того, как он вышвырнул окурок в воду, молча, без единого слова, мы пожали друг другу руки. – Что привело вас сюда в такую рань? – Арнольд Шнайдер… – ответил он на мой вопрос. – Вы нашли его? – снова спросил я, с трудом скрывая волнение. – Нет, – устало выдохнул лейтенант, – только ключ от его номера… – А где? – В хоззоне. Сразу за стеной, отделяющей внутренний порт от пляжа. Я жду прибытия группы водолазов, чтобы начать прочесывать дно лагуны и порта. Видимо, ключ-карта выпала из его кармана, когда мы с МакКонелом под покровом ночи тащили тело, чтобы опустить его на дно котлована под фундамент для нового крана-погрузчика, подумал я, но никак не стал комментировать услышанное. А вместо этого спросил: – Вы получили ответ из шведского консульства?